Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве
— Это очень красиво! — сказала Эрменегильда. — Кто научил тебя этому?
— Деревья, луга, цветы, пенье птиц!
Такой ответ был тоже чужим — он принадлежал одному известному трубадуру.
— Нам не нужны ни наставники, ни грамота. На то мы и жонглеры, чтобы обходиться без них Мы строим, выковываем стихи (тоже чужие слова!) и умеем приятно рифмовать, как мы умеем вертеть бубен, играть на кастаньетах. Мы умеем все, что может служить услаждению слуха или забаве таких благородных дам, как вы, госпожа. Мы спутники рыцарей!
— Все‑таки очень жаль, что ты неграмотный: я так хотела бы научиться читать и писать! Наш капеллан брат Кандид тоже неграмотный.
Госелен, сдвинув брови, наморщил лоб:
— Постойте, постойте! Я, кажется, могу, госпожа, услужить вам. Я знаю такого человека здесь, в замке.
— Здесь? В замке?! — воскликнула Эрменегильда. — Скажи скорей, где он? Приведи его ко мне! — Она встала и протянула руку Госелену.
Урсула проснулась и удивленно мигала слипающимися веками:
— Кого ты задумала звать, дитя мое?
— Подожди, Урсула, подожди! Говори же, Госелен, говори!
— Это мой друг, школяр Ив Он вместе со мной пришел сюда. Мы вместе идем в Париж. Он остался на нижнем дворе. Он обучался грамоте и прекрасно умеет читать. А кроме того, у Ива с собой есть книга, он может прочесть вам оттуда, что вы пожелаете, перевести, показать вам буквы и научить вас их писать и складывать. Книга презабавная!
Последнее Госелен прибавил ради красного словца, так как понятия не имел, какого рода эта книга. Он только нащупал ее в мешке школяра.
— Ваш отец знает моего друга, и, если вы хорошенько попросите, сир Рамбер несомненно разрешит вам призвать его сюда Оказав эту честь моему другу, вы осчастливите, госпожа, нас обоих.
Тут Госелен постарался отвесить один из тех особенно изящных поклонов, какими он обычно заканчивал свои выступления перед знатными слушателями.
Эрменегильда захлопала в ладоши, подбежала к кормилице, обняла ее и чмокнула в щеку:
— Урсула, милая, ты тоже попросишь отца, непременно попросишь, или я на тебя рассержусь! — И, топнув ножкой, прибавила: — Госпожа я твоя или не госпожа?! — и бросилась тормошить кормилицу.
— Госпожа, госпожа! Только пусти! — выбивалась та из объятий своей воспитанницы.
В эту минуту в дверях появился рыцарь Рамбер:
— Что с вами, дочь моя?
Эрменегильда отошла от кормилицы и стала, потупив глаза. Урсула поднялась со скамьй и поклонилась рыцарю. Госелен, изобразив на своем лице нечто вроде умильной покорности, изогнулся в поклоне.
— Что с вами? — повторил рыцарь, подошел к дочери и провел рукой по ее голове.
Поняв, что отец не сердится, Эрменегильда рассказала о школяре и о его книге и стала просить разрешения вызвать к себе Ива.
— А, это тот самый виллан! Помню. Он довольно дерзко говорил со мной.
— Мой добрый сир, — поспешил перебить Госелен, — он сделал это по своей неопытности, исключительно по неопытности. Смею уверить вашу милость в полной преданности моего друга к знатным особам. Посмею напомнить вашей милости, что это он тогда, в лесу, указал барону де Понфору направление бега оленя.
— Которого барон так и не нашел.
Госелен пожал плечами, развел руками:
— Это не умаляет, сир, искреннего усердия моего друга.
— Хорошо, я подумаю, — сказал рыцарь и сел на скамью.
По тому, как отец глубоко вздохнул, садясь, как нахмурил брови и склонил голову, Эрменегильда угадала его плохое настроение, более того — сильное беспокойство. Она приметила, что, когда отец чем‑то взволнован, его некрасивое лицо носит отпечаток особенной грусти, делающей его жалким и трогательным. Она подсела к нему и обняла рукой. Рыцарь Рамбер скривил губы в жалобную улыбку:
— Ты очень хочешь, чтобы пришел этот школяр?
— Очень!
— Хорошо, я прикажу.
Лицо Эрменегильды залилось румянцем. Она поцеловала руку отца, потом подняла глаза и, ласково глядя ему в Лицо, спросила:
— Что так заботит вас? Почему вы такой грустный? Не случилось ли чего‑нибудь дурного?
— О нет!
— Я вижу, что вас беспокоит что‑то.
— Да нет же, нет!
Рыцарь Рамбер встал, подошел к окну, потом снова подошел к дочери и кивнул в сторону Госелена:
— Вот он и приведет тебе своего друга.
— Если вы такой добрый ко мне, — сказала Эрменегильда, — то будьте им до конца, объяснив причину вашего беспокойства. Я очень прошу вас об этом.
Она подошла к отцу и положила руки ему на плечи.
— Уверяю тебя, что ничего ужасного не случилось. Но, если ты так настаиваешь, изволь. Все эти дни барон не в духе; и сегодня он в раздражении наговорил мне всякой всячины, вот и все. Я никак не могу привыкнуть к этим вспышкам, но, в общем, это сущие пустяки!
— А что так рассердило барона?
— Тоже пустяки: эта вечная ненависть к дю Крюзье. Когда барон вспоминает про это, всегда приходит в скверное настроение.
Госелен подошел к ним.
— Что тебе? — спросил рыцарь.
— Осмелюсь спросить: вы изволили, кажется, сказать «Крюзье»?
— Дю Крюзье. Да, а что?
— Не возле ли Шартра находится домен этого сеньора?
— Да, недалеко. А ты знаешь эти места?
— Нет, но их хорошо знает мой друг школяр.
— Школяр?
— Да, он рассказывал мне про деревню, где он родился, и называл ее Крюзье, говорил, что она недалеко от Шартра.
Рыцарь Рамбер снова сел на скамью:
— Так ты говоришь, что школяр оттуда?
— Да.
— Он виллан. Значит, подданный дю Крюзье?
— Вероятно.
Чуть заметная искра блеснула в тусклых глазах старика. Он закусил ус и задумался. Потом встал и, приглаживая свои топорщившиеся редкие волосы, молча стал ходить взад и вперед по комнате.
— Так, так… — пробормотал он, словно вспомнив о начатом разговоре. — Значит, это он и указал барону на оленя?
— Да, — подтвердил Госелен.
Пройдя еще несколько шагов по комнате, рыцарь Рамбер остановился около дочери:
— А ты очень хочешь позвать этого школяра?
— Очень!
В эту минуту раздался звон церковного колокола.
— Полдень, — сказал рыцарь и, поцеловав дочь в лоб, вышел.
— Беги за школяром! — нетерпеливо сказала Эрменегильда Госелену.
— Бегу, госпожа! — воскликнул жонглер, исчезая за дверью.
Глава IV
НИЖНИЙ ДВОР
В отличие от верхнего двора, где чаще всего было пусто и тихо, где высшие чины замка двигались величаво, а низшие быстро, но бесшумно, на носках, включая и экюйе, носивших кушанья из кухни в главную башню к столу барона, в нижнем дворе шуму и беспорядочной беготни было достаточно, и высокая стена между этими двумя дворами как бы подтверждала наличие в замке двух совершенно различных миров — мира знати и мира простых людей.
Что же шумело и кто ходил или бегал на нижнем дворе? Лязгали железными засовами створы главных ворот, выпуская со двора или впуская в него хозяйственные возы, полевых рабочих или всадников, грохотала решетка, задвигаемая в воротах, гремели цепи подъемного моста при опускании его на рассвете и подъеме после заката солнца, что совпадало с утренним и вечерним звоном церковного колокола. Скрипели колеса, и ржали лошади, говорили, кричали, бранились люди у колодца, у пекарни, у псарни, птичника, кузницы, у плотницкой, у поварни и скотного сарая, у жилых домишек ремесленников и рабочих и других козяйственных построек, расположенных вдоль стен обширного двора. Скулили и лаяли гончие собаки, кудахтали куры, гоготали гуси, стучали молотки плотников и звенела наковальня под молотом кузнеца…
Ив еще у себя в деревне слышал довольно и от отца своего, и от священника–учителя о жизни знати в замках и о подневольном там труде вилланов. Но в замке своего сеньора он никогда не был и, только попав в замок Понфор, многое увидел своими глазами.
До света люди, населявшие двор, расходились на работы, и не было у них времени обратить внимание на бродячего школяра. Только псарь, молчаливый, бородатый, гот самый, который ночью отвел Ива в покривившуюся деревянную лачугу у псарни, раза два в день подходил к нему, чтобы буркнуть что‑нибудь вроде: «Иди есть похлебку», или: «Чего всё сидишь? Пройдись посмотри». Но у Ива было слишком тяжело на душе, чтобы заводить знакомства.
И он сидел на длинном бревне, заменявшем скамью у дома, где он жил вместе с псарями. Весь первый день он просидел так, слушая усердный крик петуха и глядя, как рано утром четверо мужчин и две женщины подметали каменный двор, поднимая тучу пыли. Потом со всех сторон люди с ведрами сошлись у колодца, круглого, выложенного из камня с высокой дугой железного фигурного прута, с деревянным блоком и веревкой на нем. На конце веревки — деревянное ведро.
Колодец был глубоким: ведро спускалось долго. Поднимали его за веревку двое и, подняв, выливали воду в желоб, высеченный в краю колодца, откуда вода стекала в подставленное ведро через водосток в виде головы льва о разинутой пастью. Возле колодца была каменная колода. К ней конюхи приводили лошадей на водопой. У главных ворот собирались косари с косами на плечах.
