Бетси Шидфар - Абу Нувас
Обзор книги Бетси Шидфар - Абу Нувас
Бетси Яковлевна Шидфар
Абу Нувас
Книга I
I
«Остановитесь, поплачем, вспоминая о любимой и её шатре,
В песчаной долине, между Дахулем и Хаумалем…»
Глухой, немного гнусавый голос учителя слабым эхом отдаётся под невысокими сводами мечети, усыпляя мальчика, зачарованного мерным ритмом звучных стихов, услышанных им вчера от бродячего сказителя. Он сразу запомнил начало, а теперь старался вспомнить, что было дальше. Всё расплылось у него перед глазами, и в полумраке маленькой мечети, где в отражённом свете жаркого утреннего солнца пляшут пылинки, ему чудится марево пустыни, заброшенные шатры, земля, усыпанная высохшими шариками овечьего помёта и вдалеке фигура всадника на высоком вороном коне.
Мальчик щурится, чтобы приблизить видение, и ему кажется, что он видит лицо всадника под белым платком, перевязанным туго свитым чёрным волосяным шнуром, — впалые смуглые щёки, высокий лоб, большие грустные глаза поэта, скитальца и царя Имруулькайса.
«Мой конь нападает и заманивает,
Он скачет и вперёд, и назад.
Он сбросит с седла неопытного юношу,
Над ним развевается плащ опытного всадника».
Всплыли в памяти строки, особенно понравившиеся мальчику, и ему показалось, что это он мчится на вороном коне, нападая и заманивая, сжимая в руках гибкое воронёное копьё.
— Я-син… — нараспев тянет учитель, и детские голоса подтягивают ему:
— Я-син: во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, Я-син, и мудрый Коран, ты воистину из тех, кому сан пророчества дан, твой прямой путь светом истины осиян…
Глаза учителя обращаются на мальчика, который шевелит губами не в такт. Привычным ухом учитель слышит, что мальчик не участвует в чтении, он шепчет что-то постороннее, отвлёкшись от урока. Длинной бамбуковой тростью учитель слегка ударяет мальчика по голове. Голоса умолкают, все ученики смотрят на провинившегося. А учитель говорит:
— Хасан, повтори, что мы сейчас читали из Благородного Корана!
Мальчик, не отдавая себе отчёта в том, что говорит, нараспев произносит:
— Я-син, во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, Я-син и мудрый Коран, ты воистину из тех, кому сан пророчества дан, твой прямой путь светом истины осиян.
— Хорошо, — вздыхает учитель, — ты самый способный из моих учеников, Хасан, и запоминаешь всё, не слушая, но если я ещё раз увижу, что ты отвлёкся, я накажу тебя!
И учитель начинает суру сначала.
«Я-син…»
Теперь Хасан повторяет слова Священной книги вместе с другими и постепенно входит во вкус. Он находит в этих строках ритм, немного не такой, как в понравившихся ему стихах Имруулькайса, но своеобразно красивый:
«…Не чудо ли — бесплодная земля, что Мы оживили дождём, и она взрастила вам в пищу всякий злак? Не чудо ли — ночь, с которой Мы содрали дневной свет, и вокруг вас мрак? Не чудо ли — солнце, идущее по тверди небесной, слепящее зрак? Не чудо ли — месяц, источенный днями и ставший, как гроздь сухих фиников, — это могущества Всевышнего знак!»
Хасан пробует читать эти слова так, как читал стихи, теперь он видит уже не всадника на высоком вороном коне, а ослепительно-яркое солнце, движущееся по тверди небесной, ущербный месяц, тонкий и изогнутый, как гроздь фиников, — чудеса, доказывающие могущество Всевышнего. Интересно, а какое оно — это могущество? Может быть, оно похоже на блестящие сабли, которые мальчик видел у воинов наместника, а может быть, на бамбуковую палку учителя? И что такое я-син? Если произнести протяжно это слово, оно шипит, как змея. Может быть, это и есть большая змея, вроде той, которая недавно заползла к ним в дом и всех перепугала?
И неожиданно для себя Хасан спрашивает:
— Учитель, а что такое «я-син»?
Звонкий голос мальчика прорезает монотонный распев учеников, и они снова замолкают. Взбешённый учитель кричит:
— Возьмите его!
Двое самых рослых мальчиков — помощники учителя — хватают Хасана, валят его на землю и, зажав ноги колодками, поднимают их, а учитель бьёт своей гибкой тростью мальчика по пяткам. Это очень больно. Хасан скрипит зубами, закрывает глаза. Он не хочет плакать, но слёзы сами текут из-под закрытых век, слёзы бессильной ярости. Что он сделал учителю? Он знает Коран лучше всех, он принёс учителю сегодня две сдобные лепёшки и пять серебряных монет — плату за месяц. За что же учитель бьёт его? Он хочет знать, что такое «я-син», ему неинтересно повторять слова, которые ничего не значат.
Наконец учитель опускает палку и приказывает отпустить Хасана. Урок продолжается. Теперь учитель спрашивает мальчиков, они повторяют суру «Я-син». Не знающие получают свою долю побоев. Хасана учитель не спрашивает. Мальчик сидит, подобрав под себя ноги. Они распухли и горят, но Хасан не чувствует боли. Он сжал в кулаке камешек, подобранный на полу, и ему кажется, что у него в руке обломок скалы, которую Аллах обрушил на неверных. С какой радостью он запустил бы его в голову учителю!
Но ведь, как говорят, учителя куттабов — самые глупые люди на свете! И Хасан с удовольствием начинает вспоминать все рассказы о глупых учителях, услышанные им на улице. Говорят, что однажды один из мальчиков, которые ходили в куттаб учителя Абд ас-Самада, перестал посещать уроки. Учителю это было невыгодно — он лишился двух лепёшек, которые мальчик приносил ему каждый день. Абд ас-Самад отправился к дому своего ученика, долго стучался в ворота, но никто не открыл. Он стал расспрашивать соседей, и те ему рассказали, что у мальчика пропала собака, и он очень горевал. «Какая собака, маленькая, или большая?» — спросил учитель. «Маленькая», — ответили соседи. «А какой голос был у неё?» — «Тонкий голос, она часто лаяла ночью и мешала нам спать. Должно быть, кто-нибудь убил её». — «Да благословит вас Аллах!» — воскликнул Абд ас-Самад и, подойдя к дверям дома мальчика, встал на четвереньки и стал лаять тонким голосом, надеясь, что мальчик, услышав его лай, подумает, будто это его собака, и выйдет. Тогда учитель схватит его и отведёт в куттаб. Хасан представил себе, как их коротконогий пузатый учитель бегает вокруг их дома и лает.
А другой учитель — он не помнит его имени, проходя по улице, услышал, как кто-то произносит стихи:
«Покинула меня Суад, и я больше не увижу её…»
Учитель зарыдал и, прибежав к себе домой, стал рвать на себе бороду и громко плакать. Встревоженные соседи спросили у него: «Что с тобой, почему ты плачешь?» И учитель ответил им: «Как же мне не плакать, ведь Суад ушла, и мне её не найти!»
Вот какие эти учителя, чего же ждать от них? Эти мысли немного утешают Хасана. Наконец урок кончился, можно идти домой. Мальчики с шумом выбегают из мечети.
После сравнительно прохладного полумрака палящее полуденное солнце заставляет закрыть глаза. От раскалённых стен струятся потоки воздуха, и, змеясь, поднимаются к небу. Улицы Ахваза пустынны, купцы заперли свои лавки и отдыхают, носильщики и лодочники растянулись на земле, узорчатые листья финиковых пальм отбрасывают причудливые тени. Но прохлады нет, даже вода арыков, текущих вдоль улиц, кажется, кипит на солнце.
Только в винных лавках, рассеянных по прибрежной улице, шумно, как всегда. А ближе к рынку всегда можно увидеть медленно и гордо бредущих верблюдов. Одни навьючены разным товаром, на седле других сидят кочевники. Мерно качаются вьюки, колышутся между горбами паланкины — деревянные люльки, поверх которых накинута полосатая грубая ткань. В паланкинах сидят женщины и дети кочевников.
Хасан любит бедуинов, его привлекает и их гордое спокойствие, и безудержный гнев, и остроумие. Самое интересное зрелище — перебранка бедуина с покупателями, которые останавливаются у товаров, привезённых кочевниками на продажу — верблюжьим молоком, сыром, войлоком и диким мёдом. А как ловко они складывают стихи! Вот и сейчас толпа окружила высокого измождённого степняка, который торгуется с горожанином. На кочевнике изодранный шерстяной плащ, грубые сандалии, голова покрыта платком. Подняв высохшие и тёмные, как головешки, опалённые солнцем и ветром руки, бедуин восклицает:
— О сидящий в доме, о цепляющийся за подол своей жены, о ты, лицо которого подобно круглой миске, знаешь ли ты, что сказал доблестный воин, покровитель бедняков и нищих Урва ибн аль-Вард? Когда такой, как ты, стал упрекать его в худобе и бедности, он ответил:
«Ты смеёшься надо мной, потому что видишь, что ты толст,
А моё лицо измождено трудами — доблестный всегда трудится,
Ведь я человек, делящий свою еду с многими,
А ты человек, пожирающий сам еду других.
Я разделил своё тело среди многих тел,
Но пью только чистую воду, не смешивая её с притеснениями».
Ты хочешь получить это молоко, собранное медовым выменем моей благородной верблюдицы, даром? Нет, клянусь Тем, в Чьей руке моя жизнь, я отдам его не меньше, чем за пять дирхемов бурдюк!
