Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна
Вильнер притянул ее к себе.
– Поспи, моя девочка.
И держал, баюкая, гладя по голове, пока она не уснула.
А утром он испугался, не обнаружив ее рядом. Из коридора донеслись легкие шаги, появилась Лара – по-утреннему свежая, причесанная.
– Привет! Проснулся?
В руке у нее была ложка, на плече висело кухонное полотенце. Она присела на кровать.
– Вот, завтрак тебе готовлю.
Вильнер не привык к такой хозяйственности.
– Завтрак?
Она не поняла, что в этом удивительного. Для обеда или ужина рановато, утро ведь.
– Да, самое доброе утро на свете, – сказал он, тыкаясь в ее руку, как доверчивый теленок. – Бог мой, как же долго я тебя искал. Если б не нашел, страшно подумать… Доживал бы свою жизнь неприкаянным… толстым, самодовольным дураком Тусей.
Она брезгливо передернула плечами.
– Ненавижу эту пошлую кличку.
За все годы, что они проживут вместе, она никогда не обратится к нему – Туся. Станет ласково подзывать – «Эй», и он будет сразу откликаться, торопясь к своей единственной. А во время ее творческих командировок, где бы она ни находилась, будет слать ей отчаянные телеграммы. «ПОЕЗД 15 МОСКВА ВЫШНИЙ ВОЛОЧЕК = ВАГОН 10 ПАССАЖИРУ МИНИНОЙ = ВЕЧЕР БЕЗ ТЕБЯ = БЕСПОКОЮСЬ ТЕБЕ ОЧЕНЬ ОЧЕНЬ = ОДИН ТВОЙ ВИЛЬНЕР».
Когда выходил ее очередной сборник, он объезжал книжные магазины: просил, чтобы они заказывали побольше экземпляров. И обещал, что, если товар залежится, он сам его немедленно выкупит.
Эта история любви прославит обоих не меньше, чем их таланты. Но никому не дано знать будущее.
– Скажи, что с нами дальше будет? – прошептала Лара.
– Сначала очень тяжело будет, – ответил он. – Не только нам двоим. Всем.
Бодрый куплет из «Сильвы» крутился в голове у Анны, как пластинка с заевшей иглой. В висках стучало, боковое зрение улавливало какие-то угрожающие тени. То была пульсация крови в воспаленных глазах, а может, просто ветки шевелились за окном.
Затрезвонил телефон. Пекарская, в одной руке – сигарета, в другой – пепельница, постояла над ним, потом подошла к платяному шкафу и, замерев перед зеркалом, выдохнула дым в отражение. До чего никчемное, надоевшее лицо. И взгляд, как у приблудной дворняги… Она больше не любила себя. Ей захотелось раствориться, навсегда исчезнуть вместе с тающим в воздухе сигаретным дымом.
Телефон ненадолго затих и принялся трезвонить снова. К его настойчивому треньканью добавился звонок в дверь. Анна не двинулась с места, но дверь все равно открылась. Это вошла Рая, у нее был ключ. Поставив на пол сумки с продуктами, она посмотрела на Пекарскую и горестно покачала головой.
Телефон не умолкал. Рая подняла трубку. На другом конце провода был Вильнер. Анна поколебалась, но все-таки подошла.
– Ну здравствуй, – сказала она усталым голосом. – Да нормально я себя чувствую.
Он предложил оформить развод по ее инициативе и, кажется, считал свое предложение очень благородным. Анна отказалась.
– Не беспокойся о моей женской гордости и обо все остальном тоже… Нет, мне не нужно ничего из имущества… Ты правильно понял: не хочу ни дачу, ни машину… Ферапонт со мной останется. Что? Ну нет, я же сказала, не волнуйся об этом… Квартира тоже не нужна. Я буду в порядке.
Она обессиленно положила трубку на рычаги. Зачем ей акведук и город-сад, если душа выжжена, словно Хиросима…
– Имущество звонил делить? – спросила Рая.
Анна посмотрела на нее с растерянной улыбкой.
– Даже спорить не стал, обрадовался. А я-то, дура, думала – вдруг прощения попросить хочет.
Рая сделала решительный шажок вперед.
– Анна Георгиевна, вот знаешь что? Он тебя совершенно не стоит! Кухонный мужик он.
– Как это, кухонный?
– Да как баба он! Все время в сумки нос совал – что с рынка принесла? У плиты крутился, крышки приподнимал, как будто я без него не знаю, где свеженькое и полезненькое… Господи, насколько Максим был лучше!
Она осеклась, увидев, как побледнела Пекарская.
– Не смей!
Прежде Анна никогда не повышала голос на подругу.
– Это ты дальше своей кухни ничего и не знаешь! Кто ты такая судить его?
– Ну так ведь правда, – прошептала Рая и расплакалась.
Она не ожидала, что ее слова могут обидеть кого-то, кроме самого Вильнера. Слезы залили Райкино лицо, закапали с носа и щек, падая за воротник, словно к ее глазам были подведены, как у клоуна, гибкие трубочки с водой. Никто бы не смог переплакать Раису.
– Аня, прости, прости…
Она бросилась к Пекарской, горячо захлюпала ей в шею.
– Не прогоняй меня! Ведь я тебя очень сильно люблю. Мне самой страшно, как сильно. Помнишь, первый раз встретились? Это самый главный день моей жизни. Ты пришла в «Аркаду» вся такая… Ангелом небесным мне показалась…
Но Анна уже не сердилась. Обнимая Раю – нелепую, мокрую от слез и испуга, очень родную – она отстраненно посмотрела поверх тонкого пробора подруги. Разве можно прогнать ее? Они никогда не расстанутся.
– Райка, а вот я себе раньше говорила – до чего же ты, Пекарская, живучая… И теперь вдруг ничего не нужно стало… Совсем ничего, понимаешь?
Раины слезы сразу высохли. Она подняла голову.
– Как это ничего не нужно? Нет, Анна Георгиевна, так дело не пойдет. Мы справимся! Жить у меня будем. Вот я сейчас вам чаю вашего любимого сделаю, с молочком… Ведь не откажетесь?
Чай согревает душу, но сейчас это была просто горячая вода с каплей молока и заваренными листьями. Поперхнувшись и закашлявшись, Анна отодвинула невыпитую чашку.
– Может, тогда мандаринку дать? – продолжала суетиться Рая. – Сегодня купила.
– Нет.
– А если я ее почищу?
Не дождавшись ответа, Раиса печально опустила руки.
На «Маяковской» медленно прогуливались пассажиры. Над их головами парили парашютисты и планеры, которые все никак не могли слететь со своих потолочных мозаик.
Пекарская замерла у самого края платформы. Нет, она не будет повторять кроткую судьбу своей матери. Годами жить, вставая по утрам из одинокой постели, завтракая, выполняя будничные дела, наблюдая смену сезонов – зима, весна, лето, все одно и то же… Разглядывать в зеркале мешки под глазами, морщины над губой и, если повернуться боком, этот жирный горбик сразу пониже шеи… Притворяться, что радуешься. Чему?
Если бы можно было разогнать время, чтобы вся жизнь промчалась за день, до старости и естественного конца. И тогда не было бы этого греха, который она сейчас совершит.
Из тоннеля загрохотало, дохнуло ветром от приближающегося состава. Пахнуло резиной и холодной пылью. Поезд пришел, ослепив фарами, и ушел. За ним прибыл другой, вместе с новым сквозняком, светом и грохотом. Из вагона посмотрела старуха в красном шарфе. Проклятая старуха, она появляется в самые трудные моменты и то ли осуждает, то ли сочувствует.
Опять вспыхнул яркий свет. Анне показалось, что она стоит на краю сцены. Она обернулась на декорации: немногочисленная массовка по-прежнему гуляла среди гофрированных стальных арок и колонн. Пекарская посмотрела вниз, на черноту шпал, на остро блестевшие рельсы. Но ведь ее роль еще не сыграна?
Какая-то женщина в каракулевой шапочке потянула ее за рукав, уводя от края. Анна отступила к колонне, прижалась щекой к холодному металлу. Ей стало душно, она расстегнула пальто и, как сомнамбула, побрела к эскалатору – наверх, к воздуху и опостылевшей жизни. Как жить дальше? Она молила хоть о каком-то знаке.
В переходе была распахнута дверь общественного туалета. Там в каморке с белой кружевной занавеской сидела пожилая работница. Рядом по стене тянулись большие обмотанные изоляцией трубы. Они наверняка были теплыми, на них сохли тряпки и стояли валенки этой женщины, лежали ее тапочки и носки. Хотелось подойти к ней, посидеть вместе за уютным обшарпанным столом, попить чаю и спросить, в чем секрет. Ведь эта женщина знала его. Если бы не знала, то не выглядела бы так умиротворенно…
