Фаина Гримберг - Клеопатра
— Эта сука ещё смеет напоминать мне о том времени, когда моя Ирас была заперта в поганом подвале дома её тётки! Пусть радуется, что я не приказываю казнить её. Никакого освобождения не будет!..
Максим заметил осторожно, что по его мнению стоило бы освободить эту женщину от налоговых выплат... Он не стал объяснять, почему, но Маргарита и сама, конечно, догадалась:
— Ты не понимаешь! Я не стану баловать александрийцев льготами. Что для них не делай, они всё равно будут сплетничать о своих царях и царицах. Никаких излишних подачек! Лучше пусть знают, что если я говорю «нет», стало быть, нет!..
Доходы с земли, определение земельной подати и ренты также доставляли Максиму много хлопот. Царская казна, «трапеза», как она называлась по-гречески, то есть, в сущности, «банк», также нуждалась в серьёзном контроле. Сеть агентств царского банка покрывала всю страну. Максим пытался понять, действенна ли ещё система откупа, контролируемого государством, когда откупщики вносили собранные деньги в этот самый банк, то есть в казну. И наконец он решился разделить казну на собственно царскую и собственно государственную. Ряд царских земельных владений он арендовал лично. Он приказал доставлять ему для проверки расписания посевов из всех топархий всех номов. В «Дикайомату», сборник законов Александрии, он ввёл статьи о городском благоустройстве и о правовых последствиях необоснованной жалобы по поводу оскорбления действием. Он также расширил статьи о лжесвидетельстве, о запрещении порабощения граждан Александрии... Александрийская жандармерия, «филакитья», была подвергнута строгой проверке на предмет злоупотреблений. Максим не пренебрегал даже чтением надписей на черепках глиняных. Эти острака поступали из отдалённых провинций, где всё ещё по старинке записывали на черепках число принятых корзин и вьюков...
Несмотря на такую занятость, Максим намеревался жениться и готовил пышную свадьбу. Он поставил новый двухэтажный дом в хорошем месте еврейского квартала. При доме разбиты были два сада, один в переднем обширном дворе, большой, и другой, малый сад, во внутреннем дворе. Его избранницей стала девушка по имени Хасса, дочь богатой владелицы ткацкой мастерской. Ткачихи из еврейских кварталов славились в Александрии. Любопытно, что родичи невесты согласились на этот брак не сразу. Деятельность Максима в качестве интенданта царицы они считали равной действиям торговцев и потому осуждали, приводя в доказательство предостережение мудрого Иешуа, сына Сираха: «Купцу трудно уберечься от неправедных дел, и мелкому торговцу — от греха. Как гвоздь входит в стену между двух камней, так входит грех между покупателем и продавцом...» Максим тщетно доказывал, что как раз торговля и не входит в число его занятий; родичи его невесты, решавшие её судьбу, люди простые и потому туповатые, довольно-таки долго стояли на своём. Ему нравилась девушка и он всё же сумел убедить её мать, доказать, продемонстрировав новый дом, что дочь её будет жить «как царица»! Женщина уговорила своих родных. Но, как ни странно, особенно подействовало на простые умы этих простых людей обещание Максима пригласить на свадьбу саму царицу Египта. Со своим обычным спокойствием, чуть растягивая слова, он убеждал их, что царица непременно посетит его новый дом и даже сделается участницей свадьбы! Все теперь ожидали этого посещения с некоторым азартом. Он действительно осмелился пригласить Клеопатру. Он кланялся особенно низко, подметив, что она колеблется. Но она понимала, что ведь он ей нужен, и решила сделать, оказать ему это одолжение. Торжественный кортеж, возглавляемый носилками царицы, приблизился к новому дому в еврейском квартале. Её приветствовали радостным, даже и восторженным шумом и поклонами. Всем бросились в глаза роскошные серьги царицы с длинными, золотыми с бирюзой, подвесками, изображавшими крылатого скарабея, поддерживающего лунную ладью. Она подарила молодым супругам дорогой персидский серебряный ритон в виде грифона. Ирас, одетую в длинное платье из плотного шелка, гологлавую и стриженную по-мужски, разглядывали с любопытством. Её все знали, но отнюдь не все имели возможность видеть так близко. Маргарита посматривала озорно и всячески показывала, что её приезд носит совершенно неофициальный характер. Она улыбалась, посмеивалась, выпила вина, отведала свадебных кушаний... Торжественно старший родич невесты зачитал брачный договор, тщательно выписанный на папирусе:
— ...Ты становишься моей супругой, а я твоим супругом отныне и навеки, согласно закону Моисееву. Если я оставлю тебя, я должен возвратить тебе твоё приданое...
Пожилые иудеи одеты были на варварский лад, в длинные, высоко подпоясанные рубахи, красные, зелёные, синие, с длинными рукавами; из-под рубах виднелись разноцветные шаровары и сапоги. Несколько особо уважаемых гостей, иудейских жрецов должно быть, имели на себе тёмно-красные плащи с откинутыми на плечи круглыми капюшонами. Но молодёжь одета была на греческий лад. Молодые женщины были в коротких платках на гладко причёсанных головах, в кофточках с перетянутыми талиями и в полосатых юбках. Невеста сидела на возвышении, лицо её было закрыто плотным покрывалом. Играли музыканты. Ритмическая музыка звала к танцам. Тут произошло неожиданное, вызвавшее возгласы восторга и удивления. Заложив за спину руки, пританцовывая, жених приблизился к парадному креслу, на котором помещалась царица. Он вытянул правую руку и протянул приглашающим жестом... Она понимала, что это продолжение игры в демократизм и непринуждённость. Она величественно и торжественно поднялась... Все полагали, что она сделает несколько танцевальных движений и торжественно возвратится на своё кресло тронное, но она внезапно затанцевала перед ними... Несколько минут она танцевала, держась за кончики пальцев жениховой руки, затем он легко отошёл и она плясала одна, вскидывая кверху руки, кружась в золотисто-жёлтом своём шёлку; две длинные косы в причёске на восточный лад взлетали... Она была будто оса... Лицо её было сосредоточенно и серьёзно, она, казалось, исполняла как жрица некий плясовой обряд... Сама она представлялась себе униженной и, танцуя, невольно видела перед собой смутное видение последнего танца Вероники и Деметрия... Когда Максим почтительно вёл её к тронному креслу, едва прикасаясь кончиками пальцев к её руке, она, глядя искоса, приметила на его лице почти открыто горделивое выражение... Она чувствовала себя зависимой от этого человека, но в этой зависимости заключалось нечто забавное, хотя и трагическое...
* * *
Она стала заниматься дальнейшим переустройством дворца. Это было её жилище, приватное, частное. Особенно нравились ей округлые арки с маленькими колоннами, украшенными коринфскими капителями. Она приказала устроить несколько внутренних дворов с фонтанами, окружённых гладкими кирпичными стенами. В дворцовом центральном саду она приказала сажать различные породы пальмовых деревьев и много цветов. Сын подрос, и её уже тянуло в город, к дворцовой жизни. Она вновь начала устраивать литературные и музыкальные вечера. Ей захотелось иметь связь телесную с мужчиной. Она понимала, что всякий знатный юноша в Александрии, всякий её придворный, всякий поэт или астроном из Мусейона будет счастлив безмерно её благосклонностью. Но она ни к кому не испытывала то чувство, какое испытывали друг к другу Деметрий и Вероника. Маргарита представляла себе с отвращением, как ей пришлось бы заплатить за не такое уж значительное наслаждение длинным рядом исполненных просьб и... Зевс-Амон! всё тою же зависимостью и зависимостью!.. Зависеть от своего интенданта — это ещё куда ни шло! Но зависеть от человека, с которым удовлетворяешь свою телесную нужду... Что может быть гаже подобной зависимости!.. Маргарита решила повторить свой опыт с африканцем. Она сменила четверых. Один удовлетворил её вполне, другой — несколько менее, третий и четвёртый оказались весьма хороши. Все они были убиты по её приказу. Она присутствовала при этих казнях, которые, впрочем, уже не производились в её спальне. Она полагала, что любовь, именуемая платонической или уранической, то есть по имени покровительницы бестелесной любви Афродиты Урании, — на самом деле всего лишь бледная немочь и ненормальность, скучное безумие, пригодное для евнухов душою или телом... Но, конечно же, ей мечталось о гармонии в любви духа и тела, как у Вероники и Деметрия. Но она говорила себе: что я знаю об их любви? Быть может, я просто-напросто придумала себе эту гармоничную любовь... Я была ребёнком!.. Что я могла понять в их отношениях!.. Но она нарочно не спрашивала ни о чём Хармиану, желая сохранить для себя этот образ гармонической и потому прекрасной любви... В конце-то концов, когда ей хотелось умных разговоров в промежутках между поцелуями, она всегда могла вызвать к себе Ирас...
