Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве
Рыцарь взял ее под брюшко и поднял к своему лицу:
— Ты забыла нашу пословицу: «Кто долго спит поутру, тот худ и вял!»
Левретка злобно оскалила зубы и зарычала.
— Паршивая тварь!
Рыцарь швырнул собачонку на пол. Она взвизгнула и, приплясывая на дрожащих ножках, отправилась назад, к скамье.
Все в это утро выводило из себя рыцаря Ожье. Вот и сейчас, бросив на пол свою либимицу Клошэт, он начал ходить по комнате взад и вперед, как волк в клетке. Снова приходила мысль о неудачной охоте. Так упустить оленя! Животное, по всем признакам начавшее терять силы, исчезло вдруг словно по колдовству. Недаром этот лес в Долине Волшебниц считают обиталищем всякой дьявольщины. От таинственно исчезнувшего оленя мысль перебросилась к проискам Людовика Толстого. Еще два дня назад этот болван монах (рыцарь имел в виду своего капеллана, благочестивого брата Кандида) уверял его, что французская корона первейшая из корон, и что первый король Франции был коронован поющими ангелами, и что господь сказал королю: «Ты будешь моим воином на земле, и ты дашь победу справедливости и закону». Какой вздор! Хороша справедливость — разрушать замки благородных рыцарей, ставить в них своих воинов, выжигать деревни их доменов! Хорош закон, отменяющий зависимость горожан и крестьян от их сеньоров, зависимость, искони установленную как наказание за грехи, благословенную святым отцом папой! «Король Франции»! Чего можно ждать путного от внука королевы Анны, дочери скифского князя Ярослава, дикарки, привезенной из далекой страны снегов в жены королю Генриху I! Да, тогда в столицу Скифии Киев было отправлено посольство, и среди посланных немаловажное место занимал сир дю Крюзье, дед рыцаря Рено, о, эти подлые дю Крюзье и тогда уже пресмыкались перед королем! Мысль о своем злейшем враге, неистовое желание уничтожить его неотступно преследовали рыцаря Ожье, особенно теперь, когда его дама, златокудрая Агнесса д’Орбильи, настоятельно требовала, чтобы он вызвал на поединок Черного Рыцаря и сразил его. Объявив это свое желание, она подарила ему рукав от своего вышитого серебром платья. Приняв коленопреклоненно этот почетный дар, рыцарь Ожье прикрепил его к своему щиту и поклялся исполнить желание «сюзерена его сердца». Дама стала им после того, как подарила рыцарю поцелуй и перстень — символ соединения душ. Поединок должен состояться во что бы то ни стало, иначе честь рыцаря де ла Тура будет поругана, имя барона де Понфора покрыто несмываемым позором! Ему представилась постыдная картина публичного отрубания его шпор у самых пяток, презрение дамы и торжество врага. О нет! А еще вечно эта нудная забота о добывании средств на придворных людей, коней, собак, оружие, припасы, пиры, на все то, без чего не может обойтись рыцарь, не потеряв своего благородного достоинства.
Шагая из угла в угол, рыцарь Ожье подошел к двери как раз в ту минуту, когда она медленно приотворялась и в нее просовывалось безобразное сухое лицо на длинной жилистой шее.
— А, Рамбер! Входи, — сказал рыцарь Ожье.
Предуведомленный шамбелланом о «нездоровье» и скверном настроении сеньора, маршал принял свои меры: под мышкой он держал шахматную доску, в руке — мешочек с игральными фигурами. Этой любимой игрой его сеньора он решил сопроводить свой очередной утренний доклад и получение распоряжений на текущий день. Так будет вернее.
— Я слышал, сир, что ваша милость нездоровы, — соболезнующе прогнусавил он. — Не угодно ли вам будет развлечься?
Он положил шахматную доску на стол и, высыпав фигурки из мешочка, стал их расставлять по доске.
Рыцарь Ожье ничего не ответил и сел к столу. Минуты две прошли в молчании.
Возникшая на Востоке в древности чатуранга — военная игра — от персов и арабов попала в Испанию и Италию, откуда с XI века — в остальные страны Европы. Рыцари с малолетства обучались этой игре, фигурки которой, искусно вырезанные из слоновой кости или из дерева, изображали военные колесницы или ладьи, слонов, коней, пеших воинов, короля и его полководца.
Маршал жевал беззубым ртом и сопел носом в усы. Рыцарь Ожье играл рассеянно и, на четвертом ходу потеряв пешку, откинулся к стене, прислонился к ней затылком и смотрел поверх головы маршала в полумрак комнаты.
— Сенешал нужен мне, чтобы вести хозяйство замка? — спросил он, словно обращаясь к кому‑то третьему, невидимому. И, не ожидая ответа, продолжал: — Шамбеллан, экюйе, привратник у главных ворот нужны или нет? Кто будет закупать провизию без депансье? Что станет с кухней без метра гё? А вся эта мразь — дозорщики, посыльные, псари? Могу я без них обойтись?!.
Маршал привык к неожиданным переменам в настроении рыцаря Ожье, к извивам его взбалмошного характера и научился безошибочно угадывать причину их возникновения. Так и сейчас, когда рыцарь Ожье, задав последний вопрос, встал и зашагал по комнате, маршал, состроив умильное лицо, заморгал воспаленными веками, бесцветные глазки его забегали из стороны в сторону.
— Сир, — сказал он, вздохнув, — вы благородный рыцарь, это ваше призвание, указанное богом. Мы, ваши вассалы и преданнейшие слуги, призваны охранять ваш покой и по мере сил наших служить вам. Что же касается этой, как вы изволили правильно назвать мрази, то она вместе с деревенскими вашими вилланами обязана служить вам преданно и бескорыстно. Эта их обязанность тоже освящена богом и церковью…
Рыцарь Ожье подошел к столу и кулаком оперся на него. Злая искра блеснула в его глазах, белых на темном от загара лице.
— «Вилланы»! Метко названы. Они действительно низки и гнусны[12]. Что может быть презренней этой деревенщины!..
Маршал поспешил ухватить ниточку этой мысли:
— Вот они‑то и обязаны оплатить вам необходимые траты. Это их святая обязанность! — И, понизив до предела свой и так тусклый голос, словно опасаясь, что кто‑то посторонний слушает его, маршал прогнусавил: — Никто не упрекнет вашу милость, сир, если вы прибегнете к сильным мерам.
— Ты говоришь вздор, Рамбер.
Рыцарь Ожье сел на скамью и, взяв стаканчик с костями, стал крутить его.
— Опять, как тогда, — продолжал он, — жечь их дома, бросать в подвалы? И, как тогда, оставшиеся убегут в леса, потом, присоединившись к войску моих врагов, пойдут на Понфор…
— Понфор — неприступная твердыня, сир, — поторопился перебить маршал.
По лицу рыцаря Ожье промелькнула гримаса отвращения, и он ударил кулаком по шахматной доске. Фигурки разлетелись, и костяной слоник угодил в заснувшую левретку. Она с визгом вскочила. Рыцарь Ожье выругался непристойным словом и, схватив маршала за бороду, притянул его к себе:
— Пойми же наконец, чертово подхвостье, что мне на нужна твоя гнусавая лесть! Какой в ней толк?
— Сир, я готов жизнью…
— Молчи, подлый! Слушай!
Продолжая говорить, рыцарь Ожье медленно наматывал бороду маршала на свою руку. Тот часто мигал глазами, щурясь от нарастающей боли. Капельки слез скатывались по острым скулам в провалы щек и терялись в жалобно обвисших усах.
— Мне нужен предлог для поединка с дю Крюзье...
— Мне нужен предлог для поединка с дю Крюзье, — говорил рыцарь Ожье. — Ты должен его изобрести. Понимаешь? — Трясущаяся голова старика кивнула несколько раз. — Иначе!.. — Тут рыцарь Ожье крутнул бороду маршала и, прижав свой кулак к его подбородку, подтянул лицо старика к своему и зашептал: — Иначе — подземелье здесь, под моей башней. Ты знаешь его: сам отправлял туда не один раз провинившихся. Там я и оставлю тебя в полной тьме с жабами и тарантулами…[13]
Тело старика вздрагивало. Он испустил хриплый, жалобный стон.
Левретка оскалила зубы и с визгливым лаем бросилась на него, стараясь укусить в спину.
Рыцарь Ожье выпустил из руки бороду маршала.
— Я вижу, тебе не по вкусу мои обещания и ты постараешься исполнить мой приказ. Не так ли?
Старик кивал головой, не в состоянии произнести ни слова.
— Смотри же! Даю тебе… — Он подумал и, вынув из стаканчика одну кость, покрутил в нем другую и выбросил на стол. — Твое счастье! Шесть дней. Ступай!
Провожаемый пискливым лаем собачонки, старавшейся куснуть его за ноги, маршал быстро зашагал к двери.
Глава III
ЭРМЕНЕГИЛЬДА
В замке все было приспособлено к самозащите и обороне. И каменные лестницы в башнях идомах были винтовыми, темными, тесными и очень крутыми. Такова была и лестница в двухэтажном доме маршала, по которой поднимался жонглер Госелен, проклиная ее узкие ступени, на которые приходилось ставить ногу боком, чтобы не упасть.
Прошло уже четыре дня, как Госелен пришел в замок Понфор, но ни о каком празднестве, обещанном маршалом, не было слышно. Однако жонглера поместили при кухне вместе с поваром и поваренком в маршальском доме, то есть в почетном верхнем дворе, а не в нижнем, где вместе с собаками оставили Ива. Совесть Госелена, редко дававшая о себе знать, на этот раз нет–нет, да и напоминала ему о его друге, оказавшемся из‑за него в таком незавидном положении, и Госелен ждал удобного случая, чтобы успокоить себя, походатайствовав перед рыцарем Рамбером за школяра.
