Ясуси Иноуэ - Хозяйка замка Ёдо
Однако, тщательно обдумав последствия поступка сына и то значение, которое приобретёт для него Сэн-химэ, Тятя немного успокоилась. Хидэёри, плоть от плоти её, разумеется, не способен потерять голову от любви к внучке Иэясу; в нём конечно же кипит горячая кровь тайко, большого ценителя женских прелестей, а посему Сэн-химэ для него — не более чем мимолётное увлечение. Просто-напросто Хидэёри, как и его отец, не может спокойно смотреть на красивую девушку — ему нужно ею обладать, вот он и воспользовался случаем удовлетворить свою прихоть.
Проанализировав отношения молодых супругов, Тятя окончательно убедила себя в том, что бояться нечего. Статус её племянницы в Осакском замке не изменится: Сэн-химэ, как и прежде, будет заложницей, чья жизнь и смерть навсегда останутся в её, Тятиных, руках.
В двадцатый день третьей луны Иэясу, отец сёгуна Хидэтады, прибыл из Сумпу в столицу и неожиданно выразил желание побеседовать с Хидэёри. Он долго не позволял себе поступков, ведущих к открытому противостоянию, однако на сей раз незамедлительно отправил в Осаку Ураку Оду с приказом Хидэёри явиться в Киото. Дерзкое требование Иэясу посеяло бурю в Осакском замке.
Тятя спешно созвала на совет ближайших вассалов во главе со смотрителем замка Кацумото Катагири и спросила, что надлежит ответить великому министру. Большинство воинов заявили, что со дня смерти тайко Иэясу Токугава смиренно просил аудиенции у Хидэёри и самолично навещал его всякий раз, когда возникала такая необходимость. С какой же стати теперь он требует Хидэёри к себе в Киото? Как-то это непочтительно. Коли отец сёгуна возжелал повидаться с наследником тайко, ныне взрослым мужем и воином, пусть едет сюда, в Осаку!
Тятя знала, что в Киото её сына может подстерегать опасность, и всё же материнскую заботу перевесил гнев: как смеет Иэясу, вассал дома Тоётоми, отдавать приказы её сыну и своему господину?
— Этот человек ни за что не дерзнул бы проявить подобную непочтительность, будь тайко жив! — с горечью воскликнула Тятя, и собственные слова вызвали в её душе безудержный приступ ярости.
До того момента Хидэёри, присутствовавший на совете, внимательно и бесстрастно слушал то, что говорили другие, но дрожащий от гнева голос дамы Ёдо его растрогал. Ему, в конце концов, было всего девятнадцать лет — неудивительно, что чувства матери пока ещё находили отклик в его сердце и гнев её он считал праведным. Негодование смешалось в его душе с горечью, и чело юного воина омрачилось.
Заметив, что эмоции дамы Ёдо завладели и всеми присутствующими, Кацумото Катагири, до сих пор молчавший, взял слово:
— Однако же если молодой господин не примет приглашение сёгуна, мы окажемся в ловушке — это будет равносильно открытому объявлению войны между Осакой и Эдо. Должен ли я рассказывать вам о последствиях? Дороги назад уже не будет, мы потеряем всё, потому я считаю, что молодому господину надлежит покориться и отправиться в Киото. Иэясу это успокоит — он убедится в том, что против него никто не злоумышляет, и мы избежим столкновения.
Речь Кацумото Катагири была встречена гробовым молчанием. В тот момент Тятя его возненавидела. Этот человек прикрывался благом Хидэёри, а на самом деле думал лишь о собственной безопасности. Если войне суждено разгореться — пусть разгорится! Она, Тятя, безоглядно верит в своего сына. Сейчас, когда он стал взрослым воином, верные вассалы дома Тоётоми воспрянут духом, сплотятся вокруг него, и, быть может, их численность превзойдёт даже самые смелые ожидания!
— Да рассудят нас боги, — холодно произнесла Тятя. — Обратимся за советом к прорицателю Рюгаку Сираи.
— Прекрасно, — невозмутимо кивнул Кацумото Катагири, — я немедленно отдам необходимые распоряжения.
Новое совещание было назначено на следующий день, на тот же час. Тятя ожидала, что на нём будет присутствовать сам Рюгаку Сираи, но он не появился. Божественную волю, изъявленную в процессе обряда укэй[130], огласил Кацумото Катагири. Жрец-прорицатель, по его словам, два раза задал богам вопрос, надлежит ли господину Хидэёри отправиться в Киото, и два раза боги выразили своё одобрение. Тятя была вне себя от возмущения. Кого Катагири надеется обмануть?! Она уже приготовилась обвинить его в подлоге, но не успела — слово взял Хидэёри:
— Боги сочли мою поездку в Киото благом, кроме того, его высокопревосходительство Иэясу — родной отец моего тестя, его высокопревосходительства Хидэтады, а посему сыновний долг велит мне проявлять почтительность к нему, и, если я откликнусь на приглашение, честь дома Тоётоми не пострадает.
Тятя не верила своим ушам. Невозможно, просто немыслимо, чтобы подобные речи прозвучали из уст её сына! Перед внутренним взором на мгновение встал образ Сэн-химэ, которую она уже давно не видела. Уж не жёнушка ли внушила Хидэёри понятие о сыновнем долге перед Иэясу? Эта девчонка, до сих пор остававшаяся в её глазах простой заложницей, внезапно превратилась в угрозу номер один. Теперь это была уже не пленница, отданная на её милость, а остриё меча, направленное прямо ей в сердце.
И между тем Хидэёри был прав: Иэясу действительно приходился отцом его тестю. Как с этим поспоришь?
— Коли молодой господин желает отправиться в Киото, нам остаётся лишь молча принять его решение, — медленно проговорила Тятя, вложив в эти слова, адресованные любимому сыну, весь свой яростный протест.
От её внимания не ускользнул вздох облегчения, прокатившийся по залу собраний, где всё это время царила напряжённая атмосфера ожидания.
Приготовления к путешествию начались безотлагательно. Киёмасе Като, Нагамасе Асано, Масанори Фукусиме и Кацумото Катагири была поручена охрана наследника тайко.
Двадцать седьмого числа Хидэёри в сопровождении трёх сотен самураев покинул Осаку и пустился в плавание по Ёдогаве. В Ёдо его встретили два внука Иэясу, десяти и двенадцати лет, и два высокопоставленных воина бакуфу — Сандзаэмон Икэда и Като, правитель Хиго, с эскортом. Путь из Ёдо до Киото Хидэёри предстояло проделать в открытом паланкине. Его свиту составила сотня конных самураев; даймё Киёмаса Като и Нагамаса Асано скакали по правую и по левую руку от него.
Со дня отъезда сына в столицу и до его благополучного возвращения в Осаку дама Ёдо места себе не находила от беспокойства. Она потребовала, чтобы на время отсутствия Хидэёри Сэн-химэ переселилась в её покои — Тятю преследовала мысль о том, что невестка может сбежать из замка. Она твёрдо решила заколоть внучку Иэясу собственным кинжалом, если с её сыном что-нибудь случится во время путешествия. Но в киотоской резиденции Иэясу, куда Хидэёри ступил на следующее утро после отплытия из Осаки, с ним ничего худого не произошло. Он побеседовал с отцом сёгуна и Госпожой из Северных покоев, вдовой покойного тайко, и пустился в обратный путь. В Фусими взошёл на корабль и по Ёдогаве прибыл в Осакский замок к середине часа Обезьяны[131] того же дня.
Узнав о возвращении сына, Тятя отослала Сэн-химэ, которая безропотно провела эти два дня под её бдительным надзором в соседних покоях, отделённых от опочивальни свекрови лишь тонкими фусума. Компанию юной заложнице составили несколько придворных дам. Сэн-химэ вела себя так, будто ничего особенного не случилось. Время от времени за фусума раздавались переливы звонкого смеха, и Тятя вздрагивала — до того он был похож на смех Когоо. Сэн-химэ, судя по всему, воспринимала любые жизненные обстоятельства с беспечностью, которая была присуща и её матери до трагической гибели Ёкуро Садзи. Но в отличие от Когоо, обделённой природой в плане внешности, её дочь блистала редкой красотой.
Сидя у энгавы и слушая беззаботный смех невестки, Тятя чувствовала горький привкус поражения. Внучка Иэясу, в которой она с самого начала видела только заложницу, почему-то отказывалась вести себя как пленница — хорошенькое личико не омрачала тень печали, голосок звучал бодро, смех был до неприличия радостным и непринуждённым. Однажды Тятя не выдержала и заглянула в соседние покои — ей было любопытно узнать причину столь бурного веселья. Но едва лишь она раздвинула фусума, как смех смолк и Сэн-химэ обратила к ней серьёзное бесстрастное лицо.
— Что вас так позабавило, дитя моё? — холодно осведомилась Тятя.
Ответила ей одна из свитских дам, будто защищая свою хозяйку:
— Мы просто забавлялись, гадая, какими изысканными яствами потчуют сейчас молодого господина в Киото.
Вот так-то, пока свекровь изводила себя тревогой за сына, измышляя всякие несчастья, которые могли приключиться с ним в логове Иэясу, невестка расписывала своим приближённым, как роскошно принимают её мужа в резиденции деда.
Через месяц после визита Хидэёри в Киото, на шестой день четвёртой луны, Нагамаса Асано, который, не жалея ни сил, ни средств, порой в открытую, порой оставаясь в тени, стоял на страже интересов Тяти и её сына, покинул сей бренный мир в возрасте шестидесяти пяти лет. Ещё десять месяцев спустя пятидесятитрехлетний Киёмаса Като умер на борту корабля, отплывшего из Кагосимы. Внезапно почувствовав недомогание, он схватился за горло, словно его душили, и рухнул на палубу. Его язык так распух, что очевидцы кончины заподозрили отравление. Последние верные вассалы, не забывшие о своём долге перед кланом Тоётоми, уходили один за другим. Тяте не на кого было больше рассчитывать. Като и Асано при жизни тайко никогда не были её союзниками — они скорее принадлежали к лагерю Госпожи из Северных покоев, — но после смерти Хидэёси Тятя вынуждена была обратиться к ним за поддержкой и ни разу не пожалела об этом.
