Александр Барков - Денис Давыдов
А сколь радостна, сколь нежданна после разлуки встреча с любимой:
Когда я повстречал красавицу мою,
Которую любил, которую люблю,
Чьей власти избежать я льстил себя обманом, –
Я обомлел! Так, случаем нежданным,
Гуляющий на воле удалец, –
Встречается солдат-беглец
С своим безбожным капиталом.
При чтении этих строк, навеянных свиданием поэта с Евгенией, невольно вспоминается знаменитое тютчевское:
Я встретил вас – и все былое
В отжившем сердце ожило...
О стихотворении «Речка», опубликованном в журнале «Библиотека для чтения», Денис Давыдов писал летом 1834 года А.М. и Н.М. Языковым: «Мое мнение, что в нем нет единства: читатель не догадается, к кому больше страсти – к речке или к деве, которая в конце пьесы является, надо было бы менее огня вначале, а то нет оттенка, эта ошибка неизгладима. Но все же стихи, кажется, и звучны и хороши...»
Но где б я ни был, сердце дани –
Тебе одной. Чрез даль морей
Я на крылах воспоминаний
Явлюсь к тебе, приют мечтаний,
И мук, и благ души моей!
Явлюсь, весь в душу превращенный
На берега твоих зыбей...
К этому звонкому, прелестному стихотворению один из пензенских композиторов написал музыку. И Давыдов сразу же передал ноты Евгении.
Стихотворение «Вальс» проникнуто трепетным и высоким чувством горячо влюбленного поэта:
Так бурей вальса не сокрыта,
Так от толпы отличена,
Летит, воздушна и стройна,
Моя любовь, моя Харита,
Виновница тоски моей,
Моих мечтаний, вдохновений,
И поэтических волнений,
И поэтических страстей!
Меж тем «пьеса» эта без ведома и разрешения автора и без его имени была напечатана в «Северной пчеле». Ходивший в Пензе в списках «Вальс» передал в редакцию журнала известный водевилист той поры П.Н. Арапов. Он снабдил это послание более чем прозрачным примечанием: «...Один из любимых наших поэтов, отдыхавший у нас от бурь военных – «в мире счастливый певец – Вина, Любви и Славы», – смотря на наших полувоздушных спутниц Терпсихоры, порхающих в вальсе, воспел одну из них...»
25 октября 1834 года Давыдов пишет в альбом своей «виновнице поэтических страстей»
Я не ропщу.
Я вознесен судьбою
Превыше всех! –
Я счастлив, я любим!
Приветливость даруется тобою
Соперникам моим...
Вскорости в журналах объявились первые страстные «песни любви» Давыдова, да еще с указанием города, где проживала «краса и прелесть» поэта. По сему поводу гусар гневался и добродушно корил Вяземского: «Злодей! Что ты со мною делаешь? Зачем же выставлять «Пенза» под моим «Вальсом»? Это уже не в бровь, а в глаз: ты забыл, что я женат и что стихи писаны не жене. Теперь другой какой-то шут напечатал «И моя звездочка...» – вспышку, которую я печатать не хотел от малого ее достоинства, а также поставил внизу Пенза. Что мне с вами делать? Видно, придется любить прозою и втихомолку. У меня есть много стихов, послал бы тебе, да боюсь, чтобы и они не попали в зеленый шкаф «Библиотеки для чтения». Вот что вы со мной наделали, или, лучше, – что я сам с собой наделал!
...Шутки в сторону, а я под старость чуть было не вспомнил молодые лета мои, этому причина – бродячий еще хмель юности и поэзии внутри человека и черная краска на ней снаружи, я вообразил, что мне еще по крайней мере тридцать лет от роду».
Порой, чтобы забыться и заглушить в себе внезапное и столь глубокое чувство, Давыдов с азартом предавался своим давнишним утехам: на ранней заре со стаей гончих ездил на охоты по волкам и зайцам или же долгие часы до самозабвенья просиживал за широким, обложенным бумагами и книгами письменным столом, воспоминая о былых походах.
Преданному другу Вяземскому, посвященному во все душевные страсти и муки, Денис Васильевич писал, сетуя, что «собачья охота и травля поляков, о коих пишу», увлекли немного в другую сторону, да жаль, что ненадолго... И пламенный гусар вновь повсюду искал встреч со своей «прелестницей» и «предвещательницей дня». Он слал ей любовные послания:
Я вас люблю без страха, опасенья
Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, –
Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья...
Я вас люблю затем, что это – вы!
Пришедший столь нежданно, трепетной и тревожной, осенней любви Давыдов отдал свои самые светлые душевные порывы, посвятил ей все свое поэтическое вдохновение:
Я люблю тебя, без ума люблю!
О тебе одной думы думаю,
При тебе одной сердце чувствую,
Моя милая, моя душечка.
Ты взгляни, молю, на тоску мою
И улыбкою, взглядом ласковым
Успокой меня, беспокойного,
Осчастливь меня, несчастливого...
В те годы не только в Москве и Петербурге, но и во многих провинциальных городах вошло в моду увлечение театром, благородными спектаклями. Конечно же, этим славилось высшее общество. «Партикулярные спектакли» давались два, а то и три раза в месяц в роскошных дворянских особняках, обычно в больших фамильных залах. Актерами состояли сами господа-любители и крепостные крестьяне.
«В означенный заранее день, к вечеру, внезапно заноет-засосет в груди, места себе не найдешь в доме, – вспоминает Денис Давыдов. – Захлопнешь страницу романа или же прервешь свои записи. Снимешь с вешалки парадный костюм и спешно отправляешься в театр. Едва коснувшись фигурной резной дверной ручки, чувствуешь, как кровь закипает в висках. В полутьме делаешь робкие шаги по залу и внезапно обнаруживаешь перед собой кумира. Евгения Золотарева сидит в кресле и смотрит не на сцену, а словно куда-то вдаль. Мне кажется, что она может служить превосходной моделью русской красавицы даже самому знаменитому живописцу. Однако более всего чарует меня ее голос, плавный и задушевный, будто Евгения произносит слова нараспев».
Однажды, повстречав Золотареву в театре, пламенный поэт умолял ее дать ему разрешение на переписку. Однако Евгения, боясь огласки, вначале отказала ему. Тогда Денис Васильевич заверил ее, что будет свято хранить тайну, прежде всего потому, что он женат, а кроме того, будучи вожаком партизан, он ни разу не выдал ни одного секрета куда более важного.
Так завязалась между ними короткая переписка на французском языке.
В каждое свое послание пламенный гусар вкладывал столько любви, что провинциальная красавица была вынуждена его предостеречь: «Язык Вашего письма очень пылок и страстен. Вы заставляете меня трепетать. Зачем Вы вкладываете столько чувства в ту полную шарма и романтики дружбу, которая меня так радует?»
«Вы осмелились предложить мне дружбу?! – отвечал Евгении глубоко опечаленный Денис Давыдов. – Но, помилуйте, мой жестокий друг! Любовь, раз возникнув в жизни, никогда потом не уничтожается, не превращается в ничто. Будьте серьезнее хоть раз в жизни! Умоляю Вас! Если хотите от меня избавиться, от меня, который удручает Вас и который надоедает Вам, лучше сразу убейте меня! Не моргнув глазом воткните в сердце кинжал! И скажите: «Я Вас не люблю! Я Вас никогда не любила! Все, что было с моей стороны, это просто-напросто обман, которым я забавляюсь...»
Умом понимая всю зыбкость и безнадежность своего внезапного увлечения, Давыдов тем не менее резко отвергает дружбу Золотаревой и заканчивает свое послание новым, горячим признанием в любви:
Что пользы мне в твоем совете,
Когда я съединил и пламенно люблю
Весь Божий мир в одном предмете,
В едином чувстве – жизнь мою!
Об этом замечательном цикле стихов Давыдова Белинский писал: «Страсть есть преобладающее чувство в песнях любви Давыдова, но как благородна эта страсть, какой поэзии и грации исполнена она в этих гармонических стихах. Боже мой, какие грациозно-пластические образы!»
Пламенный гусар поражал современников непредсказуемыми всплесками, буйством и широтой своей деятельной, пылкой и страстной, истинно русской натуры.
Меж тем встречи Давыдова с Евгенией становились все реже и реже, прекращалась переписка, роман заканчивался. С угасанием светлого и незабвенного, радостного и щемяще мучительного чувства к пензенской красавице Евгении Золотаревой обрывается и бурно всколыхнувшееся вновь поэтическое вдохновение стойкого бойца. Ушла, растворилась любовь, точно луч горячего закатного солнца в осенних сумерках, однако музыка от нее в душе осталась. Сохранилась до последних дней жизни гусара. Музыка хрустальная, поэтическая, подобная песне вольного полевого жаворонка по весне, что льется, не смолкает над полями и лугами до самого вечера где-то высоко-высоко под белоснежными облаками.
В «Выздоровлении» Давыдов прощается со своей «Харитой», узнав, что она, по настоянию родных, наперекор душе принимает предложение и выходит замуж за уже немолодого драгунского офицера в отставке, участника войны 1812 года, помещика В.О. Манцева:
