Джалиль Киекбаев - Родные и знакомые
Прощаясь, хальфа попросил Сунагата сразу же отыскать на заводе Пахомыча и передать, что он, Мухаррям, скоро наведается в посёлок за литературой.
4
Уже более двух месяцев Фатиму держали под стражей.
Первая попытка Ахмади вызволить дочь ничего не дала. Да так оно и должно было случиться, потому что поехал он в город с пустыми руками. «Надо было сразу собрать подписи, чтобы отдали её на поруки. Не подумал толком…» — запоздало ругнул Ахмади себя.
Вернувшись в аул, посовещался с братьями. Те считали, что и ходатайство общины в таком деле может оказаться бессильным, если не поговорить с подходящим «акбакатом» и не сунуть взятки нужным людям, ибо ещё предками сказано: с неподмазанной сковороды блин не снимешь, собаку не ублаготворишь, не кинув ей кость.
Ахмади переговорил и со старостой Гарифом, пригласив его на угощение. Староста, кроме ходатайства общины, справил бумагу о том, что у Фатимы есть грудной ребёнок. Малыш, правда, давно был оторван от груди и воспитывался в Туйралах у деда Нуха с бабкой, да ведь в справку все подробности не втиснешь. «Ежели какая бумага и поможет, так только эта», — сказал Гариф.
Ещё в городе от знакомых Ахмади слышал, что ему для освобождения дочери потребуются немалые деньги. Поэтому, готовясь во вторую поездку, он, можно сказать, начисто выгреб из своей клети всё масло и мёд. С ним в город отправился и Багау, который ссудил брату наличные деньги и тоже нагрузил подводу бочонками с мёдом для продажи.
В городе они нашли адвоката, рассказали, чего хотят, показали бумаги, выправленные старостой.
Дело Фатимы, как выяснилось, было передано в земский суд, ходило там по рукам и застряло в одном из долгих ящиков. Однако «смазка», привезённая братьями, помогла раскрыть этот ящик. Багау, выступивший в качестве уполномоченного общины, намекнул адвокату, что для решения связанных с этим делом вопросов придётся навещать его и на дому. Догадливый юрист дал ему свой адрес, а заодно и адреса нужных судейских чиновников.
Потолкавшись в городе три дня, походив из дому в дом, пооббивав пороги в суде, братья добились-таки вызволения Фатимы из-под стражи. «До суда», — сообщил адвокат, а когда состоится суд — не сказал.
Ахмади встретил похудевшую — на лице ни кровинки — дочь у обитых железом ворот. Даже не взглянув на неё, не поздоровавшись, подождал, пока она сядет в сани. Лишь Багау подал голос, справился у племянницы, как велит обычай, о здоровье, коротко объяснил, что освободили её благодаря сыну.
Отправились домой, в Ташбаткан.
Трещал январский мороз. Фатима сидела в санях, закутавшись в тулуп, и через небольшую отдушину — щёлочку между краями поднятого воротника — ей был виден только круп ходко рысившего жеребца. Сани плавно покачивались, вызывая очень знакомые, когда-то уже испытанные ощущения. Фатиме вспомнилось, как три года назад, после проводов в Ташбаткане, ехали с мужем в кошевке в неведомые Туйралы. Вспоминать о той поре она не любила, но вот поди ж ты — помимо её воли перед мысленным взором возникло возбуждённое, радостное лицо Кутлугильде. Он тогда старался занять её в пути разговором, а она отмалчивалась… Сейчас рядом с ней сидел хмурый отец и, в отличие от Кутлугильде, молчал, как немой. Впрочем, охоты разговаривать с отцом у Фатимы тоже не было. Она принялась торопить, подгонять свои воспоминания, чтобы скорее миновать в них то, о чём не хотелось думать, но невольно думалось, чтобы перед глазами появилось смуглое личико сына и заслонило всё остальное. Фатима попыталась представить, какой он теперь, как он бегает, но вместо сына виделась ей та давняя — будь она проклята! — дорога в Туйралы. Просто наваждение какое-то!
Жеребец рысил по-прежнему ходко. Подбитые стальными полосками полозья саней взвизгивали на схваченном морозом снегу. Фатима не столько слышала, сколько чувствовала, воспринимала всем телом этот удручающий визг. А настроение у неё и без того было подавленное. Порой на скатах сани вдруг словно проваливались, отчего невесёлые мысли прерывались, картина пустынной дороги в горах исчезала, но спустя миг она возникала снова.
Стараясь избавиться от навязчивого виденья, Фатима раздвинула края воротника. Взгляду открылась заснеженная равнина. Несмотря на лютый холод, по степи в сторону города тянулись гружёные подводы. Ахмади то и дело брал немного в сторону, пропуская встречных. «Хаит, хайт!» — покрикивали возницы, подбадривая лошадей.
Внимание Фатимы переключилось на то, что она видела и слышала, но теперь стала её раздражать лошадь Багау, едущего следом. Неразумное животное не догадывалось чуточку отстать, дышало в самое ухо, вдобавок — тук да тук — ударялось копытом о задок Ахмадиевых саней… Будь у Фатимы иное настроение — такие мелочи, наверное, не трогали бы её, а тут сущий пустяк обернулся пыткой. К вечеру ей уже казалось, что вот-вот она сойдёт с ума.
Путники остановились на ночь в ауле по названию Алатана. Хозяин дома, пустивший их переночевать, конечно же, поинтересовался, откуда и куда добрые люди едут. Ахмади, дабы не вдаваться в неприятные подробности, ответил, что дочь у его захворала и её свозили к городскому «духтыру». Однако хозяйка дома почему-то не поверила ему, более того — вообразила, будто Ахмади везёт откуда-то молодую жену и скрывает это из-за своего возраста. Неспроста, соображала хозяйка, его сопровождает брат, а молодая так печальна, — должно быть, выдали её замуж силком.
Пришла по какому-то делу соседка, хозяйка пошепталась с ней, и в тот же вечер по аулу разошёлся слух: старик из Ташбаткана, которому уже лет под шестьдесят, женился — вот диво-то! — на восемнадцатилетней девушке, везёт её домой, а по, пути остановился в Алатане.
Утром, пока путники собирались в дорогу, в дом, где они переночевали, под всякими предлогами повалили любопытные. Они беззастенчиво заглядывали за занавеску, где сидела Фатима, пялились на неё, перешёптывались.
Странный оказался народ в этой Алатане. Странно ведут себя порой люди…
Измученной, издёрганной в пути Фатиме не стало легче и после возвращения в Ташбаткан.
Она занялась, как прежде, домашними делами, никуда не ходила, ни с кем не виделась. Нескольких случайных встреч на улице хватило для того, чтобы понять: в ауле все, даже самые близкие некогда подруги, смотрят на неё с изумлением, смешанным со страхом, для всех она — убийца. Аклима, наивная душа, изредка рассказывала сестре, какие в ауле идут пересуды. Женщины пугали капризничающих детей её именем: «Чу, вот идёт Фатима с ножом!..» Молва утверждала: Фатима лишилась разума, в неё вселился бес, бес-то и подучил её убить Хусаина.
«Может, вправду я сошла с ума?» — испуганно подумала однажды Фатима. Нет, сознание у неё было ясное, и здоровье понемногу окрепло, любая работа по дому горела в руках. Недоставало только душевного покоя и мучило одиночество.
Так прожила она дома с неделю, и тут обрушилась на неё новая беда. Туйралинцы, проезжавшие на базар в Гумерово, передали, что бабка Гульямал просит невестку и сваху навестить её в эти тяжкие дни: умер Нух и при смерти внук…
Факиха с Фатимой тут же запрягли лошадь, помчались в Туйралы.
* * *
…Гульямал заспешила им навстречу, по-старушечьи засуетилась. Сильно изменило её горе, густо покрыло лицо морщинами. Она хлопотала возле Фатимы, помогая раздеться, — будто и не было никогда злой свекрови, поедавшей беззащитную невестку.
Сбросив верхнюю одежду, Факиха с Фатимой кинулись в горницу, к малышу. Он лежал на парах, на подушке. Тело мальчика пылало. Факиха склонилась над ним, ласково окликнула его по имени. Малыш медленно открыл глаза, но, должно быть, не узнал ни бабушку, ни мать. Веки его опять смежились. Фатима присела у ног сына, ослепшая от слёз.
Немного погодя малыш вдруг вскрикнул и невнятно произнёс какое-то слово, — оказывается, он уже начал разговаривать. Бабка Гульямал сразу поняла его.
— Пить хочет, воды просит, — забормотала она и, принеся в чайной чашке тёплой воды, принялась поить внука с ложечки.
Две бабушки и мать в течение пяти или шести дней — счёт им потеряли — неусыпно ухаживали за больным. Приходила и знахарка, старалась помочь нашептываниями. Но спасти малыша не удалось.
Завыла Фатима, положив голову на остывшее тельце сына, рвала волосы, казнила себя за то, что ушла из Туйралов, оставив несмышлёныша, не сберегла… Да ведь случившееся — не изменишь, прошлое — не вернёшь.
В день похорон разразилась непогода. В непроглядный буран предали тело мальчика земле рядом с могилой деда.
Из-за затянувшегося бурана Фатима с матерью ещё неделю оставались в Туйралах и вернулись домой лишь спустя полмесяца после отъезда из Ташбаткана.
5
Тяжело, невыразимо тяжело было на душе у Фатимы. И ко всему — в отцовском доме ни проблеска радости. От вечно злого Ахмади никто из домашних доброго слова не слышал, только ругань да ругань, хотя и ходили перед ним на цыпочках.
