Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 1
– Это же айлы подданных Бури Бухэ, – всматриваясь из-под ладони, удивленно сказала Сочигэл. – Эх, брат Бухэ, значит, и он решил уйти вслед за детьми Хутулы. Никогда бы не подумала, что он такой…
– Скачите домой! – Оэлун, недолго думая, решительно приказала Сочигэл и Хоахчин. – Младших загоните в юрту и пусть не высовываются. Бэктэра с Хасаром пришлите сюда. Тэмуджин и Бэлгутэй пусть охраняют дом. А я пока здесь присмотрю за коровами.
Оставшись с тремя рабынями и одним малосильным рабом, в последнее время пасшим их коров, Оэлун велела им окружить стадо, чтобы коровы не разбредались, а сама села на свою кобылу и с седла, прищурив против поднимающегося над дальней горой солнца покрасневшие, опухшие от бессонницы последних дней глаза, наблюдала за происходящим в курене. Вскоре она заметила, что зашевелилась и северная сторона. Это были подданные Ехэ Цэрэна. Спустя некоторое время поднялась середина – айлы Даритая и Хутугты – и теперь весь курень, будто взломавшись изнутри, как весенний лед на реке, забурлил, разом разрушая свой устоявшийся, ставший привычным глазу уютный и спокойный вид.
Хасар и Бэктэр прискакали, нацепив хоромго с луками и колчаны, до отказа набитые тонкими, далеко бьющими стрелами хоорцаг. Оэлун сначала хотела отругать их, но потом передумала, решив, что, пожалуй, так будет лучше: не каждый позарится на коров, когда увидит вооруженных людей, хотя бы и подростков.
– Встаньте с двух сторон стада и что бы ни было, не шевелитесь, пока я не скажу, – приказала она им.
Те с готовностью разъехались.
Первыми, погрузив вещи на бычьи арбы, навьючив верблюдов и коней, тронулись люди Бури Бухэ. Огибая курень с юга и направляясь на восток, они выстраивались длинной вереницей и медленно удалялись, пока не скрылись за все еще остававшимися на месте юртами середины куреня. Почти сразу за ними, будто стараясь не отстать, двинулись первые из подданных Ехэ Цэрэна. Оставшиеся, торопливо бросая на телеги сундуки и одеяла, разобранные части юрт, криками торопили рабов и женщин. Громко плакали дети.
У крайней юрты вдруг тоскливо завыла какая-то рыжая собака, высоко поднимая морду к небу, но тут же, тонко взвизгнув, замолкла: Оэлун видела, как ее почти в упор застрелил молодой мужчина, нукер Ехэ Цэрэна. Тут же в разных местах в голос завыли еще несколько собак, затем и они замолкли, прошитые стрелами. Одна из них продолжала еще некоторое время визжать, пока ее, подбежав с разных сторон с палками в руках, не добили подростки. Перестали плакать дети.
Наконец, опустела и северная сторона. Оэлун, застыв в седле, тупо смотрела на то, как ровные, округлые прежде очертания куреня теперь уродливо искривились, словно изорванные части объеденной волками туши.
Айлы подданных Даритая и Хутугты готовились в путь неторопливо, основательно. Старики и старухи брызгали молоком на четыре и восемь сторон света, обливали белыми струями покидаемые кострища очагов. Мужчины и женщины старательно укладывали вещи и крепко обвязывали их волосяными веревками, снятыми с юрт.
Оэлун взволнованно напряглась, когда увидела, как от середины куреня на окраину выехали трое нукеров Даритая. Она оглянулась на Хасара и Бэктэра. Те вынули луки, приставили стрелы к тетивам. Всадники, постояв некоторое время и коротко переговорив между собой, повернули назад. Оэлун облегченно вздохнула.
«Это Даритай послал их, без его слова не осмелились бы… – догадалась она и возмущенно удивилась про себя: – Какой же подлый и нечестный, оказывается, младший брат Даритай. Что было бы, если бы здесь оставались одни рабыни? Их и за людей не посчитали бы и угнали всех коров, лишили бы нас последнего стада…»
Солнце было уже недалеко от зенита, когда, наконец, одновременно тронулись айлы Даритая и Хутугты. Оэлун расслабленно опустила плечи и только тут заметила, что все ее тело было напряжено до предела. И теперь ее руки, сложенные на передней луке седла, ноги в широких бронзовых стременах, шея и спина болезненно ныли, словно после долгой изнурительной работы.
Многочисленное скопление нагруженных арб медленно отходило на восток, все больше отдаляясь, освобождая за собой место, и скоро стало видно, что из всего огромного куреня на месте осталось не больше тридцати юрт. Это были жилища небольшой части нукеров Есугея, остальные вместе с Мэнлигом до последнего времени смотрели на осенних пастбищах за их табунами.
Скоро из оставшихся юрт стали выходить люди. Около сотни мужчин и женщин с детьми, изумленно оглядываясь на опустевшее место вокруг, сходились между собой, негромко переговаривались. Повернувшись на восток, они долгими взглядами провожали уходившие вниз по Онону кочевья соплеменников.
Оэлун, глядя на них, была растрогана до слез. До сих пор она не была уверена в том, что останутся хоть какие-то люди, которые помнят добро от своего нойона Есугея, не бросят их, не уйдут вместе со всеми. Оказалось, что таких было немало, и они сейчас стояли перед ней – согласившиеся с судьбой, с долгом подданных и готовых разделить трудности вместе с семьей своего породного господина.
Уняв слезы и с трудом проглотив ком, подступивший к горлу, Оэлун глубоко вздохнула. Выждала короткое время, набираясь сил. Оправившись, сделала строгое лицо, приказала сыновьям и рабыням оставаться на месте, а сама тронула кобылу вперед, всматриваясь в оставшиеся от куреня юрты и в лица людей, столпившихся возле них.
Подъезжая поближе, она разглядела, что в основном это были семьи, унаследованные Есугеем прямо от своего отца Бартана-багатура. Были и некоторые другие, доставшиеся после смерти его братьев Мунгэту и Негуна, и нескольких новых нукеров, пришедших к нему во время татарской войны. Несколько семей, видно было, все же ушло с Даритаем.
Кобыла ее громко фыркнула, люди возле юрт обернулись и, узнавая ее, почтительно расступились, давая дорогу и кланяясь – ниже, чем обычно – и, застыв на месте, ждали, когда она проедет. Подъехав к ним, Оэлун остановила кобылу, спешилась. Внимательно оглядывая лица ближних людей, сказала:
– Ваши породные нойоны, Есугей-багатур и отец его почтенный Бартан-убэгэн[55] сейчас, должно быть, смотрят с неба на вас. Придет время, вы с ними встретитесь, и они воздадут вам по вашим заслугам.
Из толпы вышел старик Сарахай, бывший нукер Бартана и отец двоих нукеров Есугея, погибших в татарской войне, сказал:
– Мы остались при знамени, под которым и мы, старики, и дети наши ходили в походы на недругов. Старший сын Есугея показал себя не по годам твердо, не отдав отцовское знамя. Мы были несказанно рады, когда услышали об этом: хоть один хороший нойон предвидится для наших внуков. Ведь уже сейчас он показал себя таким, каким он будет в будущем. А мы, люди хоть и черной кости, а головы на плечах имеем и видим, за кого нам нужно держаться. Об этом и говорили мы все эти дни нашим детям. Кто знает, может быть, сегодняшний день будет им началом новой жизни. Пройдут века и потомки наши, может быть, будут рассказывать друг другу про это утро, когда лучшие нукеры Есугея-багатура вот в этой излучине Онона сохранили верность его знамени, оставшись с его сыном и наследником. Пожалуй, это будет хорошая память потомкам. Верно ли я говорю? – старик повысил голос, приставив к уху ладонь и поворачиваясь к народу.
– Верно вы говорите, Сарахай-убэгэн!
– Очень верно! – отовсюду раздались одобрительные возгласы.
Оэлун видела, как у людей посветлели лица, в глазах их появился блеск решимости, будто только сейчас они убеждались в верности своего выбора, не уйдя вместе со всеми.
– И у харачу есть своя честь! – воодушевленные словами Сарахая, люди многозначительно переглядывались между собой и горделиво расправляли плечи.
– Пусть нам будет трудно, но имени своего мы не уроним!
– Твердо будем стоять, не уподобимся лисицам!
– Да будет так, как мы решили!
XXIII
Оставшись с горсткой ближних самых верных айлов, жены и старшие сыновья Есугея, наконец, с облегчением перевели дух, будто сбросили с себя тяжелые путы: не нужно стало все время быть готовыми к отпору, держать себя в руках, ловя на себе злорадные взгляды людей, жить рядом и общаться с ними, делая вид, будто ничего не случилось, когда на айле их словно была выжжена тамга[56] отчуждения. Остались позади раздумья и сомнения, когда они не знали, кому из своих подданных верить, когда порой им казалось, что и эти уже перестали с ними считаться, а кланяются при встрече лишь из приличия, из остатков совести или из боязни, что все еще может измениться и вернуться на прежние места.
Собрав в большой юрте совет со стариками и нукерами, знающими пригодные для зимовки места, они решили откочевать далеко на север, в долину реки Ингоды – подальше от дрязг и грызни между нойонами, которым, как чувствовалось, конец ожидался не скоро. Там, на севере, в последние годы людей было мало, зато было много укромных уголков с хорошими травами – край самый подходящий для мелкого куреня с малочисленным скотом. Об этом доложили Оэлун трое молодых нукеров из оставшихся айлов, которые в середине лета по поручению Есугея ездили к вождям хамниганского племени киндигиров и проезжали те места. Было решено долго не тянуть с кочевкой – снега могли начаться со дня на день – и, завтрашний день уделив на подготовку, послезавтра утром трогаться в путь.
