Иван ФИРСОВ - От Крыма до Рима(Во славу земли русской)
Вскоре Севастопольская эскадра, несмотря на встречный ветер, снялась с якорей и вышла в море, видимо, до Севастополя долетели отзвуки пушечных залпов из Лимана, где началась схватка с турками.
Да и Потемкин чуть ли не каждый день слал грозные депеши. Даже Суворов не выдержал: «Севастопольский флот невидим…»
Накануне выхода в море Ушаков издал приказ: «Люди расписаны по местам… Каждый знает свое место и спешит исполнить ему должное… В неприятеля стрелять только ближними, прицельными залпами. До подхода на пистолетный выстрел огня не открывать».
Преодолевая встречную волну, лавируя, эскадра медленно поднималась в сторону Лимана. Ветер переменился, но море было пустынно. Десять дней, меняя галсы, крейсировала Севастопольская эскадра между Тендрой и Гаджибеем.
В предрассветной дымке 29 июня на шканцы вышел Ушаков. Солнце еще не показалось из-за горизонта, но малиновое зарево уже окрасило половину неба на востоке. Легкий бриз в сторону Тендровской косы лениво перебирал складки парусов.
— Сигнал на «Стреле»! «Вижу неприятеля на норд-вест!» — донеслось с фор-марса.
— Отрепетовать сигнал! — приказал Ушаков. Он вскинул подзорную трубу и пересчитывал паруса кораблей турок.
— Передать на флагман: «Вижу тридесять пять вымпелов! Неприятель спускается зюйд-вест!»
Опустив подзорную трубу, Ушаков взглянул на колдуны, небольшие ленточки, привязанные к вантам. Они совсем сникли, ветер явно стихал. «Турки уклоняются от боя, — размышлял Ушаков. — Покуда нам сие тоже на руку. К Лиману они не стремятся, уже полдела слажено».
С севера доносились глухие отзвуки пушечных залпов. Под Очаковом Лиманская флотилия довершала разгром турецкой гребной эскадры, прикрывавшей крепость со стороны моря. Крепость брала в кольцо осады Екатеринославская армия Потемкина. Но Ушаков ошибался, капудан-паша Эски-Хуссейн искал встречи с Севастопольской эскадрой. У него насчитывалось 45 вымпелов, и он рассчитывал на безусловный Успех, чтобы развязать себе руки и взять реванш в Лимане. Но безветрие пока нарушало его замыслы.
Три дня в безветрие крейсировала Севастопольская эскадра между Тендрой и Гаджибеем, контролируя подходы к Лиману. Турецкий флагман тоже маневрировал на пределах видимости, рассчитывая в благоприятный момент сблизиться с русскими.
Временами, в штиль, эскадра Войновича ложилась в дрейф. Вечером 1 июля к борту «Святого Павла» подошла шлюпка с флагманского корабля «Преображение Господне». На борт взбежал по трапу молодцеватый капитан-лейтенант, флаг-офицер Войновича, Дмитрий Сенявин.
— Ваше превосходительство, вам письмо от их превосходительства, графа Войновича.
Ушаков взял пакет, мельком взглянул на Сеняви-на. Немало наслышан он об этом, как говорили, способном и лихом офицере. Только, кажется, больно форсист, да и возле начальников служить не избегает.
«Любезный товарищ, — начал читать про себя Ушаков, не сдерживая при этом улыбку, — Бог нам помог сего дня, а то были в великой опасности. Если бы ему послужил ветр, то сначала пошло было, он бы нас отрезал. Весьма близко были, но как ветр сделался, и увидел, что мы можем соединиться, то и отвратил. Мне бы нужно было поговорить с вами. Пожалствуй приезжай, если будет досуг, 20 линейных кораблей начел. Прости бачушка. Ваш слуга Войнович».
Ушаков перевел дыхание, перевел взгляд на топ-мачты, ее верхнюю оконечность. Вымпел слегка заполаскивал, значит, ветер набирал силу.
— Передайте его превосходительству, нынче озабочен я готовностью авангардии, — неторопливо объяснял он Сенявину. — Ветер свежеет, не ровен час, взавтре с турками в баталию вступить доведется, каждый час на счету. К тому же занедужил я помалу.
Сенявин направился к трапу, а Ушаков подозвал вахтенного мичмана:
— Ко мне живо капитан-лейтенантов Шишмарева и Лаврова.
Сунув письмо за обшлаг кафтана, вынул из стоявшей у борта шлюпки анкерок, перевернул его и присел. Рядом на корточках разместились Шишмарев и Лавров. Иван Лавров командовал артиллерией на верхнем деке, Шишмарев на нижнем.
— Вариации, други мои, могут случиться разные, — Ушаков положил руки на плечи офицеров, — однако дистанция и меткость нам живота могут стоить, а потому надобно турка на крайность подпустить и бить, бить и бить.
Вернувшись в каюту, Ушаков вынул письмо Войно-вича, усмехнулся: «Вишь ты, контр-адмирал, а в советчики призываешь капитана». Развернул письмо и сделал помету: «Получено будучи с флотом по счислению нашему между Тендрою и Аджубея в виду неприятельского флота, при переменном маловетрии». Сложил письмо, сунул в секретер.
За ночь эскадра малым ходом подошла на видимость острова Фидониси.
Утром Войнович опять напомнил о себе: «Любезный друг, Федор Федорович. Мы теперич против Дуная, знаем наше место и, кажется, хорошо. В 8 часов поворотим через контрмарш и пойдем на тот галс, точно так, как вы изволите писать, и продолжать оной хоть до наших берегов, что Бог даст. Замучил нас проклятый. Я уже, если сего дня не воспоследует никакое дело, положил другой план, который вам сообщу и не бесполезен, кажется. Когда поворотим, держи полнее и не много парусов, чтоб мелкие суда могли держаться с нами. Весьма сожалею, что вы нездоровы, я в таких же обстоятельствах, но что делать, принудь, ба-чушка, себя, как можешь, авось Бог смилуется на нас. Прости друг, ваш покорный слуга Войнович. Течение понесет нас от Дуная к Осту. Это не худо. А к вечеру можно и прибавить парусов. Хотя бы попасть к Козлову».
Смех опять распирал Ушакова: «Сызнова терзается встречей с турками. Мало того, только и стремится поближе оказаться к берегам Крыма, Евпаторийскому заливу, а там рукой подать до Севастопольских бухт».
Пока Ушаков читал записку Войновича, размышляя, солнце поднялось к зениту, эскадра подошла к острову Фидониси, оставляя его справа на траверзе. Ушаков вглядывался в каменистый, с белесыми отвесными скалами небольшой островок. Запрошлым годом ему довелось плавать в этих местах. На шлюпке, ради любопытства, ходил на Фидониси.
Похожий на квадрат скалистый обрубок, покрытый жухлой, выгоревшей на солнце травой, в поперечнике не более двухсот саженей. Самое примечательное оказалось на узкой, в сажень шириной, под нависшими скалами, прибрежной полосе. Ступни по щиколотку утопали в шуршащих змеиных шкурах. Кто-то сказывал, что змеи приплывают сюда на линьку, потому местные рыбаки прозвали островок Змеиным…
Свежий ветер, от чистого норда, приятно ласкал обгоревшее на солнце лицо Ушакова. Эскадра начала подворачивать на курс норд-ост. Появившиеся из далекого марева турецкие корабли первыми увидели сигнальные матросы на салинге, смотровой площадке фок-мачты.
— Слева, на норд, неприятель!
Ушаков взял рупор, крикнул на салинг:
— Сочтешь, вымпелов сколько?
— «Смелый» показывает: «Вижу неприятеля! Три-десять вымпелов!»
Ушаков принимал доклады, посматривал на паруса, вскидывал голову на трепетавшие колдуны. Солнце лениво перекатывалось через зенит, понемногу склоняясь к западу, слепило глаза. Ушаков вскинул подзорную трубу. Слева на носу, контргалсом, медленно надвигалась турецкая эскадра…
Капудан-паша Эски-Хуссейн пребывал в радушии. Его эскадра занимает самое выгодное, наветренное положение для предстоящего боя. Наконец-то он сумеет рассчитаться за недавние неудачи под Очаковом. У него шесть линейных кораблей в авангарде, а у русских всего два фрегата. Но сперва надо обойти всех ленивых капитанов, дать им подсказку о своих замыслах.
— Повернуть на обратный галс! — скомандовал капудан-паша. — Держать вдоль строя!..
Ушаков опустил подзорную трубу. Довольная усмешка растянула губы, обнажая крепкие белые зубы.
— Никак, турок ворочает прочь? — спросил поднявшийся на верхнюю палубу капитан-лейтенант Лавров.
Улыбка не покидала лица командира.
— Не угадали, Иван Иваныч, на сей раз. Давненько мне сия манера турецких флагманов известна. Перед схваткой с неприятелем своих подопечных командиров наставлять о том, коим образом следует баталию совершать.
В час пополудни турки первыми открыли огонь. Их ядра шлепались в воду с недолетом. Русская эскадра пока не отвечала, помалкивала. Почти все фрегаты имели на вооружении малокалиберные, 12-фунтовые орудия. Потемкин не раз упрекал Мордвинова за то, что Адмиралтейство заказывает заводчику Баташову такие «легкие» орудия, «малокалиберные и ни к чему негодные пушки. Кинулись лить такие, кои легче, и наделали множество пистолет…»
С первыми пушечными залпами Ушаков перешел на левый, наветренный борт. Теперь полуденное солнце нещадно жгло опаленное лицо. Покуда, несмотря на превосходство турок в силе и преимуществе в исходной позиции, он твердо верит в успех боя. Одно вызывает сожаление: команда вступает в схватку на пустой желудок.
