Александр Барков - Денис Давыдов
Ладное, крепкое и мускулистое прежде тело его с годами отяжелело, одрябло. При быстрой ходьбе появилась одышка. Участились приступы затяжной, удушливой астмы. Чело избороздили глубокие морщины. Седой, как у луня, клок над высоким лбом потонул в снежной кипени волос, однако память была еще свежа.
Денис Васильевич в деталях обдумывал грядущую церемонию захоронения праха князя Багратиона на поле Бородина, свою речь, вспоминал разудалые минувшие дни:
Ради Бога, трубку дай!
Ставь бутылки перед нами,
Всех наездников сзывай
С закрученными усами!
Чтобы хором здесь гремел
Эскадрон гусар летучих,
Чтоб до неба возлетел
Я на их руках могучих,
Чтобы стены от ура
И тряслись и трепетали!..
День за днем он рылся в ящиках письменного стола, тщательно подбирая свои дневниковые записи и материалы, набрасывал штрихи к боевому портрету горячо им любимого, бесстрашного князя Петра Ивановича Багратиона.
...У Дениса Васильевича было пять сыновей – Василий, Николай, Денис, Ахилл, Вадим и четыре дочери – Юлия, Екатерина, Софья, Евдокия. Любящий и заботливый отец старался с малых лет привить своим чадам правдивость, трудолюбие, патриотизм и тягу к знаниям.
Когда сыновья подросли, Давыдов повез их в северную столицу, где старший, Василий, стал юнкером гвардейской артиллерии, а Николай – воспитанником училища правоведения. Денис Васильевич давал им добрые советы и наставления. Об этом краше всего свидетельствует его обширная семейная переписка.
26 сентября 1837 года Давыдов писал старшему сыну Василию в Петербург: «Мой век уже прошел, мне приходится считать жизнь не годами, а месяцами. Твой век долог... Вспомним, что ты старший в семействе, так и приготавливай себя».
А 26 ноября 1837 года он шлет ему туда же новое письмо «Теперь пришло время подумать о будущности. Шестнадцать лет есть истинное время для размышления о ней. Употребляй на это ежедневно по получасу, вставая ото сна, и по получасу, отходя ко сну перед молитвой. Поутру определяй, что тебе делать в течение дня, а вечером дай отчет самому себе, что ты сделал, и если что было не так, то заметь, чтобы извлечь все то, в чем совесть упрекает тебя... Почва, на которой ты теперь будешь прокладывать путь, еще нова и чиста, поздно будет, как ее загадят страсти. Я был молод, как ты, но пламеннее тебя вдвое. Что я говорю – вдвое? Во сто раз, во мне играли страсти более, чем в других моих товарищах. Сверх того я имел несчастье жить часто и долго с людьми развратными, увлекающими меня к разврату, к коему вместе с ними увлекали меня и страсти мои, но я прошел, чист и неприкосновенен смрадом и грязью, сквозь этот поток смрада и грязи. Как я это сумел? С 16 лет моего возраста, именно с 16 лет (ибо я на 17-м году вступил в службу) я сделал себе правила, как вести себя во всю жизнь мою, и, держась за них, как утопающий за канат спасения, никогда не торгуясь с совестью, не усыплял ее пустыми рассуждениями и в мыслях и в душе моей всегда хранил отца моего – добродетельнейшего человека в мире, я хранил его даже и после смерти его и сам себе говаривал, как иногда увлекаем был соблазном: «Что батюшка сказал бы, что б почувствовал, если я это сделал при его жизни?» И все дурные помышления мои мигом улетали, и ничто уже не могло совратить меня с пути избранного...»
Другому своему сыну – Николаю, учившемуся в Петербургском училище правоведения, Денис Васильевич писал в конце 1838 года: «Очень рад, милый мой Коленька, что ты получил 12 баллов за прилежание, теперь жду 12 баллов за поведение. Надо, чтобы одно от другого не отставало и шло рядом. Как неуч с хорошим поведением, так и ученый дурного поведения не полные люди и мало к чему могут годиться. Смотри же, старайся, чтоб эти качества шли рядом, и радуй нас ими, как теперь». Когда же Николай надумал оставить училище правоведения и, по примеру старшего брата, стать военным, ибо его пленил блеск офицерского мундира, Денис Васильевич горячо советует ему: «Не платье и не род службы производят твердость характера и делают человеком, а природа и собственная воля. Много я знаю дряни, плакс и трусов в военных мундирах и даже в Георгиевских крестах, и много знаю во фраках и в штатской службе людей отличных по твердости их, духу и неустрашимости».
18 апреля 1839 года Давыдов извещает Василия и Николая в Петербурге:
«Милые друзья мои, Вася и Николинка! Я вам пишу в одном письме потому, что и нечего писать и некогда: почта отходит, и я спешу.
Что-то у вас делается, – а у нас все еще зима, несколько дней тому назад как начала на полях кой-где показываться земля, а то все было бело, как в глубокую зиму. Если еще такие дни, как теперь, постоят, то через неделю авось снег сойдет и тогда можно будет и на охоту ездить, и из дому выходить.
В половине мая я отсюда выеду – и пробуду несколько дней во Владимире, чтобы устроить все дела для перевоза в Бородино праха князя Багратиона. Я хотел непременно быть в Петербурге, но теперь наверное не знаю: это будет зависеть, как я устрою дела для перевозу праха. Я думаю, успею и то и другое сделать.
Ты тогда будешь, Вася, в лагере – уведоми меня, как бы мне проехать прямо к тебе в лагерь с последней станции Московского шоссе, из Ижоры?
Простите, милые друзья, – благословляю вас.
Отец ваш Денис Давыдов».
Планам этим не суждено было осуществиться.
На следующий день после отправки письма сыновьям вестовой доставил из Петербурга в Мазу важный пакет. Начальник штаба 6-го пехотного корпуса рапортом доносил Давыдову, что для конвоирования тела князя П.И. Багратиона назначен Киевский гусарский полк. На генерал-лейтенанта «высочайшим указом» возложена честь начальствования церемонией, он назначался командиром почетного эскорта для сопровождения гроба с прахом П.И. Багратиона. Полк выступал 6 июля 1839 года из города Юрьева-Польского и, с пятью дневками, прибывал в Можайск 23 июля, пройдя 311 верст маршем при 17 переходах, Давыдов должен прибыть в полк и принять командование им.
Через три дня после получения столь дорогой вести, поутру Денис Васильевич внезапно почувствовал острую сердечную боль, приступы сухого удушливого кашля, голова налилась тяжестью и стала словно чугунная. Облачившись в теплый халат, он набил табаком свою неизменную короткую трубку, долго раскуривал ее, с трудом опустился в кресло возле камина.
Просидев с десяток минут в глубокой задумчивости, Давыдов через силу поднялся и потянулся за пером, шепча строки о горячо любимом князе, написанные им давно, еще в 1810 годы:
Где, Клио, взять перо писать его дела?
У Славы из крыла...
Но тут внезапно в голове зашумело, застучало в висках, и перед глазами побежали странные багрово-фиолетовые круги. Вскоре круги исчезли, сознание помутилось, и навалилась глубокая, непроглядная темень. Медленно оседая, он упал на пол. Так когда-то давно упал он из седла любимого, смертельно раненного в бою коня. Правда, тогда, в романтической, полной риска и надежд юности, он тут же воспрянул духом и вскочил на ноги. Но теперь – увы! Все уже было иное, минули трудные годы, войны, лишения, шквал атак, темные от порохового дыма поднебесья, полегли в землю многие верные друзья. Иссушила, подорвала силы неустанная, изнурительная, всепоглощающая работа мысли. Свинцовая тяжесть приковала его к земле. Глухие надрывные хрипы и свисты вырвались из души, разлучаемой с телом. Рядом с ним в тот ранний роковой час никого не было. Денис Васильевич задышал часто, с натугой, а затем все прерывистее, медленнее... и вскорости затих. Затих навсегда.
Давыдову не суждено было сопровождать гроб с прахом горячо любимого им полководца на поле Бородина, он умер внезапно, от апоплексического удара, 22 апреля 1839 года, пятидесяти четырех лет от роду в Верхней Мазе. В склепе, под алтарем сельской церкви, шесть недель покоилось его тело. Затем гроб с прахом Давыдова перевезли в Москву, где захоронили на кладбище Новодевичьего монастыря, рядом с могилами родных.
Эпилог
О память сердца! Ты сильней Рассудка памяти печальной...
К. БатюшковМужество делает ничтожными удары судьбы» – этот мудрый афоризм древнегреческого философа Демокрита, переживший века, удивительно подходит к Денису Давыдову. Как многих честных, истинно верных Отечеству и талантливых русских людей, Давыдова нередко преследовали неприятности по службе. В письмах к князьям Вяземскому и Закревскому он сетовал: «Ход моей жизни одинаков – неудовольствие да притеснения за верную мою службу, вот все, что я получил и получаю...», «Я, который оставляю в покое и кресты, и ленты, и чины, совсем ничего не желаю, кроме команды и неприятеля, меня не только первых, но и последних лишают».
За несколько дней до Рождества Христова, в 1814 году, на Давыдова, как гром средь ясного неба, обрушился новый жестокий и внезапный удар судьбы. Поутру из военного ведомства курьер доставил ему на квартиру приказ. В том грозном приказе черным по белому указывалось, что чин генерал-майора он-де «получил по ошибке», а посему вновь переименован в полковники.
