Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине
В кабинет вошла Софья Григорьевна, бледная, встревоженная.
— Телеграмма от Екатерины Николаевны, — сказала она, подавая синюю бумажку.
Петр Алексеевич вскочил с дивана, прочел телеграмму.
— Этого и следовало ожидать, — сказал он. — Конфискация была неизбежна.
— Бедная Катя! — вздохнула Софья Григорьевна. — Имущество конфисковано, семья разрушилась. Одиночество. Почему она не заехала к нам? Прямо в свою Борисовку. Конфискуют же и этот ее хутор.
— Не хутор ей нужен. Там ее кружевная артель. Все-таки дело. Я ее понимаю, хочет успокоиться в работе.
— Здесь бы лучше успокоилась. У нее ведь нет более близких людей, чем мы. И вот не заехала. Прямо в Рязанскую губернию. Нет, я напишу ей, пускай немедленно едет сюда.
— Не поедет. Зачем? Поплакать на груди? Катя не такова.
— Нет, я дам ей телеграмму, позову.
— Хорошо, Соня, позови. Может быть, и приедет.
Софья Григорьевна вышла. Он остался наедине с Катей. Он видел ее совершенно явственно, видел такой, какой она в прошлом году встретила его, возвратившегося в Россию, на станции Белоостров. Только тогда она вся сияла, радуясь долгожданной встрече, а сейчас предстала печальной. Ну что, Каточек, что, милая, тебе тяжело? Конфисковали имущество? Черт с ним, с этим имуществом. Разрыв с дочерью и сыном — это пострашнее. Осталась под старость одна. Ни детей, ни близких друзей. Да, неладно сложилась твоя жизнь. Когда-то думалось, что ты пойдешь по пути Сони Перовской, по пути девушек, отдавших жизнь революции. Нет, тебе выпала иная судьба. Дядя возбудил твою мысль и душу сказками Вагнера и «Эгмонтом», но к тому времени, когда нужно было помочь тебе выбрать дорогу, он оказался на чужбине.
По окончании гимназии Катя писала в Швейцарию тревожные письма. Она рвалась к какой-то высокой цели, к служению народу, но не знала, чему учиться, что делать. Он звал ее к себе, звал настойчиво, она все собиралась, готовилась к выезду и вдруг вышла замуж за действительного статского советника, переехала от матери в Аничков дворец, поскольку ее муж был высоким чиновником кабинета его императорского величества. Дядя не стал ей больше писать, тогда замолчала и она. Их размолвка длилась много лет. В конце прошлого века Катя взмолилась, попросила дядю приехать на свидание в Голландию, в страну, наименее для него опасную. Но он выехал из Англии в Америку читать лекции о русской литературе. На свидание поехала Софья Григорьевна с дочкой Сашей. Однако в следующем году встретились наконец и дядя с племянницей, встретились в той же Голландии, в заросшем платанами Арнеме. Трое суток они провели в тихом уютном отеле, и тут он узнал, какое смятение чувств пережила она перед замужеством. Она уже сблизилась со студентами, вступающими в борьбу, как вдруг на нее обрушилась неодолимая любовь, любовь к человеку, который сочувствовал радикалам, но никак не мог отойти от дел его императорского величества. Ей стыдно было укрыться во дворце от человеческих страданий. «Милый дядюшка, — рассказывала она, — знал бы ты, в каком чаду я жила последние дни перед свадьбой! Головокружительное ожидание счастья и гнетущее чувство вины. Я вспоминала ту ночь в нашем доме, когда ты дрожащим голосом читал сказку о Максе и Волчке. Именно в те минуты в моей душе вспыхнул огонек. Потом я непрестанно думала о новой жизни. И вот как раз в то время, когда почти вышла на дорогу, встретился он, с кем мне суждено было соединить жизнь. Я готовилась к переезду в Аничков дворец и чувствовала себя предательницей. И все же не могла отказаться от любимого человека».
Через несколько лет муж привез ее на лето в Рязанскую губернию, в свое именье, на хутор. И тут она столкнулась с голодом и нуждой местных крестьян. Здесь и нашла она дело, которое должно было искупить ее вину — праздную петербургскую жизнь. Она сколотила артель кружевниц. Закупала в городе нитки, раздавала их крестьянам, те приносили ей изготовленные кружева, кружева она продавала в городе и привозила артельщицам деньги или ржаную муку. В особенно голодные годы она открыла на хуторе столовую для окрестных деревень. Средства для всех этих предприятий доставлял ей сочувствующий муж — не без помощи, конечно, разных благотворительных обществ. Но муж давно уже умер, оставив весьма тощенькое наследство, и с тех пор она с трудом сводит концы с концами, живет на грани разорения, однако кружевниц своих не оставляет. Она видит в артели зачаток кустарного кооператива — объединения крестьянок. Идеи кооперации как основы будущего социализма Катю заинтересовали лет двадцать назад, когда до нее стали доходить книги дяди.
Теперь, покинув Петроград, она целиком отдастся своей артели, думал Петр Алексеевич. Что ж, это поддержит ее жизнь. Ничего другого у нее не осталось. Дети навсегда разошлись с ней. Сына унесло какое-то течение в Сибирь. Дочь, презрев устаревшие взгляды матери, ушла от нее, вступила в какую-то партию, враждующую с большевиками. Сколько расплодилось этих партий и групп! И каждая считает себя «истинно революционной». Революция расщепила старые объединения. Чем ближе она надвигалась, тем больше расщепляла былые организации, союзы, общества. Народники семидесятых годов шли, можно сказать, единым фронтом. Потом появились землевольцы, народовольцы и народники-либералы, потом — социал-демократы, потом — эсеры. Социал-демократы раскололись на большевиков и меньшевиков, эсеры — на правых и левых. А уж теперь, когда по всей стране катится девятый вал революции, всюду кишат разные партии, группы, организации и просто заговорщицкие компании, и все они хотят остановить это движение. А где анархисты, где сторонники твоих социалистических идеалов? Разбрелись в разные стороны, творят что кому вздумается, безобразничают. Предали идею, попрали принципы анархической нравственности, о великом значении которой ты писал в своих книгах. Молодые анархисты третируют своих предшественников, старых борцов. «Все позволено» — вот как понимает свободу эта молодежь. В Москве появились десятки анархических групп и коммун, но между ними нет никакого согласия, никакого единодушия, все идут вразброд, и объединяющая их федерация бессильна навести какой-либо порядок. Тебе предлагали возглавить борьбу. Какую борьбу? Против кого? Никто из молодых не понимает истинных целей анархического движения. Отвергается всякая созидательная работа, признается лишь разрушение. Ты всегда разъяснял в речах своих и книгах, что революция — не только разрушение, но и строительство, что анархия — это не беспорядок, а высший порядок, основанный на безукоризненной нравственности. Теперь это забыто. Под знаменем анархии действуют и преступники, именующие грабеж экспроприацией. В коммуны и группы проникло много уголовников, и федерация не может очистить от этого сброда свои организации. Горстка честных идейных анархистов остается бездейственной в таком хаосе. Нет, в Москве тебе нечего делать. Хорошо, что подвернулся случай выехать оттуда. Сейчас главное твое дело — «Этика».
Да, «Этика» была его главным делом, но он не отстранялся и от другой работы. В музее он помогал создавать отдел геологии, классифицировал собранные в уезде минералы, знакомил с ними сотрудников и учеников. Он подобрал небольшую группу наиболее любознательных ребят и учил их топографической съемке (для чего по его совету кооператоры раздобыли в Москве мензулу и буссоль), чтобы следующим летом эти ребята смогли приступить к исследованию широкой поймы Яхромы — дна послеледникового озера. Собственно, он уже готовил будущих географов и геологов для новой России.
В конце августа его пригласили на уездный съезд учителей, собравшийся в бывшей мужской гимназии. Едва вошел он в актовый зал, учителя встали и целую минуту приветствовали его овацией. Поклонившись, он стоял у двери со шляпой в руке. Потом подошел к ближнему ряду и сел на крайнее свободное место. Но председательствующая женщина, молодая, подстриженная, в мужской рубашке, с портупеей через плечо, с красным бантом на груди, сразу предоставила ему слово.
— Петр Алексеевич, — сказала она, — мы не хотим отнимать у вас много времени. Желали бы только выслушать вас, узнать ваше мнение о новой системе образования.
Он легко взбежал по ступенькам на помост и подошел к кафедре. Как всегда, он написал свою речь, но, как всегда, читать ее не собирался.
— Товарищи и друзья! — начал он негромко. — Позвольте прежде всего поблагодарить вас за любезное приглашение. Ваш съезд, посвященный новой системе народного образования, имеет ныне огромное значение, и я с удовольствием выскажу некоторые свои соображения. Во-первых, я от всей души приветствую реформу школы. Гимназия, зародившаяся еще в Древней Греции и просуществовавшая много веков, отныне в нашей республике упраздняется. Она служила привилегированным классам, но революция положила конец всякой классовой привилегированности. Перед вами, товарищи учителя, встает величайшая задача — воспитание растущего поколения, то есть формирование нового, свободного человека, и от вас будет зависеть его любовь к родине, свободе и труду, его нетерпимость к слепой покорности, несправедливости, ко всяческой лжи. Революция открывает перед вами работу, важнее которой, пожалуй, и не сыскать. Мы все много читали о прошлых революциях, хорошо знаем их драматические события, подробно описанные историками. Но мы почти не знакомы с революционной работой прошлого. Борьба на улицах скоро заканчивается. Но именно после победы народа и даже во время его битв начинается длительная революционная работа, определяющая судьбу народа, совершившего революцию. Вам, учителям, предстоит перестроить народное образование на новых началах — самую суть образования и его приемы. За перестройку преподавания естественных наук опасаться, пожалуй, нечего. В этом есть опыт. Есть и новые начинания. Как разумно отнеслись к своему делу сотрудницы нашего местного музея, в какой интересной и поучительной форме они сумели представить собранный материал! Такие музеи у нас появятся во всех городах, и они будут неоценимым подспорьем для преподавания истории земли и растительного мира. Но вот где начнутся ваши трудности — в преподавании истории человеческих обществ. Вам придется заново изучать развитие этих обществ от каменного века до нашей революции. Заново, потому что учебники, которыми пользовались гимназии и училища, оказались страшно далеки от современной науки, от новых открытий и разработок в антропологии, социологии и истории. Вам придется вырабатывать в себе творческое отношение к наукам. Строить жизнь надо снизу, а если все будем надеяться на указания сверху, неизбежно окоченеем в бюрократии.
