Фаина Гримберг - Клеопатра
Она поняла его слова очень хорошо! Он предлагал ей уничтожить партию Татиды, убить её младшего брата, и всё это она должна была совершить без его помощи, без его участия! Она должна была всё взять на себя!.. И официальный визит царственной четы в Рим должен был показать всем, что Цезарь никакого отношения к возможным египетским смутам не имеет!..
Дальнейшие события изложены в следующих словах неизвестного автора (возможно, Гирция):
«[...] Так как старший из обоих мальчиков погиб, то Цезарь передал царскую власть младшему и старшей из двух дочерей, Клеопатре, которая сохранила верность ему и всегда оставалась в его ставке, а младшую — Арсиною [...] он решил низложить, чтобы мятежные люди не возбудили снова распрей и раздоров, прежде чем успеет укрепиться власть новых царей. Взяв с собой 6-й легион, состоявший из ветеранов, он оставил в Александрии все прочие, чтобы новые цари укрепили этим свою власть, ибо они не могли обладать ни любовью своих подданных, как верные приверженцы Цезаря, ни упрочившимся авторитетом, как возведённые на трон несколько дней тому назад. Вместе с тем он считал вполне согласным с достоинством римской власти и с государственной пользой — защищать нашей военной силой царей, сохраняющих верность нам, а в случае их неблагодарности той же военной силой карать их [...]»
Арсиною она больше не видела, потому что у неё не было сил видеть Арсиною снова, говорить с младшей сестрой! И до самого отъезда, то есть увоза Арсинои в Рим пришлось невротически сожалеть, невротически стыдиться, испытывать это невротическое чувство вины перед младшей сестрой...
Пришлось ещё и свадьбу пережить. Впрочем, Татида не досаждала новой невестке. Разбирая дело Ганимеда и Иантиса, Цезарь — уж заодно! — приговорил — через суд! — к смертной казни родственников Иантиса и кое-кого из родственников Татиды. Эти родственники Татиды были обвинены в качестве участников заговора против Клеопатры и её первого мужа. Сейчас Маргарита думала, что ничего подобного быть не могло! Но ведь устранение даже и нескольких родственников Татиды облегчало Клеопатре некие дальнейшие действия!.. Она заметила, что мать младших Птолемеев, то есть обоих её мужей, на самом деле боится... И за этими церемонными жестами, за этим застылым в старинном египетском выражении округлым лицом скрывался, как за ширмой расписной, самый простой страх... Клеопатра понимала, кого боится Татида... Меня! Потому что за мной — Рим, сильный и страшный Рим! За мной — легионы Цезаря, которые останутся в Египте!.. И пусть боится, пусть!..
Маргарита уже ощущала движения ребёнка в утробе. Хармиана приводила в её покои опытных повитух, они ощупывали растущий живот царицы, массировали её ноги и спину. Она прекрасно себя чувствовала. Внезапные толчки в животе заставляли её смеяться. Ей казалось, будто в её утробе растёт какое-то озорное, весёлое существо... Она знала, что надо хотеть, желать рождения сына, но порою её занимала мысль о рождении дочери, как бы своего повторения, своего двойника... Если бы родилась дочь, возможно было бы любить возрождённую себя в детстве... Она принесла в храме богини Бастис голубей в жертву этой покровительнице беременных и матерей новорождённых. Бастис приносили в жертву голубей, как и Афродите. Небольшая статуэтка Бастис была теперь всегда на столике резном у постели царицы. На место глаз вставлены были маленькие изумруды. Кошачья головка склонялась вперёд острыми ушками. Короткое платьице обнажало стройные девичьи ноги, а в руке, в человеческой руке Бастис держала сумочку, в таких сумочках александрийские женщины зачастую носили краски сухие для лица и благовония в порошках... Маргарита брала на руки свою кошку Баси, подносила её почти вплотную к статуэтке и говорила весело:
— Это ты!.. Это ты!..
Кошка фыркала, тянулась носиком к статуэтке, затем вдруг отворачивалась почти по-человечески. Маргарита смеялась и целовала кошку в нос...
Свадебные торжества продлились несколько дней. Пришлось показываться с мужем на парадном балконе, выходить на главную площадь... Клеопатра сама придумала себе костюм для этих дней, сочетающий египетские и греческие элементы. Её пронесли в открытых носилках по городу. Она приветствовала александрийцев громко, на разных языках, по-гречески, на египетских диалектах, на языках Сирии и Иудеи... Её новый муж торжественно получил титул Филадельфа, то есть «любящего сестру». Маргарита плохо знала этого мальчика. Но и не собиралась узнавать. Она велела Аполлодору назначить мальчику учителя:
— ...кого-нибудь из писцов Мусейона...
— ...царевичу! Нет, это нельзя... Кого-нибудь из второстепенных философов...
— ...третьестепенных!.. — уточнила она.
— ...третьестепенных!.. — повторил Аполлодор и засмеялся ласково, как он обычно смеялся...
Маргарита и не намеревалась жить в одном дворце с Татидой и её сыном. И ни о какой общей спальне и речи быть не могло. И в Александрии это понимали. Она всем своим видом старалась показать, что этот брак — жертва с её стороны, жертва во имя мира в Египте. Все видели, как она молилась у гробницы своего первого мужа. Хармиана и прочие дворцовые женщины наполнили город толками о фактическом союзе молодой царицы с юным царём, так трагически погибшим. Уже все знали, что Клеопатра отдалась римлянину беременной от юного Птолемея!.. Все на время поняли, что сопротивление Риму бесполезно. Все ждали рождения сына Клеопатры и догадывались, что её второй муж обречён! После завершения свадебных торжеств Татида уединилась со своим, теперь единственным сыном во дворце. Клеопатре почудилось, будто на лице свекрови мелькнуло нечто вроде выражения облегчения. Но молодая царица уже знала, что в конце концов, то есть и не в конце концов, а после официального визита царской четы в Рим, судьба юного Птолемея и его матери, да и всех прочих его родных, будет решена...
Цезарь наслаждался, казалось, александрийской жизнью, отдыхал после войны. Впрочем, пил он мало. Да и ел не так уж много. Его молодой подруге, напротив, хотелось есть много и вкусно. Она приказывала подавать к обеду пышные лепёшки, отварные бобы, приправленные лимонным соком, чечевицу с острыми приправами, голубей, крепко прожаренных и фаршированных кореньями. Она пила вино и сладкие плодовые напитки, жадно ела инжир и фиги... Цезарь глядел на неё с отеческой улыбкой, потягивая ячменный отвар, полезный для здоровья... Она знала, что беременность не делает её безобразной, и выходила к нему в распашной одежде лёгкой, то и дело открывающей — промельками — её смуглый круглящийся живот. И ощутив внезапный, но ожидаемый толчок внутри себя, она, легко смеясь, прижимала к животу ладони, растопыривая пальцы... Тревожило её то, что ночь тесной близости повторилась всего лишь ещё два раза... Впрочем, не дожидаясь её расспросов, он говорил, улыбаясь, что боится, да, боится, а не опасается, повредить ребёнку в её утробе:
— ...ведь это надежда династии, будущее дома Лагидов...
Она полагала, что он иронизирует, и она была права. Спрашивать его, почему он ограничивается лёгкими ласками, избегая страстных ночей, она и не собиралась. Для чего унижать себя лишний раз, да ещё и глупыми вопросами!.. А он продолжал говорить ей, отечески откровенно:
— ...я эгоист, девочка... некоторые тезисы Эпикура я понимаю по-своему. Погибнуть на поле битвы — в такой смерти, право же, есть нечто... Но умереть в любовных объятиях, даже в объятиях прелестной девочки, такой как ты, согласись, это пошло!..
Он приподымал брови, очень смешно, и она начинала смеяться, чуть запрокидывая голову, тяжёлый узел чёрных волос на затылке, а он тянулся к ней и тыкался губами, попадая то в шею, то в щёку...
Вместе с ней он посетил городской храм Зевса-Амона. Забавно, но александрийцы, ещё недавно его отчаянные противники, легко привыкли к его присутствию в их городе. Он не упускал случая продемонстрировать уважение к их обычаям и нравам. Его приближённые вели себя в городе скромно; в публичных домах, в лавках и на базарах платили, не торгуясь, так он велел. У александрийцев уже был опыт ассимиляции легионеров Габиния, постепенно обзаведшихся семьями в городе, Жители египетской столицы имели право полагать, что и с легионерами Цезаря произойдёт то же самое!..
Учёные и поэты Мусейона также были очарованы римлянином. В беседах с ними он то и дело повторял, что желает внедрить у себя на родине все эти прекрасные элементы утончённой александрийской культуры и науки!.. И он вновь и вновь поминал Катулла, который:
— ...творит новую поэзию Рима, основываясь на великих стихах александрийских поэтов!..
Особенно много времени Цезарь проводил в серьёзных разговорах с астрономом Созигеном. И в итоге, как мы знаем, явился известный юлианский календарь. Поэтому — слово римскому историку Гаю Светонию Транквиллу:
