Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
— Да ты, я вижу, уже мастер!
— Стараюсь! Хочу перейти на завод.
Илларион потихоньку отошел от брата и гостя, занялся мячом: подбрасывал его вверх, ловил, рассматривал, снова осторожно подбрасывал, не давая упасть на землю, чтобы не испачкать.
Пархом и Иван так увлеклись разговором, а Илларион мячом, что никто из них не заметил, как во двор вошел старик Матусевич.
— Добрый вечер! — услышал Пархом суровый голос и тотчас же ответил:
— Вечер добрый!
А Илларион подбежал к отцу, показал ему дорогой подарок.
— Это мне дядя Петя принес, — гордо заявил он.
— А ты поблагодарил? — спросил отец.
Илларион покраснел и чуть слышно промолвил:
— Спасибо!.. Я забыл поблагодарить, мяч такой хороший!
— Не забудь в следующий раз, — разговаривая как со взрослым, поучительно сказал Кирилл Михайлович.
— Хорошо, папа, теперь я никогда не забуду, — с достоинством ответил Илларион и посмотрел на Пархома, улыбнувшись.
Дети, воспитанные отцом и матерью в уважении к старшим, незаметно отошли в другой конец двора и занялись игрой в мяч.
— Садитесь, гость, — указав на скамью возле домика, неприветливо произнес хозяин. — Каким ветром, откуда и куда путника несет? С кем «мею честь», как любит повторять англичанин Смит, наш мастер.
— Моя фамилия Кардаш, а зовут Петром, — ответил Пархом.
— Ну а я — Матусевич Кирилл Михайлович. Хозяин этого имения, — обвел вокруг рукой. — Вы ко мне держали путь?
— Да, к вам, к вам, Кирилл Михайлович. Извините, вы упомянули мастера-англичанина. А на вашем заводе много англичан?
— А как же! Хозяин Эльворти приехал в нашу страну из Англии, открыл здесь свой завод. Нашим зерносеям машины нужны — делает молотилки и сеялки, а разных подручных с собой привез, видите ли, у наших ума мало. Так он считает. Вот и ходит «мею честь», покрикивает на нас.
— И у нас так. Лет сорок тому назад ловкий англичанин Джон Юз обвел вокруг пальца князя Кочубея, откупил у него землю и право на сооружение завода. Князь ничего не соображал в коммерции, да и не хотел марать свои аристократические руки каким-то дымящим заводом. Юз выложил ему двадцать четыре тысячи фунтов стерлингов. Князь обрадовался и тут же промотал их в заграничных увеселительных заведениях, а Юз гребет и гребет себе денежки из нашей щедрой земли…
— Получается так, что мы с вами, гость, родственники. Вы ведь на Юзовском заводе работаете… или работали.
— И буду работать, — вставил Пархом.
— Понимаю. — На лице Кирилла Михайловича скользнула лукавая улыбка. — Так вот, я столярничаю на заводе мистера Эльворти, изготовляю разные деревянные детали для молотилки и делаю их райт-райт, как хвалит меня мистер Смит. По-нашему это значит хорошо-хорошо. Да что это я? — вдруг встревоженно вскочил со скамьи хозяин. — Я вас впервые вижу, и не знаю, и не слышал никогда вашей фамилии… Мне нужно пойти к куму. Простите, я вас провожу до калитки. Иван! Принеси мне из кладовки дрель, меня ждет дядя Макар, — решительно направился он к выходу на улицу.
— Кирилл Михайлович! Вот посмотрите. — Пархом вытащил из кармана паспорт. — Прочитайте, написано Петро Кардаш, а я не Петро. Честно вам признаюсь — я Пархом Гамай.
Кирилл Михайлович остановился.
— Иван! Отнеси дрель в кладовку. Идите поиграйте за домом. Пойдем сюда, — потянул Пархома к скамейке. — Человек, приходивший ко мне от луганских товарищей, назвал фамилию Гамай… Гамай…
— Я и есть Гамай… Значит, товарищи не успели передать, что дали мне…
— Новую фамилию, — уже приветливее посмотрел Кирилл Михайлович и улыбнулся.
Теперь выражение его лица было совсем другим. В темнокарих глазах светилась теплота и доверие. Аккуратно подстриженная борода делала Матусевича похожим на учителя гимназии или чиновника, но большие руки с узловатыми пальцами и сутулые плечи свидетельствовали о его рабочей профессии.
— Да… Это я виноват. Надо было сразу сказать, что Гамай.
— Нет, вы не виноваты. Раз вам дали такой паспорт и направили в наш Елизаветград, значит, где-то ниточка оборвалась. Вы ведь с дороги? Надо, наверное, подкрепиться. О! И моя половина идет. Знакомьтесь, Ксения Ивановна. А это товарищ из Луганска, Петр Кардаш. Я тебе говорил, что он придет к нам в гости.
— Очень рады, — подошла к ним разовощекая, улыбающаяся женщина с приветливыми серо-голубыми глазами. На голове у нее белел аккуратно повязанный платок. — Что же вы тут сидите, заходите в дом!
Позже Пархом не раз вспоминал гостеприимную семью Матусевичей. Кирилл Михайлович и Ксения Ивановна заменили ему родного отца и мать. Поставили топчан в комнатушке с небольшим окном. Больше года прожил у них Пархом. Кирилл Михайлович упросил Райт-Райта (так за глаза называли Смита) принять Пархома на работу. Он так настойчиво просил за своего «племянника-сироту», что мастер сказал: «Райт!» — и велел через пять дней привести племянника. Все эти дни дома по вечерам Кирилл Михайлович стоял с Пархо-мом у верстака, учил его тому, что должен делать подручный столяра, подсобный рабочий. «Племянник-сирота» дома сдал Кириллу Михайловичу экзамен на звание подручного.
— Вот теперь ты не прокатчик, а специалист по дереву! — поздно вечером объявил Кирилл Михайлович, еще и стопку водки поднес.
Выпили за то, что есть, за сметливого подручного, и за то, что будет, — еще неизвестно, как посмотрит завтра Смит на нового рабочего.
…Пархом стал к верстаку, а руки от волнения трясутся. Подошел Кирилл Михайлович, тихо прикоснулся к его плечу и неожиданно прошептал:
— Э! Да ты, парень, весь дрожишь. Это никуда не годится. Слушай меня. Крепче держи рубанок. Вот так! — начал показывать. — Разве уже забыл? Вчера же хорошо получалось. Выравнивай. Выравнивай, а потом замерь. Не волнуйся. Подручным у меня будешь.
В первый день Пархому поручили изготовлять деревянные стенки к молотилке. Доски сухие, шероховатые, кое-где с сучками. Кирилл Михайлович еще дома предупредил: если сучков много, доску надо отложить в сторону, она не пригодна, а если один сучок, то его следует аккуратно удалить и заделать отверстие, чтобы ничего не было заметно.
Пархом строгал до самого завтрака, так увлекся работой (хотел, чтобы мистер Смит не нашел ни одной дырочки, ни сучка ни задоринки, как говорил Кирилл Михайлович), что не заметил, как к нему подошли Смит и Кирилл Михайлович.
— Райт! Райт! Карашо! Карашо! — не вынимая трубки изо рта, пробормотал своим скрипучим голосом мистер Смит и даже похлопал Пархома по плечу.
Когда они завтракали, сидя у стены цеха, лакомясь молоком и ржаным хлебом, Кирилл Михайлович ласково посмотрел на Пархома и радостно произнес:
— Если мистер Смит сказал: «Райт! Райт» — считай себя полноправным рабочим на заводе Эльворти.
С этого дня Пархом осел в Елизаветграде и спокойно трудился. Значит, ему удалось запутать следы, уйти от полиции. Теперь можно было подумать и о свидании с Соней. Но как? Надо сделать так, чтобы не навлечь никакого подозрения на Сониного отца и на Соню. За два года он получил от Сони одно-единственное письмо, пересланное ему одним луганским знакомым, а ей написал два, подбодрил девушку, пообещав приехать в ближайшее время, и тогда… Даже захотелось танцевать, когда написал Соне, что тогда сыграют свадьбу. Пусть только она ждет его, а пока что…
А пока что Пархом был рад тому, что гостеприимная семья Матусевичей дала ему приют, и комнатушка, в которой жил он, казалась ему самым светлым дворцом. А как привязались к нему дети Матусевича! В солнечные воскресные дни он ходил с ними на реку Ингул удить рыбу, и сообразительный Аривончик учил Пархома ловить окуней и линей. И действительно, он был настоящим учителем, ибо сам так напрактиковался рыбачить, что можно было только удивляться. На рыбалку они ходили не только для того, чтобы отдохнуть и заполнить свободное время. Пойманная рыба являлась для них значительной добавкой в питании, ведь трудолюбивому столяру не хватало заработанных денег на содержание семьи — получал он по рублю в день, а надо было семью кормить, одевать и обувать. Хорошо, что Иван стал приносить какие-то копейки, да и жена подрабатывала, стирая белье у богатых чиновников и английских инженеров.
На первых порах у Пархома были деньги, чтобы заплатить Матусевичам за то, что кормили «нахлебника». Луганская партийная организация попросила константиновских товарищей дать ему деньги на железнодорожный билет и наличными пару десятков рублей на непредвиденные расходы. А когда стал работать на заводе, отдавал им почти весь свой заработок.
Пархом сдружился с сыновьями Матусевичей. Усядутся на берегу Ингула, забросят удочки и разговаривают. Любознательный и живой Аривончик интересовался всем — какие шахты видел Пархом, как под землей, в темноте работают люди, как на заводе делают рельсы. Особенно поражало Аривончика, как это можно так разогреть металл, чтобы вытянуть его в длинный брус, из которого потом получаются рельсы. Расспрашивал, почему Пархом покинул свою Юзовку. Но говорить об этом было нельзя, ведь они еще дети. Гляди, проговорятся и этим накличут беду на свою семью. Пархом рассказывал им, что любит читать книги, интересуется географией и жизнью людей, живущих в теплых краях, где никогда не бывает зимы. Такие рассказы Аривончик готов был слушать днем и ночью. Постепенно Пархом заводил разговор с детьми о людях, которые задумываются над тем, как сделать жизнь лучше, чтобы не было бедных, чтобы все имели вдоволь хлеба и не нуждались в одежде. А когда Аривончик допытывался, кто же эти люди, Пархом говорил, что писатели, и назвал Максима Горького. Повторял наизусть историю про Данко, который повел за собой людей, чтобы освободить от рабства, как Данко вырвал из своей груди сердце и осветил людям путь к свободе.
