Фаина Гримберг - Клеопатра
Она сказала спокойной этой служительнице Бастис:
— ...вот кто моя любимая богиня! — И весело рассказывала о своей любимице Баси, об этом маленьком воплощении милой богини...
Жрица слушала, молчала, смотрела, но не пристально. Постепенно угасала первоначальная живость Клеопатры. Жрица всё более и более напоминала ей Татиду, и эта память невольно превращала все искренние слова Маргариты, обращённые к жрице, в притворные, нарочитые речи... Маргарита сделалась серьёзна и спросила напрямик:
— Поклонение богам Черной страны будет существовать вечно, всегда? — Она расслышала в этом звучании своего голоса интонацию детскости и немного подосадовала на себя за эту интонацию...
— Нет, — отвечала жрица. — Вечно, всегда, — она быстро улыбнулась, повторив слово Маргариты, — вечно существовать не может ничто и никто. Люди, которые будут жить в этой стране после нас, они будут поклониться только одному богу, мужской сущности, лишённой телесного обличья. Часть их будет поклоняться также сыну этого бога, чудесно рождённому девственной иудейской женщиной; дух, частица души этого бога воплотится в нём. И большая часть этих насельников будущих нашей земли поклонится Пророку бестелесного бога, юноше из бедного племени, это племя явится через много веков...[53]
Маргарита не возразила, не выразила возгласом или изменением выражения лица своё удивление. Уныние охватило её... Таким унылым и неестественным представлялось далёкое будущее...
— Вернутся ли когда-нибудь наши боги? — спросила она печально. И жрица отвечала спокойно и уверенно:
— Да, разумеется. Они вернутся. Вернётся множество живых, подобных людям, богов и богинь. Однако это возвращение настолько отдалено не только от нас, но даже от тех, которые будут поклоняться бестелесному богу...
Но разве могла Маргарита долго думать, размышлять об этой смене богов в то время как...
...под сердцем озорно толкался её ребёнок, и жизнь живая, телесная шла на неё вокруг стеной живой, дышащей, колеблющейся, пахучей... крокодил отдыхал на берегу Нила, вода текла мимо берега, искрилась, длинноклювый аист смотрел на песок, и прекрасные птицы изгибали шеи и опускали хвосты длиннопёрые, и мальчишки оборванные белозубые подгоняли подросших ягнят и козлят, и женщины несли на головах корзины, наполненные травой, а на руках — кудрявых маленьких детей... коричневые огромные колонны храмовые вздымали вновь и вновь застылые каменные капители, будто венцы огромных цветов окаменелые, и её корабль плыл, шёл вперёд по реке, а вода была мутная и голубая, и по цвету гуще, чем небесная синь... и вдруг пальмы стайкой лохматых ребятишек выбегали к воде и отражались в ней — звёздчатыми кронами вниз... и девушки шагали от реки, удерживая на головах металлические большие кувшины, блестя улыбками и браслетами рук... И никто не знал, где, откуда, в каких дебрях Африки начинается великая река... Но Маргарите сейчас было всё равно. Ведь она не стала бы спрашивать, по каким законам развивается в её утробе плод, потому что она была носительницей этого плода. И вот и река, она живёт; и не всё ли равно, откуда она вытекает!.. И когда Цезарь воскликнул, глядя на эту текущую массу голубой воды:
— Я отказался бы от победы в гражданской войне, если бы мне дано было знать, где Нил берёт своё начало!..
И вот когда Цезарь произнёс эту интересную фразу, Маргарита вдруг поняла, чем отличается мужчина от настоящей женщины, такой, как она, а не такой, как Арсиноя! Мужчина хочет знать, где обретается начало, а настоящая женщина сама является этим началом!.. И теперь она всё время слышала истинное название этой реки, произнесённое на языке старинном этой земли, — Хапи! И она и сама легко произносила это название... Ей рассказывали, что в разные времена года вода Хапи может быть зелёной, чёрной, красной, и даже — всегда чистая — может быть в начале разлива ядовитой... Она приказала переписать для неё старинный гимн, славящий великую реку:
«Слава тебе, Хапи! Слава тебе, явившийся к нам на землю, чтобы дать жизнь Черной стране! Таинственный Бог, ты заменяешь день тьмою всюду, где тебе нравится, ты орошаешь сады и поля, созданные природой для того, чтобы дать жизнь всем животным, ты наполняешь землю всюду...»[54]
* * *
Что касается исторической фразы Цезаря, то фразу эту вложил в его уста римский писатель Лукан в своей «Фарсалии»...
* * *
...Почему-то вдруг написалось одно стихотворение, которое ей самой показалось жёстким. И она сама себе показалась такой жёсткой, познавшей жизнь. И только вот её ребёнок толкался озорно, как будто не верил в то, что она знает жизнь... Однако она писала это стихотворение и затем прочла Цезарю. Они сидели на палубе её корабля, под матерчатым полосатым навесом, уже нарастала и нарастала жара... Она и сама не знала, почему стихотворение написалось таким. Наверное, вспомнились рассказы Хармианы...
— ...Армянки невъебенной красоты
Уздечки расплетали языком.
А мы их на торментах с ветерком
Катали. И отчаянно бегом
Центурион рубил легионеров,
Которые насиловали девок... [55]
Он рассмеялся и заговорил, ещё смеясь, а потом перестал всё же смеяться и говорил серьёзно:
— ...Какое ты ещё невинное дитя, Маргарита! Я примерно представляю себе, какое место мужских чресел ты называешь «уздечкой», но я не представляю себе, как возможно эту самую уздечку расплести языком! Ты, наверное, имеешь в виду... — Он предположил, что именно она могла иметь в виду, она подтвердила, уже и сама улыбаясь... — И как по-твоему возможно катать девушек на торментах, то есть на наших военных машинах, на баллистах, катапультах и скорпионах? Ты же видела эти механизмы для метания стрел и камней... — Она смеялась, он заговорил уже совсем серьёзно: — Ты полагаешь, девочка, что если ты узнала кое-что страшноватое о жизни, о брутальности жизни, значит, и жизнь ты узнала! Но во всяком случае, поверь мне, я знаю моих солдат лучше, нежели ты о них думаешь! Я знаю, какие они разные люди. Я знаю, как свойственны им и лихость, и дружба, и веселье, и чувство риска, и жажда приключений, и надежда на хорошее устройство в старости, на получение земли и денежного награждения, и доброта, и милосердие, и благородство... Ты не знаешь, как я подсчитываю, будто писец какой-нибудь александрийской дворцовой кладовой, сколько нужно тому или другому легиону лука, фиников, жареной муки... Ты в определённом смысле ещё невинна, девочка! И не стыдись своей невинности, храни бережно её остатки! Ведь незнание — это именно то самое, легко утрачиваемое. Ты хочешь выглядеть опытной и познавшей жизнь, потому что главным, основополагающим в жизни считаешь насилие! Девочка, если бы человеку не были свойственны доброта и желание помочь другим людям, мы не прожили бы и суток!..
Она почувствовала горечь и обиду.
— Ты сказал о доброте!.. — Она тронула пальцем тыльную сторону его правой ладони, царапнула невольно ногтем... — А люди убивают друг друга! И меня могут убить. И тебя!..
Он улыбался и говорил в ответ:
— ...Человек, прежде чем его убьют, всё-таки успевает прожить на свете некоторое время, большее или меньшее, знаешь ли! В сущности, если человека убивают, значит, его убивают! Но если он живёт, то лишь благодаря этим элементам взаимного доброжелательства в людях!..
Возразить было нечего. Однако говоря об убийствах, она вовсе не имела в виду убийство раба его хозяином. Она, конечно же, имела право убивать своих рабов, это не подлежало обсуждению! Кажется, и Цезарь не высказывался против рабства как общественной институции... А как обращался Цезарь с солдатами своими, об этом рассказывает тот же Светоний:
«Воинов он ценил не за нрав и не за род и богатство, а только за мужество; а в обращении с ними одинаково бывал и взыскателен и снисходителен. Не всегда и не везде он держал их в строгости, а только при близости неприятеля; но тогда уже требовал от них самого беспрекословного повиновения и порядка, не предупреждал ни о походе, ни о сражении и держал в постоянной напряжённой готовности внезапно выступить куда угодно. Часто он выводил их даже без надобности, особенно в дожди и в праздники. А нередко, отдав приказ не терять его из виду, он скрывался из лагерей днём или ночью и пускался в далёкие прогулки, чтобы утомить отстававших от него солдат.
Когда распространялись устрашающие слухи о неприятеле, он для ободрения солдат не отрицал и не преуменьшал вражеских сил, а напротив, преувеличивал их собственными выдумками. Так, когда все были в страхе перед приближением Юбы, он созвал солдат на сходку и сказал: «Знайте: через несколько дней царь будет здесь, а с ним десять легионов, да всадников тридцать тысяч, да легковооружённых сто тысяч, да слонов три сотни. Я это знаю доподлинно, так что кое-кому здесь лучше об этом не гадать и не ломать голову, а прямо поверить моим словам; а не то я таких посажу на дырявый корабль и пущу по ветру на все четыре стороны».
