Александр Барков - Денис Давыдов
В «Выздоровлении» Давыдов прощается со своей «Харитой», узнав, что она, по настоянию родных, наперекор душе принимает предложение и выходит замуж за уже немолодого драгунского офицера в отставке, участника войны 1812 года, помещика В.О. Манцева:
Прошла борьба моих страстей,
Болезнь души моей мятежной,
И призрак пламенных ночей
Неотразимый, неизбежный,
И милые тревоги милых дней,
И языка несвязный лепет,
И сердца судорожный трепет,
И смерть и жизнь при встрече с ней...
Исчезло все!..
Давыдов покидает свои «благословенные степи» и уезжает в Москву. Оттуда он с грустью пишет Вяземскому в Петербург: «...Итак, я оставил степи мои надолго... Однако не могу не обратить и мысли и взгляды мои туда, где провел я столько дней счастливых и где осталась вся моя поэзия!»
Питомец муз, питомец боя!
...Независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы.
А.С. ПушкинТри сотни побеждало – трое!
Лишь мертвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы все могли!
Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать?
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.
Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие –
И весело переходили
В небытие.
В первопрестольной столице здоровье отставного генерала ухудшилось, к тому же на него обрушилась здесь уйма семейных, литературных и хозяйственных дел. Приступы астмы, случавшиеся все чаще и чаще, Давыдов лечил гомеопатическими средствами. В Москве он повстречал людей новых веяний – либералов, поклонников западных мод и идей. Их высказывания и поступки разгневали пламенного гусара.
Истинный патриот Отечества дал им хлесткую и резкую отповедь в памфлете «Современная песня»:
Всякий маменькин сынок,
Всякий обирала,
Модных бредней дурачок,
Корчит либерала.
Томы Тьера и Рабо
Он на память знает
И, как ярый Мирабо,
Старого Гаврило
За измятое жабо
Хлещет в ус да в рыло...
В послании военному историку А.И. Михайловскому-Данилевскому Давыдов писал: «Ныне век болтунов, все болтают: и на кафедрах, и в газетах, и в гостиных, а что из того проку! Бороды вместо бакенбардов, длинные ногти и золотые очки на носу! Одной рукой хватаемся за Северный мыс, другой – за Арарат, а ступней в середине Европы, хоть бы нас задрали, да кому! Европа в халате, без порток, ест, пьет и сплетничает, ей тесен мундир и каска в тягость».
Денис Давыдов любил не без хвастовства вспоминать о своих татарских предках. Он собирал генеалогические сведения о своем роде. Считал, что родоначальник его династии – знаменитый мурза Минчак Касаевич, который, по преданию, в начале XV века выехал из Большой Золотой Орды и поступил на службу к великому князю Василию Дмитриевичу.
По сему поводу он написал стихи, обращенные своему давнему приятелю, графу П.А. Строганову, который в 1810 году, во время войны с Турцией, подарил ему чекмень.
Павел Александрович Строганов, генерал от инфантерии, состоял членом кружка «молодых друзей» Александра I.
Графу П.А. Строганову:
Блаженной памяти мой предок Чингисхан,
Грабитель, озорник, с аршинными усами,
На ухарском коне, как вихрь перед громами,
В блестящем панцире влетел во вражий стан
И мощно рассекал татарскою рукою
Все, что противилось могущему герою.
И далее, величая себя «пращуром Батыя», с гордостью восклицал: «Я тем же пламенем, как Чингисхан, горю!»
В августе 1837 года, в знаменательный день 25-летия Бородина, на поле великой битвы проходили большие маневры, парады и смотр войск в присутствии царя Николая I. Здесь, словно на театре, воспроизводился весь ход сражения с французами в грозном штурме неприятелем наших редутов и флешей, яростных атаках, сшибках и отступлениях.
Отставной генерал-лейтенант Давыдов принимал в торжествах деятельное участие.
Вскоре после бородинских празднеств он задумал перенести прах покойного князя Багратиона из далекого, мало кому ведомого имения Симы Владимирской губернии князей Голицыных в Александро-Невскую лавру в Петербурге или на Бородинское поле. «В первом случае, – говорил Денис Васильевич, – знаменитый питомец лег бы возле великого наставника, во втором – великая жертва сочеталась бы с великим событием».
23 октября Давыдов подал записку через военного министра графа А.Ф. Орлова на имя Николая I с ходатайством о перезахоронении праха Багратиона. Переписка с различными казенными ведомствами и влиятельными людьми тянулась мучительно долго, казалось, ей не будет конца. Но настойчивые хлопоты прославленного партизана увенчались успехом. Директор императорского департамента Военного министерства генерал Клейнмихель писал Давыдову в 1839 году: «Вследствие письма Вашего превосходительства... имею честь уведомить, что государь император, соизволяя на перенесение праха покойного генерала князя Багратиона на Бородинское поле, высочайше повелел: перевезти туда его, в сопровождении Вашем, под конвоем одного из кавалерийских полков, во Владимирской губернии расположенных, к 22 июля сего года, и погребсти подле Бородинского памятника, положив на этом месте мраморную или чугунную доску, с приличной надписью».
Получив это известие, Давыдов несказанно обрадовался и тотчас же горячо принялся за дело. Он стал рассылать письма и направлять официальные бумаги чиновникам, дабы поспеть к означенному сроку, когда должно было состояться возведение памятника героям Бородина на Курганной высоте.
В личном архиве прославленного партизана сохранился проект надгробной надписи-эпитафии Багратиону, у которого в течение пяти лет (1807–1812) он состоял в адъютантах и к которому всю жизнь питал «глубочайшее благоговение и самую искреннюю душевную признательность»:
«Багратион
Князь Петр Иванович На берегах Каспия, в Кизляре 1765-го года рождения. Воин-юноша, покрытый ранами, Из-под груды мертвых тел Горскими враждебными народами Изторгнут и возвращен к жизни. Закален в боевом огне на приступах Очакова и Праги. Око и десница Суворова.
В Италии. Щит чести русского оружия.
Под Галобрюном.
В Пруссии – пред стражею[14]. В Финляндии – корпусом, Во Фракии и в России армиями
Предводительствовал. Враг врагу противящемуся, Друг побежденному. Любовь и надежда русского солдата
Везде и всюду.
В роковой день священного Бородинского боя
Он пал...
Здесь покоится прах его. Благословите!
Денис Давыдов – Благодетелю от облагодетельствованного».
В связи с этим событием весьма примечательно письмо Дениса Васильевича к князю Александру Борисовичу Голицыну, племяннику Багратиона, участнику Отечественной войны 1812 года, давнему другу и соратнику, во владимирском имении которого 12 сентября 1812 года скончался от ран прославленный полководец, похороненный там же в церкви Святого Димитрия.
«...Что делать! Расставайся, любезный друг, князь Александр Борисович, с прахом князя Багратиона, – и что еще скажу тебе? Этой разлуки виновником человек истинно и от души тебя любящий, а именно: я.
Я, как и ты, как все в душе русские, скорбили, что наш герой или, лучше сказать, глава наших героев, всех наших армий, Багратион, заброшен в пустынное место, тогда как Бог знает кого хоронят в Александро-Невской лавре: все скорбили, никто не возвышал голоса! Конечно, тебя утешало то, что прах Багратиона у тебя в имении, и это простительно, – но прах этот, ты сам знаешь, есть принадлежность Отечеству, а не частного человека, и потому я никак не думаю, чтобы ты, зная, куда он теперь будет перенесен, огорчился этой для тебя потерей. Напротив, сколько я тебя знаю, ты верно радуешься, что Багратион ляжет на место, завоеванное им собственною кровью и жизнью. Славное место, возле памятника погибших за Отечество!..
Преданный тебе Денис Давыдов
18 апреля 1839 года,
Маза».
А теперь давайте вновь перенесемся в Симбирскую губернию, в село Верхняя Маза, где коротал долгие вечера и лета кавалерийский генерал-лейтенант в отставке Денис Давыдов.
Итак, 1839 год. Весна в Мазе выдалась на редкость затяжная, с метелями и внезапными ночными заморозками. Днем же нередко все круто менялось, с восходом горячего животворного солнца в апрельском воздухе пахло талой землей и клейкими почками. На малых и больших реках в поволжских привольных степных краях только что отшумел ледоход. Повсюду, куда ни глянь, чернела, бушуя по низам, прибылая вода, заливая прибрежные луга, овраги, старицы. По сему поводу почта часто задерживалась и Денис Васильевич нервничал. Беспрестанно попыхивая своей неизменной трубочкой, он шагал из угла в угол и с нетерпением поглядывал в окно на длинную, темную, так не ко времени раскисшую проселочную дорогу.
