Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
— Отец! А зачем это маме идти вязать снопы? Ей уже шестьдесят шесть лет, в такие годы нечего ей тащиться в поле, да еще снопы вязать!
— А ты ее сам спроси.
— Можешь не спрашивать, сынок, — обняла Мария Анисимовна Григорка.
— Нет, спрошу вас, мама. Я сказал, что вам…
Но она не дала ему договорить.
— Да, мне уже шестьдесят шесть, ты об этом хотел сказать? Молчишь? А отцу на семь лет больше. Он собирается завтра идти на жатву, а я не могу без него одна сидеть дома. Да, Никита Пархомович?
— Да. И хочу сказать, что лучшей вязальщицы, чем наша мама, я не видел в Запорожанке. Что думаете вы, ты, Хрисанф, и ты, Лидия?
— Я… что… Если мама хочет, пускай идет. Только тяжело уже вам, — смущенно посмотрел Хрисанф на мать.
— А вам не тяжело было, когда страдали в ссылке? Тогда я и косу брала в руки. Мы с Лидой сами и косили, и вязали.
— Так это же было восемь лет назад. А теперь?
— Я недолго буду вязать, сынок. Только начну. Может, полкопны свяжу.
— Слышали, дети? Значит, завтра выходим на ниву Хрисанфа. Общими силами дня за два уберем, а потом и за наше возьмемся. Григорко пойдет убирать помещичий хлеб, приказчик звал скидальщиком на косилку.
— И вы без меня будете работать на своем поле? — будто даже возмутился Г ригорко.
— Без тебя, сынок, — лукаво глянула на него Мария Анисимовна. — За тобой некому вязать. Ты до сих пор вязальщицу не нашел.
— Мама!
— Что «мама»? Не оправдывайся. Я тебя не браню. Не нашел до сих пор пары, это твое дело.
— Мама! Вы же знаете, до призыва не встретил хорошую. А в солдатах было не до того… Когда вернулся домой…
— Тоже не встретил, Григорчик, — улыбнулась Мария Анисимовна, — трудно, конечно, найти…
— Мама! Не будем говорить об этом… Ну, трудно… Нет у вас невестки, нет вязальщицы.
— Григорчик! Ты же знаешь свою маму. Мне не нужна вязальщица. Не нужна. Я хочу, чтобы у тебя была жена. Слышишь? Я хочу, чтобы об этом все знали — и отец, и Хрисанф, и Лидия. Тебе уже пора жениться. Двадцать семь лет прожил. Не бывало такого в селе, чтобы до таких лет парень ходил холостым. У тебя должна быть жена.
— Будет, мама.
— Вот и хорошо.
— Я уже встретил… Познакомился, когда ездил к Пархому в гости в Юзовку. Она просила немного подождать, у нее мать больна.
— Сынок, сынок, поступай как сам знаешь. Если любишь и она тебя любит…
Мать и сын с минуту стояли молча. И другие Гамаи молчали. Тогда отозвался отец:
— Значит, завтра на работу. Через два дня праздник. В Запорожанке в этот день всегда отмечают престольный праздник пророка Ильи. Ко мне приходил новый диакон и так затянул своим басом «Величаем тя, святой пророче божий Илья, и почитаем еже на колеснице огненней», даже стекла в окнах задребезжали. И отец Серафим сказал мне: «Вы, раб божий Никита, не ходите в церковь, так я сам к вам домой зашел, чтобы спеть в честь пророка Ильи». А я ему в ответ: «Пойте, отец Серафим, действительно не хожу в церковь, времени не хватает». А он лукаво посмотрел на меня и таинственно прошептал: «Знаю, почему святой храм не посещаете. Потому не бываете, что там церковным старостой Кудлаенко, который вас в острог отправил. Опасайтесь его, он подбивал и меня, служителя господнего, чтобы я к вам присматривался и ему обо всем доносил».
— Не успокаивается, гад ползучий! — воскликнул Григорко. — Разрешите, отец, я его так проучу, что он на четвереньках домой поползет.
— Не трогай этого подлеца, не марай своих рук, Гри-горчик.
— Я ему никогда не прощу того, что он загнал вас в тюрьму.
— Это похвально, что ты за отца и брата так переживаешь, но эту гадину не трогай. Люди накажут, дождется своего.
Никита Пархомович поднялся рано, до восхода солнца, тихонько встал с постели, чтобы не разбудить Марию Анисимовну. Но не успел сделать и двух шагов, как услышал голос жены:
— Никитушка! Я не сплю. Не ходи на цыпочках. Пойди разбуди Григорчика, ему в сарае сладко спится на свежем воздухе. Пускай встает, а я завтрак быстро приготовлю. Хочу, чтобы мы втроем шли по улице. Пусть люди глядят на нас и завидуют. Все наши сыновья как соколы — и красивые, и работящие, и приветливые, и не гуляки. Гамай хоть куда! — довольно улыбнулась она.
Никита Пархомович вышел во двор, потянулся, глубоко вдохнул целительный воздух, настоянный на скошенной и привялой траве в саду, на вишневых и яблоневых листьях, чуть влажных от легкой утренней росы. Направился в сарай и замер на месте. В это время мимо их двора проезжал на фаэтоне волостной старшина Василий Андреевич Безрукавный. Натянув вожжи, остановил лошадей. При встрече с Никитой Гамаем он всегда здоровался с ним. Даже после возвращения Гамаев и Голуба из ссылки Безрукавный учтиво раскланивался с ними. И они ему отвечали так же почтительно. Самый главный начальник волости, а, вишь, не брезгует простыми людьми. Живет на хуторе, на земле, которую скупал его отец, мозговитый и ловкий кулак. Мозговал, мозговал и наскреб себе десятин пятьдесят земли. Степенный, важный хозяин Андрей Безрукавный. Нанимает батраков, пусть ухаживают за десятью парами волов да пятью парами лошадей. А его сынок, «хозяйское дитя», на волостном сходе, где собирались такие же, как старый Безрукавный, был избран волостным старшиной. Василий и не старый еще, но и не молодой — мужчина лет тридцати пяти. Служил канцеляристом в Белогоре, умел и прошение написать, и доброе слово людям сказать, и улыбнуться приветливо. Так вел он себя и с батраками, голоса не повышал никогда, зато если батрак провинится, жиганет нагайкой по спине так, что тот и опомниться не успеет. Ударит и ласково улыбнется: ничего, мол, погладил тебя слегка, будешь послушнее, будто шутя приласкал.
Ткнул пальцем в плечо кучера и вышел из фаэтона. Направился во двор Гамая, приветливо улыбаясь. «Почему это он так приветлив? — подумал Никита Пархомович. — Да к тому же явился ни свет ни заря, еще и солнце не взошло, а старшина уже на ногах».
— Здравствуйте, Никита Пархомович! — произнес тот, подходя к воротам и протягивая руку с блестящим кольцом на указательном пальце.
Никита Пархомович смущенно потер о штаны свою руку и подал старшине.
— Удивляетесь, почему так рано? — показал свои белые зубы старшина. — Весьма спешное дело. Вот, только что привезли из Белогора пакет! — показал красный конверт. — Война будет! Приказ о всеобщей мобилизации. Так что готовьте своего сына. Ведь он недавно из армии пришел.
Вначале Никита Пархомович остолбенел. Словно молотом ударили по голове. Потом подумал: «Это же и Григорка, и Пархома заберут».
— Война? А с кем же, Василий Андреевич?
— С кем? С германцем. В газетах написано, что где-то убили австрийского царевича или королевича, вот и начинают воевать.
— Так пускай разузнают, кто убил, — не выдержал Никита Пархомович. — Наверное, поссорятся между собой да и помирятся.
— Ничего не знаю. Приказ вот тут! — похлопал по конверту. — Мобилизация! — И, еще раз пожав руку Никите Пархомовичу, уехал.
Мария Анисимовна не выходила из хаты, но, стоя у открытой двери сеней, все слышала.
Война! Мобилизация! Как стояла, опершись о косяк, так и замерла на месте. Григорчик! Пархомка! Это же и их заберут на эту проклятую войну. Мобилизуют и погонят. Посчастливится ли ей увидеться с Пархомкой? В позапрошлом году он приезжал домой на недельку. Наговорилась с ним, нагляделась на него. Приезжал не один, а с женой. Она понравилась Марии Анисимовне и Никите Пархомовичу. Приветливая и пригожая, а что с норовом и ершистая, когда что-то ей не по душе, это не порок. И Мария Анисимовна очень легко урезонила соседок-кумушек, пытавшихся перемывать косточки Соне, осуждать ее: зачем нужна в хозяйстве такая невестка, которая не может ни борща сварить, ни картошку прополоть, да и корову не умеет подоить, боится подойти к ней. Мария Анисимовна так отчитала их, что они прикусили языки. Люди добрые! Неужели родители должны подыскивать невестку и проверять ее способности — умеет ли она борщ варить и коров доить? Да и кому нужна такая невестка, которая от шестка не отходит да только печкой занимается. Нынче другое время, дело идет к тому, что невестки не будут кланяться свекровям, боясь остаться без куска хлеба. Вот и неукротимый и любимый, смелый и дорогой сын Пархомка не приглашал родителей идти с хлебом-солью на смотрины или на сватанье. Сам нашел себе суженую и уже после их обоюдного согласия привез свою жену показать родителям. Чтобы они благословили уже созданную новую семью. Что будет теперь? Пархомку возьмут на войну. А что же будет с Соней? Григорчик еще не женат. Уйдет на войну холостым, но и за него переживают родители.
За минуту, пока Никита Пархомович стоял у ворот, провожая глазами старшину, о многом передумала Мария Анисимовна. И молниеносно проносившиеся в голове мысли так встревожили ее, что, переступив через порог сеней, она дальше не могла сделать и полшага. Остановилась, глядя на мужа неподвижными глазами. От страха ей свело ноги. Никита Пархомович подбежал к жене и взволнованно произнес:
