Феликс Дан - Падение империи
Императрица Феодора была брюнетка, но ее иссиня-черные волосы отливали металлическим блеском благодаря особенной золотой пудре, контраст которой делал ее громадные черные глаза еще черней и блестящей… Едва заметная подрисовка скрадывала легкую неправильность линий тонких бровей. Розовые губки императрицы были так свежи, что даже Юстиниан, ежедневно целующий их, не подозревал, какой помощью для них служит коринфский пурпур.
С искусством, свойственным только женщинам, возведшим красоту своего тела в божество, умение же нравиться и кокетство в священнодействие, Феодора умела показывать свои совершенства и скрывать слабые стороны своей красоты. И теперь ее пышные волосы были зачесаны кверху, чтобы показать белоснежный затылок и дивную линию шеи и плеч. Роскошно вышитое серебром платье из палевого шелка мягкими складками падало до пола, обнажая прекрасные руки. Рубиновые браслеты подчеркивали мраморную белизну этих царственных рук. Золотой обруч, осыпанный крупными рубинами, сдерживал высокую прическу императрицы.
Когда она приблизилась к Юстиниану, волшебно прекрасная и благоухающая, как воплощение весны, от нее пахнуло на императора, как и на всех присутствующих, всепокоряющей прелестью прекрасного женского тела, опьяняющего, подобно таинственному аравийскому благоуханию, секрет которого Феодора тщательно сохраняла. Надо было быть мудрецом, как Трибониан, или евнухом, как Нарзес, чтобы остаться равнодушным перед этой волшебной Цирцеей…
С нежной улыбкой на розовых губах, с выражением кроткой преданности в бездонных черных глазах, грациозная, гибкая и прекрасная, приветствовала императрица своего супруга звучным и мягким голосом, богатство модуляции которого выдавало в ней бывшую певицу, умеющую очаровывать громадную публику так же искусно, как и одного человека.
При появлении императрицы все присутствующие пали ниц, не менее почтительно, чем перед самим Юстинианом. Она, казалось, даже не заметила этого. Положив на плечо императора свою прелестную, маленькую ручку, белую, нежную и благоухающую, как лепесток розы, с ярко сияющими розовыми ноготками, Феодора произнесла:
— Я вижу удовольствие на лице моего обожаемого повелителя. Разрешит ли он мне разделить с ним радость?
Юстиниан вздрогнул при появлении императрицы и быстрым движением руки попытался спрятать в складках своей парадной мантии портрет Амаласунты.
Но розовые ноготки Феодоры уже успели схватить руку императора и с игривой нежностью вынуть из его слегка дрожащих пальцев предательский медальон.
Тогда император попробовал равнодушно улыбнуться и произнес, как бы рассеянно:
— Да, мы с Велизарием любовались прекрасной работой этого медальона. Италия, очевидно, богата искусными ювелирами.
Одним взглядом оценила Феодора благородную красоту дочери Амалунгов, но ее прекрасное лицо даже не дрогнуло.
С той же шаловливостью она произнесла:
— У Велизария плохой вкус, государь! Он ничего не понимает в женских украшениях. Работа этого медальона самая заурядная, но лицо, изображенное здесь, далеко не заурядно. Это, вероятно, королева готов?
Посланник, поднявшийся с колен по милостивому движению беленькой ручки, поспешил ответить:
— Точно так, великая государыня, это портрет Амаласунты, дочери Теодорика Великого.
Феодора вторично взглянула на медальон и как бы вскользь, не придавая значения своим словам, заметила:
— Да, красивая женщина, хотя… немного… как бы это выразиться, слишком холодна… Точно мраморное изваяние! Ни грации, ни женской нежности… Впрочем, в ее годы нельзя и требовать подобных качеств… Кстати, сколько лет Амаласунте? — обратилась Феодора к Александру, стоявшему ближе всех к столу.
— Лет сорок пять, государыня… Дочь Теодорика родилась еще до завоевания Италии, а следовательно…
— Быть не может! — неосторожно произнес Юстиниан, в памяти которого всплыло прекрасное, юное и свежее лицо, только что глядевшее на него с медальона, который, держала теперь белая ручка императрицы.
— Государь, портрет этот писан пятнадцать лет назад! — почтительно пояснил Александр, понявший по-своему восклицание императора, как и взгляд императрицы.
Юстиниан молча протянул руку. Волей-неволей Феодоре пришлось выпустить из своих розовых пальчиков маленький медальон, приобретший такое большое значение. Внимательно оглядел император оборотную сторону тонкой дощечки и произнес, слегка нахмурив брови:
— Ты мало грамотен для посланника, Александр. Смотри сюда, здесь подпись художника и дата: это год ее вступления на престол. Как видишь, нет еще и двух лет…
Наступило тяжелое молчание, которое посланник осмелился нарушить робким замечанием:
— Живописцы умеют льстить, государь!
— Меньше, чем придворные! — резко перебил император.
Но императрица поспешила на помощь молодому патрицию.
— Мы, женщины, навсегда остаемся легкомысленными детьми. Болтая о таких пустяках, как этот портрет, я отвлекла моего обожаемого супруга и повелителя от великих государственных забот. Дозволь спросить тебя, государь, какие новости привез твой посланник, что видел он в Италии и решился ли ты, наконец, на что-нибудь?
Юстиниан, видимо, обрадовался возможности прекратить опасный разговор. С особенной готовностью ответил он своей супруге:
— Новости Александра таковы, что я решился бы… если бы не желал сначала узнать мнение моей дорогой супруги… Хотя я и знаю, что ты всегда желала похода на Италию…
При этих словах Нарзес поднял голову.
— Напрасно ты не сказал нам, государь, что твоя супруга желает войны с готами… Мы бы не тратили слов на советы и преклонились перед совершившимся фактом…
Феодора вспыхнула, но Юстиниан произнес спокойно:
— Уж не считаешь ли ты меня невольником моей супруги?
— Берегись! — медленно произнесла Феодора. — Придерживай свой язык, Нарзес. Он твой злейший враг! — с очаровательной улыбкой произнесла императрица, и только мрачный огонь, зажегшийся в ее черных глазах, выдавал ненависть, которую она питала к этому человеку.
— Ты очень неосторожен, Нарзес! — заметил Юстиниан, нежно подавая руку императрице. — Но он преданный друг и верный слуга твоего супруга… Прости резкость больному старику…
— Государь, — спокойно произнес великий полководец. — Благодарю тебя за твою доброту, но позволь мне сказать, что ты напрасно считаешь меня выжившим из ума стариком. Я просто знаю, что мы живем при дворе, где каждое слово, — сказанное или невысказанное, — может превратиться в веревку и удушить меня, как и всякого другого. Зная это, я каждую минуту ожидаю смерти и давно уже готов к ней… Жалеть мне не о чем. Ничего интересного я в жизни не покину, а потому позволяю себе роскошь говорить то, что думаю, и все, что думаю, моему государю.
Юстиниан улыбнулся.
— Признайся, Нарзес, что я выношу правду лучше, чем любой другой человек, — уж я не говорю об императорах.
Нарзес подошел к Юстиниану.
— Государь, природа создала тебя великим… Да иначе Нарзес и не был бы твоим верным слугой… Не позабудь только, что Далила и Омфала сумели сделать великих героев маленькими людьми.
Прекрасное лицо Феодоры побледнело. Юстиниан, знающий признаки холодного бешенства у своей супруги, поспешил на помощь своему военачальнику.
— Оставьте нас, патриции. Мы обсудим последние обстоятельства вместе с императрицей и сообщим вам наше окончательное решение.
Оставшись наедине с Феодорой, Юстиниан подошел к ней и, нежно обняв ее стройную талию, привлек к себе и усадил рядом с собой на широкое тронное кресло.
— Прости его, Феодора… Нарзес смел и резок, но верен…
— И необходим, — ответила императрица с неожиданным спокойствием. — Это спасает его!.. Не будь он нам нужен, как противовес Велизарию… его дерзкий язык скоро бы замолчал навеки…
— Моя прекрасная царица права сегодня, как и всегда! — произнес Юстиниан заискивающим голосом, нежно прикасаясь губами к низкому, белому лбу под благоухающими золотисто-черными кудрями.
Великолепные черные глаза Феодоры влюбленно глядели на императора, но в ее голове промелькнула мысль: «Что у него на уме? — очевидно, что-нибудь особенное; эта неожиданная нежность должна иметь необычную причину, но какую?»
— Да, ты права, моя прекрасная супруга, — повторил Юстиниан задумчиво. — Господь был милостив к нам превыше меры. Не даровав мне таланта военачальника, Господь послал мне зато сразу двух полководцев. И по счастью, именно двух — для того, чтобы мы могли удерживать равновесие в государстве.
Юстиниан говорил медленно, прохаживаясь по комнате взад-вперед.
— Каждый из этих героев-воинов был бы смертельной опасностью для государства… Победоносный полководец, в конце концов, всегда мечтает о троне. Но у меня два военачальника, и победы одного скрадывают подвиги другого. Если бы они объединились в искренней дружбе, то моя корона вряд ли удержалась бы на моей голове. Но… мы предвидим это и умеем управлять людьми. Велизарий и Нарзес ненавидят друг друга, и я надеюсь, что моя мудрая супруга умеет разжигать эту ненависть?
