Переулок Мидак (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Я уезжаю; позвольте мне обнять вас на прощание.

Салим Адван в изумлении поднял на него своё увядшее лицо: он знал о его отъезде, но не произвёл ни единого движения. Однако господин Ридван не обратил на его равнодушие никакого внимания — ему было известно о постигшем того несчастье, как и всем остальным в переулке, при этом он отказывался покинуть свой квартал прежде, чем попрощается с ним. Последний же словно почувствовал свою ошибку в этот момент, и в растерянности признал это. Господин Ридван заключил его в объятия, поцеловал и прочитал над ним длинную молитву-благословение. Пробыв у него ещё несколько мгновений, он поднялся и сказал:

— Давайте помолим Аллаха, чтобы Он дал нам возможность совершить хадж вместе в следующем году.

Господин Салим автоматически пробормотал в ответ, даже не осознавая, что говорит:

— Иншалла.

Они обнялись ещё раз, и господин Ридван вернулся к своим спутникам, и все вместе они пошли в начало переулка, где их ждал экипаж, нагруженный чемоданами. Он тепло пожал руки провожающим его и сел в экипаж вместе с остальными спутниками. Экипаж тронулся в сторону квартала Гурийя, провожаемый взглядами людей, а затем свернул на улицу Аль-Азхар.

34

Дядюшка Камил сказал Аббасу Ал-Хулву:

— За наставлениями господина Ридвана нет ничего иного, кроме как искреннего расположения к тебе. Соберись, положись на Аллаха и поезжай. Я же буду тебя ждать — долго ли это будет, или нет. По воле Аллаха ты вернёшься сюда победителем и будешь лучшим среди всех парикмахеров этого квартала.

Аббас сидел на стуле возле лавки с басбусой подле дядюшки Камила и слушал его, не произнося ни слова. Он никому не раскрыл своей новой тайны. Ему и хотелось бы рассказать о том, что беспокоит его, когда господин Ридван Аль-Хусейни давал ему свои наставления, но на миг поколебался, а потом обнаружил, что тот уже обращается не к нему, а к Хусейну Кирше, и потому скоро передумал. Наставление господина Ридвана не прошло зря: Аббас долго думал над ним, однако в воскресенье на него ещё сильнее накатили размышления: после той странной встречи в цветочной лавке прошли сутки, и у него было много времени подумать в тишине и покое. В конце концов он понял, что по-прежнему любит эту девушку, хотя она для него потеряна навеки, и не может сопротивляться желанию отомстить сопернику. Он молча слушал дядюшку Камила, а затем сделал глубокий вздох как человек, отчаявшийся, скованный цепями злого рока. Дядюшка Камил с тревогой спросил его:

— Скажи мне, что ты решил?!

Юноша ответил, поднявшись:

— Я останусь здесь ещё на несколько дней, по крайней мере до воскресенья, а затем положусь на Аллаха.

Дядюшка Камил сочувственно заметил:

— Утешение будет не такой уж трудной задачей, если ты искренне будешь к этому стремиться.

Собираясь уходить, юноша ответил:

— Вы правы!… До свидания.

Он вышел, намереваясь отправиться в бар Виты, где, как полагал, уже находился Хусейн Кирша, опередивший его и прибывший туда сразу после прощания с господином Ридваном. Мысли его по-прежнему были заложниками тревоги, а сердце разрывалось на части от эмоций. Он ждал воскресенья, до которого оставалось совсем ничего. Однако что же он будет делать, когда придёт время?! Придёт ли он с кинжалом и вонзит его в сердце соперника? Он весь горел этим желанием с сердцем, переполненным гневом, ненавистью и болью. Но под силу ли ему было совершить такое преступление? Сможет ли его рука нанести смертельный удар?! Он с сомнением и скорбью покачал головой. Он так далёк от насилия и преступлений! Прошлое мягко и мирно вставало перед ним: так что он будет делать, когда придёт воскресенье? Его желание увидеться с Хусейном Киршей лишь усилилось: ему не терпелось рассказать ему о Хамиде и попросить совета и помощи. Да, прежде всего помощи, так как он, казалось, без его помощи был бессилен. Убедившись сейчас в своей беспомощности, он вспомнил наставление господина Ридвана Аль-Хусейни: «Возвращайся в Телль Аль-Кабир при первой же возможности, даже сегодня, если ты слушаешься меня и повинуешься… Смотри не загружай себе голову и не принимай всерьёз отчаяние и гнев…». Он вызвал в памяти слова господина Ридвана, которые почти стёрлись из неё. Да, почему бы ему не предать забвению своё прошлое с его печалью, и не пуститься в путь снова, утешиться и работать, вооружившись терпением и отвагой? Зачем носить на душе такое непосильное, тяжкое бремя? Зачем подвергать свою жизнь ужасам, из которых самый ничтожный — это тюрьма? Он отдался во власть новых идей, однако окончательного решения так и не принял. Душу его не покидало желание мести. Месть, однако, была не единственным чувством, поглощавшим его — он боялся отказаться от неё, так как в таком отказе таился решающий разрыв слабой нити, что связывала его с Хамидой ещё вчера. Он отказывался поверить, что когда-нибудь сможет её простить, и вновь повторял по поводу и без — что она для него навсегда потеряна. В том, что он так упорно повторял эту фразу, таилось его желание — возможно, неосознанное, — вернуть её, вновь привязать к себе и быть рядом с ней! Стремление к мести нависло над ним своей тенью, связывая с женщиной, которую он любил и не мог бросить. В таком смущении он проделал весь путь и и вошёл в бар Виты. Хусейн Кирша уже был на своём месте и попивал красное вино. Когда алкоголь стукнул ему в голову, он вышел навстречу Аббасу. Тот лаконично поприветствовал его и сказал с воодушевлением и надеждой:

— Хватит тебе уже пить, ты мне нужен по одному важному делу… Давай пойдём со мной.

Хусейн недовольно вскинул брови, словно ему было трудно поверить, что его друг нарушил его безмятежность. Однако Аббас, вышедший из себя из-за тревоги, потянул его за руку, пока не поднял на ноги, и сказал:

— Ты мне срочно нужен.

Юноша недовольно вздохнул и заплатил по счёту, покинув бар в сопровождении друга. Аббас был полон решимости вырвать его из бара, прежде чем тот опьянеет и он не сможет получить у него совет. Когда они оказались на улице Муски, он сказал Хусейну, словно облегчив душу:

— Я нашёл Хамиду, Хусейн…

В маленьких глазках его друга засветился интерес:

— Где?

— Помнишь ту женщину в такси, за которой я вчера бежал, и о которой ты спросил меня сегодня, но не получил от меня прямого ответа?

Его друг изумлённо-насмешливым тоном воскликнул:

— Ты что, пьян?!… Что ты сказал?

Полным возбуждения голосом Аббас сказал:

— Поверь мне, эта женщина — Хамида, плотью и кровью. Я узнал её с первого взгляда. Я преследовал её экипаж, как ты видел, пока не настиг и не поговорил с ней.

Хусейн, не веря ему, переспросил:

— Ты хочешь, чтобы я отказался верить своим глазам?

Аль-Хулв горестно вздохнул, и принялся рассказывать ему о своей беседе с Хамидой, не скрывая ничего. Хусейн же слушал его с предельным вниманием, пока тот не завершил свою историю словами:

— Это то, о чём я хотел тебе поведать. Хамида упала в пропасть, для неё нет больше надежды, однако я не оставлю просто так этого грязного преступника без наказания.

Хусейн надолго задержал на нём свой пристальный взгляд. Он растерялся, пытаясь объяснить себе всё это. По своей натуре он был безрассудным юношей, мало чему придававшим значение. Он пришёл в себя быстрее, чем считал его друг, и пренебрежительно сказал:

— Хамида и есть главная преступница. Разве она не сбежала с ним?… Разве не отдалась ему?…За что же нам его упрекать?… Он понравился ей, и соблазнил её. Нашёл её лёгкой добычей и получил от неё желаемое. Эксплуатировал её и пустил по кабакам. Клянусь жизнью, какой же он искусный малый! Как бы и мне хотелось сделать так же, чтобы преодолеть тот финансовый кризис, что постиг меня. Хамида — и есть преступница, друг мой.

Аббас хорошо понимал друга. У него не было ни малейшего сомнения, что он не постеснялся бы совершить все те же деяния, что совершил его соперник, и поэтому воздерживался от упрёков в его адрес, будь то его мораль или поведение. Он стремился оказать воздействие на его гордость другим путём. Он сказал: