Фаина Гримберг - Клеопатра
— Моя Александрия! — проговорила она тихо...
И пусть ей навязали дурацкого мужа! Пусть оставили здесь римские легионы! Всё равно!
— Моя Александрия!..
...Теперь я царица и пусть звучит повсюду моё тронное, титульное имя:
КЛЕОПАТРА!
* * *
Уже трудно было ходить. Сделались такие тянущие боли внизу живота. Хармиана надела ей совсем широкий пояс. Внизу было всё время мокро и слизисто, Хармиана сказала, что так и должно быть. Гордая, молчаливая, предвкушающая Хармиана сделалась главным лицом в её жизни, размашисто распоряжалась во дворце, созвала самых искусных повитух. Стены комнаты, где должны были происходить роды царицы, художник, давний ученик Деметрия, расписал картинами природы. Дерево раскидывало ветви, усеянные пёстрыми птицами. Кошка улыбалась в зарослях папируса... Но Маргарита не вспомнила о Деметрии...
Руководить родами царицы призвана была Кротиста, изучившая книгу Сорана Эфесского о ведении родов. Хармиана, командующая повитухами Кротиста, сами повитухи, обнажённые их сильные женские руки замелькали перед глазами Маргариты... Она испытывала сильнейшее раздражение, она забыла о ребёнке, долженствующем появиться на свет. Боль раздражала её, она уже не могла сдерживаться и то и дело стонала и вскрикивала. Она ненавидела всех этих женщин. Она слышала свои крики, слышала их совершенно отвратительными, и почти ненавидела себя... Она лежала на постели широкой, сучила ногами полусогнутыми... Кто-то сунул, впихнул в её руку глиняный гладкий сосуд, сделанный в виде матери с младенцем на руках. Она сжала твёрдое, гладкое, ощущая небывало чётко мельчайшие впадинки, выпуклости... Она не помнила в боли, как повели её и посадили на круглый родильный стул. До родов она уже видела этот стул, четыре его ножки сделаны были как четыре статуи небольшие приземистые доброй Бастис. Но глядя на этот стул, она не могла представить себя на нём. Она и теперь не понимала, какая она. Ей было всё равно, когда её ноги словно бы раздирали клещами, раздвигали резко... Потом она понимала, что умирает и слышала свой крик, и смутно сознавала, какой это непрерывный и страшный крик...
Потом она лежала без памяти, а вокруг её ложа рассыпаны были зерна пшеницы и ячменя — от дурного глаза. Столица уже шумно праздновала рождение царевича, нового Лагида, нового Птолемея... Она очнулась и тело её было таким тяжёлым и больным... Последнее, что она увидела перед тем, как перешла в холодную черноту, было странное видение раскрытого, распахнутого рта закричавшей Хармианы... затем Хармиана бросилась на неё почти плашмя... На самом деле Хармиана своей грудью, своим телом сильным налегла, надавила на живот роженицы, помогая последним потугам...
Младенец получил два титульных имени: Филопатор и Филометор — «Любящий отца» и «Любящий мать». Кровный отец его был давно мёртв. Отцом новорождённого Птолемея Филопатора Филометора считался одиннадцатилетний нынешний супруг царицы, Птолемей Филадельф. Спустя месяц после рождения престолонаследника был устроен положенный парадный приём в зале покоев царицыного дворца. Она всё ещё чувствовала себя слабой и это тревожило её и раздражало. На троне, просторном, она сидела рядом с братом-мужем. Она заметила, что он вырос. Присутствовала и Татида, поднёсшая младенцу по обычаю несколько старинных ожерелий и составленный по её повелению египетский гороскоп. Новый царевич появился на свет на двадцать седьмой день второго месяца сезона «ахет», подобное рождение предвещало счастье, утончённый ум и красоту, но сделавшись взрослым, царевич должен был опасаться укуса змеи!.. Маргарита впервые увидела па округлом лице Татиды печаль. Татиду провели в покой, где поставлена была колыбель. В сущности, это был ритуал представления престолонаследника вдовствующей царице. Она вступила в покой сопровождаемая придворными дамами. Няньки поклонились ей церемониально. Маргарита поместилась в кресле у колыбели. Ей казалось, она понимает печаль Татиды. Вдовствующая царица понимала, что обречена на гибель вместе со своим сыном. Ей грустно было видеть внука, сына её старшего, убитого сына; она понимала, что внук едва ли будет знать её, потому что она, должно быть, погибнет прежде, чем он осознает, кто она!.. Маргарита отвернулась равнодушно. Зачем тратить силы на излишние размышления? Какие могут быть сожаления? Это всего лишь её жизнь, жизнь царицы Клеопатры... Татида задала положенный вопрос: хороша ли кормилица. Отвечала начальствующая над штатом слуг царевича, что кормилица хороша. Татида приблизилась к нарядной колыбели, увешанной фигурками Бастис и весёлого Бэса; произнесла положенное заклятие старинное египетское:
— Сгинь, сгинь, приходящий из темноты!
Ты прокрался сюда, чтобы взять себе дитя?
Я не отдам тебе дитя!.. [56]
затем она тихо произнесла, уже не по обычаю, а от себя, от души своей: — ...«шери» — «маленький»...
Сын Клеопатры стал пятнадцатым Птолемеем на троне Египта. Она долго поправлялась после родов. Опытные врачи из Мусейона предписали ей купания. Ирас сопроводила царицу в одно селение к западу от Александрии, близ которого морская вода была необычайно синей и чистой[57]. У подножия выщербленной ветрами скалы образовалась естественная купальня, где царица принимала целебные ванны. Она приказывала Ирас раздеться донага и смотрела с завистью на худощавое тело рабыни...
— Ирас! Говори правду. Я очень изменилась? Я толстею? Моё лицо округляется?.. Войди в воду...
— Ты снова будешь сильной и красивой... — Ирас входила в воду. — Врачи говорили, что ты уже поправилась после родов, Хармиана спрашивала...
— Хармиана снова вмешивается не в своё дело! Она не должна говорить обо мне за моей спиной. Да, Филот сказал мне, что я уже здорова. Обними меня... поцелуй сюда, вот сюда, в щёку... Он велел мне купаться и выполнять разные упражнения для укрепления тела. Но знаешь, мне страшно. Мне вдруг начинает казаться, что в моём животе что-то разорвётся, если я решусь сделать резкое или быстрое движение...
— Ты не должна бояться. Я с тобой.
— И почему я люблю тебя? Твой голос всегда такой мрачный. А я люблю тебя. В этой жизни я люблю двоих: моего сына и тебя. Ты понимаешь?!..
* * *
Клеопатра сделала богатые пожертвования храму Исиды. Как это с ней случалось, мистическое благочестие охватило её душу. Она почти верила не только в то, что Исида помогла ей благополучно родить здорового сына, но и в то, что сама она чудом вдруг может воплотить в себе Исиду, стать Исидой! Она с жадностью ждала наступления этих мгновений, когда внезапно чувствовала, всею собой ощущала себя живым воплощением богини! В храме установлена была плита-стела, на которой изображалась царица, подносящая вино и плоды Исиде. Клеопатра изображена была в старинном вытянутом венце фараона. Богиня помещалась перед ней на прямоугольном сиденье, кормя грудью младенца Гора. Теперь Клеопатра много и сосредоточенно размышляла о древних египетских божествах. Ночами она не звала к себе Ирас, о близости телесной с кем-нибудь из рабов не было и речи! Она спала одна и видела во сне древних богов и богинь. Она чувствовала, что эти боги и богини желают её выздоровления. Потому что она по сути последняя независимая правительница их страны! В одном из своих снов она увидела Хатхор, богиню неба, в уборе, украшенном коровьими рогами. Хатхор считалась богиней любви, радости, веселья, покровительницей путников. Обретя вновь здоровье и силу духа, Клеопатра отправилась в храм Хатхор в Дендере. Перед этой поездкой она мысленно обратилась к богине, прося прощения за то, что боится взять с собой маленького сына... Ведь он ещё так мал, а Хапи — такая глубокая река!.. И богиня даровала ей прощение... Клеопатра приняла участие во всех обрядах поклонения Хатхор и приказала сделать обширный рельеф, на котором изображены были она и её сын, совершающие жертвоприношение. Разумеется, это были всего лишь условные фигуры в старинном египетском стиле, изображающие женщину и мальчика, напрасно было бы искать в этих изображениях портретное сходство. Но царица велела придать своему изображению сходство с древними профильными изображениями Исиды!..
* * *
Но вернуть себе здоровье и силу духа оказалось не так просто. Она отправилась в ту самую деревню Тебтюнис, в усадьбу, подаренную ей отцом, и привезла туда сына. Она упорно приседала и распрямлялась по многу раз, бегала по саду, танцевала быстрые танцы, которым обучалась в детстве. И она вернула себе резкость и быстроту движений! Она вновь сделалась упруго сильной, быстрой, легконогой...
Она дала сыну домашнее имя Антос — «цветок» и часто звала его Антулёс — «цветочек». Хармиана, уже вступившая на путь движения к старости, сделалась чрезвычайно привязана к ребёнку, но Маргарита, естественно, нисколько не ревновала. Выбежав ранним утром в сад, наслаждаясь своим выздоровлением и возрождённой быстротой движений, босиком, чтобы ощутить ступнями землю и влажную от росы траву, она видела сидящую в деревянном резном кресле под пальмами Хармиану с младенцем на руках. Её воспитательница уже начала полнеть и с видом довольства удерживала на толстых коленях обеими руками малыша, завёрнутого поверх тонких пелёнок в зелёное шёлковое одеяльце. Большие, тоже босые стопы Хармианы виднелись из-под платья, крепко, плотно опирались о землю. Округлое лицо с наметившимся уже удвоением подбородка улыбалось горделиво, глаза глядели гордые, чёрные, чуть выпуклые... Маргарита подбегала к ней, живо склонялась к малышу, нежно-нежно прикасалась губами к нежнейшей щёчке... Мальчик был настоящий Лагид — прелестное личико греческого ребёнка, большие живые глазки, нежная смуглость кожи... Ему скоро должен был исполниться год. Клеопатра почти не выезжала из усадьбы, занималась исключительно собою, восстановлением своего здоровья, и маленьким сыном. Она играла с ним, учила его говорить, пела ему греческие и египетские песенки, танцевала перед ним, сидящим на высоком детском стульчике, вызывая его детский звонкий смех... В ответ на извивы её рук он тянулся к ней своими маленькими руками, она прерывала танец, бросалась к ребёнку, схватывала его на руки, покрывала его личико и тельце поцелуями, кружилась, держа его, прерывисто, радостно смеющегося, на вытянутых руках... Всё в нём умиляло её. Она любовалась его крохотным фаллом и, вытянув губы, целовала чмокающе... Она весело нюхала его густые, разных оттенков коричневого, немного зернистые испражнения, и сама обмывала его в тазу под струёй чистой воды из кувшина, который держала та же Хармиана, а царица ласково пошлёпывала ребёнка по круглым нежным и плотным ягодичкам... Она подражала его нежному звонкому лепету певучему, ползала перед ним на четвереньках, звала «нежным болтунишкой»... Максим Александриу, в распоряжение которого она фактически предоставила управление столицей и страной, прислал в усадьбу письмо, прося принять его. Он прибыл в открытой колеснице-повозке, в сопровождении небольшой — человек десять — свиты слуг, одетых в чёрно-жёлтые одежды. Он сам правил быстрыми хорошими лошадьми, ноги его были обуты в крепиды из цветной кожи, гиматий был яркий, синего цвета. Он очень возмужал, но смотрел на неё по-прежнему с этой странноватой смесью насмешливости и доброжелательства во взгляде щурящихся черно глаз. В обычной своей манере, с этим подразумеваемым пожатием плечей, несколько вяловато и с лёгкой насмешливостью в голосе, он сказал ей, что хорошо бы, то есть следовало бы, то есть это необходимо — показать её сына александрийцам. Он говорил, немного растягивая слова, что было бы хорошо, если бы она... говорил, как нечто необязательное... Хорошо, если бы она показалась в Александрии... так... неофициально... И она показалась в Александрии, в открытых носилках, на площадях, на главных улицах... Это продлилось целый час... Она была в зелёном платье с длинными рукавами и с браслетами поверх рукавов. Голова покрыта шёлковым бахромчатым покрывалом-шарфом, так, чтобы уши оставались открытыми. Маленький сын сидел или стоял на её коленях, упираясь мягкими красными сапожками, одетый в платьице ниже колен, из-под круглой вязаной шапочки смотрело весёлое личико, он размахивал пёстрой деревянной птичкой, накреплённой на выкрашенную в зелёный цвет палочку... Люди приветствовали царицу и наследника... Потом она тихо покачивала на руках уснувшего мальчика; ей казалось, что всё в её жизни хорошо и просто... Сын всё рос и рос. Его лепет звонкий постепенно преобразовался в слова и даже в незавершённые ещё фразы. Он говорил громко и напористо, звонко раскатывал детское «р-р-р!». Она смеялась и смеялась. Подносила кошку Баси к мозаическому забавному изображению собаки на стене в маленьком зале его покоев. Кошка мяукала, протягивала лапку сердито. Маленький мальчик заливался хохотом... А потом он уже бегал, переваливаясь, топоча ножками, тащил за собой игрушечную двухколёсную повозочку на тонкой верёвке... Она присаживалась на корточки, гречанка, в опоясанном под грудью хитоне, чёрные волосы забраны к темени тяжёлым узлом, протягивала руки, он подбегал, прижимала к его щёчкам ладошки...
