Стефан Дичев - Путь к Софии
— Вы говорите, госпожа фон Вальдхарт, что она какая-то особенная, а как ей не быть такой, скажите на милость? Вспомните вашу помолвку!
— Нет, не напоминайте мне о ней!
— А я свою часто вспоминаю с сожалением!
«Находчив же этот итальянец! До чего хитер, — думал Сен-Клер, слушая его и в то же время настороженно прислушиваясь к тому, что говорят его соседи-болгары, — вино прогнало их первоначальную стеснительность, и сейчас они болтали без умолку. — О чем, собственно, сожалел Позитано? О давно ушедшем времени или же о том, что он тогда обручился? Вот такой же он и в политике, виляет, иронизирует; нет, с ним ни о чем не договоришься. И вообще лучше всего — убрать его отсюда. Вполне возможно, что с его преемником мы лучше бы поняли друг друга... Да, да! В такое время едва ли успеют прислать другого. Но на чем бы мы могли его подловить? Он очень осторожен», — размышлял Сен-Клер. И тут до его слуха вдруг донеслись слова его соседей-болгар, которые сразу же приковали его внимание.
— Бежал? Ради бога, не говори таких вещей, господин хаджи Коцев! Храни нас господь! Да как же он сумел это сделать? — возмущался архимандрит, правитель канцелярии софийский Митрополии, кивая своей рыжей бородой в сторону худосочного, покрытого испариной, брата Филаретовой.
Рядом с ними сидели еще двое чорбаджиев, хорошо знакомых Сен-Клеру. Придвинув поближе стулья, они слушали, явно встревоженные.
Брат Филаретовой продолжал:
— Ну уж так ты и не знаешь, твое преподобие, как убегают! Выпал случай и... айда!
— Тише. Видишь, англичанин навострил уши, — остановил его Димитр Трайкович, крепкий, плотный мужчина с энергичным лицом, уже изрядно полысевший.
— Не беспокойтесь, он не понимает по-нашему. По-турецки, я знаю, он говорит хорошо, имейте это в виду, — сказал четвертый из собеседников, чорбаджия Мано, самый богатый человек в городе, он тоже приходился родственником Задгорским: покойная жена хаджи Мины и его жена были сестрами.
Но они ошибались, Сен-Клер понимал их язык и даже догадывался, что они говорят о владыке Милетии, митрополите Софийской епархии. Он прислушивался к разговору этих людей, которых глубоко презирал, не столько потому, что его интересовало бегство учившегося когда-то в Петербурге духовного лица — не было никакого сомнения в том, что митрополит бежал к русским. Он прислушивался к ним и потому, что их разговор его встревожил и удивил. Оказывается, даже эти люди, которых здешние власти считали своей опорой, стараются уверить друг друга, что не имеют с ними ничего общего. И главное, остерегаются его самого. И можно ли впредь рассчитывать на этих людей, роль которых он уже давно предусмотрел в своих планах? Война — вот причина этого. «Вероятно, каждый из них уже мысленно прикидывает, как бы ему выслужиться перед русскими, как приспособиться к ним, — с негодованием думал Сен-Клер. — Они не стоят того, чтобы их подслушивать». Он отодвинул подальше свой стул, хотя разговор и обещал быть интересным, и перестал о них думать.
— Госпожи Джексон все еще нет? — спросил он Филиппа.
— Я уже беспокоюсь, не случилось ли чего с нею в дороге.
— Что может с ней случиться... Просто задержалась у кого-нибудь.
— Возможно, так оно и есть.
Филипп с трудом скрывал свое дурное настроение. «Почему, собственно, я мучаюсь и злюсь, — спрашивал он себя, — постыдная связь между нею и этим турком началась не сегодня. И что у меня общего с Маргарет? Ровно ничего!» Но подсознательно он почему-то возлагал какие-то надежды на это празднество. Внушил себе, что это его последний шанс.
Он подсел к монументальной Джузеппине Позитано, завел с ней разговор и, как всегда, был приятным, остроумным собеседником. Но сознание его было раздвоено. «Возможно, это к лучшему, что ее нет», — думал он, глядя с возмущением на свою родню, не признававшую ни ножа, ни вилки, и весь цепенел каждый раз, когда среди галдежа раздавались громкое отрыгивание или голоса, наперебой старавшиеся перекричать друг друга: «За ваше здоровье, кир Ташо!..» «Всяческого благополучия вам, бабушка-хаджийка!..»
Он разговаривал с маркизой, но не спускал при этом глаз с тетки Таски, которая слишком громко хихикала, и с двоюродного брата Манолаки, уже успевшего перебрать. Но что от них требовать — им весело, они в гостях, помолвка ведь! Вот напротив сидит синьор Позитано, и он тоже перебрал. И мадам де Марикюр говорит слишком громко... Нет, это не одно и то же. Даже хорошо, что тут нет Маргарет...
— Я, конечно, затем тоже уеду в Париж. Вы спрашиваете, госпожа маркиза, как отнесется к этому мой отец? — продолжал Филипп, — с ним будет, разумеется, несколько труднее. Вы ведь знаете: родина и прочее. Все же я уверен, что сумею убедить его. Когда мы с сестрой будем там, что его будет связывать с этим городом? Только бы кончилась война, и мы сразу свое дело ликвидируем...
— Насколько я знаю, господин Задгорский, у вас, кажется, были другие проекты. Вы думали о дипломатической карьере, помнится?
— Да, было такое, — с грустной улыбкой сказал Филипп. — Война окончательно разрушила мои планы. Извините, меня о чем-то спрашивает Леандр. Что вы говорите, дорогой друг, я не слышу?
Леге, сидевший во главе стола, подался вперед и, улучив минутку, когда гости немного притихли, сказал:
— Зашел разговор о нашем общем друге докторе Будинове. Эта маленькая дама беспокоится, почему его до сих пор нет, — добавил консул шутливо, с ноткой участия, и все посмотрели на Сесиль.
Девочка покраснела.
— Да, да, в самом деле, — поддержали другие гости.
— Раз не пришел доктор Грин, значит, и его помощник тоже не мог прийти, — пояснил Позитано.
Филипп сознавал, что не только соседство и его прежняя дружба, но и особая благосклонность Леге к доктору Будинову обязывали пригласить и его на это торжество. Он многозначительно поглядел на отца. Радой не понял, и Филипп перевел взгляд на Неду. Она оставалась невозмутимой и, как ему показалось, безучастной.
— Я его не нашел, — солгал Филипп.
— Но ведь доктор — ваш сосед! Будьте так добры, дорогой друг, пошлите за ним!
— Хорошо, сейчас.
С притворной готовностью Филипп поднялся, чтобы распорядиться, но его остановил Сен-Клер.
— Он, наверное, еще не вернулся! — сказал он. — Доктор Будинов уехал в Копривштицу. Сегодня утром его еще не было в госпитале. Мне сказали, он должен был оперировать там какого-то родственника.
— Очень сожалею, милая Сесиль! — громко сказал Филипп
— И я сожалею! — заявила девочка с такой серьезностью, что все, кто понимал по-французски, рассмеялись.
— Дамы и господа! — послышался вдруг голос.
— Ш-ш-ш! Молчите, прошу вас! Де Марикюр собирается произнести речь! Это событие не менее редкое, чем помолвка! — воскликнул Позитано, обращаясь то к одним, то к другим.
Первыми притихли родственники и все остальные болгары. Но Вальдхарт и барон Гирш, наклонившись друг к другу, продолжали шептаться.
Наморщив большой нос и то поднимая, то ставя на стол бокал с вином, Морис де Марикюр тихонько откашлялся и начал:
— Имею честь, уважаемые дамы и господа... имею удовольствие... От имени персонала нашего консульства (правда, весь персонал состоял из него и лакея)... от имени всех французов, которые находятся в этом городе, от имени республики...
— От имени всего человечества! — вставил Позитано.
— ...Я счастлив поздравить вас! — провозгласил де Марикюр, но смех и звон бокалов заглушили его слабый голос.
Он чокнулся со своим консулом и его невестой, одним дыханием выпил вино и сел на место.
— Ну, а теперь помолвленным полагается поцеловаться! — заявил Позитано.
Лица всех оживились. «Целоваться!.. Целоваться!..» — дружно поддержали маркиза его жена, Филипп, фрау Матильда и барон. К ним присоединились мадам Леге и Сесиль, которая запрыгала, хлопая в ладоши, и даже виконтесса.
— Что случилось? Почему такой шум? — спрашивали друг друга родственники.
Муавин Илия-эфенди, сидевший в окружении своих соотечественников, хотя Филипп определил ему место поближе к иностранцам (в последнее время Илия все чаще и подчеркнуто отдавал предпочтение обществу болгар), услужливо пояснил:
— Это у них такой обычай. Требуют, чтобы молодые поцеловались. Понятно?
— Ну, давайте же! Мы ждем! — не переставала призывать молодых маркиза. — Мы ждем поцелуя...
Леандр и Неда стояли друг против друга. Он, исполненный торжественности, улыбался. Она вдруг смертельно побледнела и, казалось, вот-вот упадет.
— Как она взволнована, милая! — прошептала сочувственно леди Стренгфорд.
Леге обнял Неду, наклонился и поцеловал ее в губы. Губы Неды были сухие, холодные, и он с удивлением взглянул на нее.
Глава 7
Едва только гости разъехались, как до Неды донесся с лестницы громкий, оживленный голос Маргарет Джексон.
