Ёжи Журек - Казанова
Тогда он тоже стоял на коленях, ягодицами опираясь на пятки. Только под ногами было не тонкое сукно, а грязный прибрежный песок. Он был полуживой от усталости после затянувшейся на целую ночь пьянки, но бессвязное бормотание бродяги слушал с любопытством жадной до всего молодости. Эта мерзкая, хотя, видно, когда-то красивая физиономия, слова, половины которых он не понимал, и пальцы, способные заколдовать весь мир, несмотря на грязь под ногтями, одновременно отталкивали и притягивали. Ужасно хотелось спать, но разве не стоило пожертвовать сном, дабы приоткрыть последнюю завесу тайны? Сколько лет назад это было? Пятнадцать, двадцать? Больше. Ему еще и двадцати не исполнилось. Боже. Как давно. А будто вчера. Не вчера — сегодня. Только сегодня он ничего не пил.
Хорошо. Можно начинать. Три спокойных, но решительных шага, пускай она чуть-чуть приподнимется, чтобы он мог просунуть пальцы ей под коленки и затем одним движением — ни поясница не заболит, ни один сустав не хрустнет, — вверх. Но как же вверх, когда руки запутались в юбке и не могут попасть куда надо? Пускай немедленно это снимет. Быстрее, время не ждет. Сняла юбку, аккуратно положила рядом. Двадцать лет назад и он, подстегиваемый брюзгливым ворчанием, сбросил плащ и аккуратно положил на песок. Ну что?
В одной рубашке Поля выглядела более соблазнительной и податливой. Опустив голову, покорно открыв шею, ждала. Так и он тогда ждал.
Какой неожиданно нежный затылок, покрытый едва заметным пушком, каким от него веет теплом! Джакомо коснулся губами обнаженной кожи, пахнущей потом и дешевым серным мылом. Решительно навалился на ожидающее чуда тело, уперся грудью в спину, обхватил. Но только просунул пальцы под колени, как, не успев понять, что делает, сам упал на колени и забыл обо всем на свете, о твердом поле, о прибрежном песке, духовной силе и победном напряжении воли. Он уже не вверх хотел подбросить лежащее под ним тело, а наоборот — вдавить в землю. Просверлить насквозь, смешать с опилками и песком. Рубашка слетела через голову. Девушка засопела, как тогда засопел он. Раздвинула колени, как он раздвинул. Дернулась, и он дернулся… может, это ошибка; недоразумение, разве так отрываются от земли? Да нет, не ошибка. Не ошиблись ни пальцы правой руки, ледяным ошейником сдавившие горло, ни пальцы левой, раскаленными щипцами раздвигающие ягодицы.
Странная, кисло-сладкая боль пронзила тело до самого позвоночника. Что с ним? Теряет сознание? И она пискнула, поняв, куда он метит, но сразу умолкла, покорно дожидаясь результата его усилий. Что он тогда видел? Два раздутых собачьих трупа, покачивающихся на волне у берега. А она? Грязный пол — вот и все. Он вошел в нее медленно, легко. И сам удивился: откуда такая сила? А затем и пылкость. Он должен это сделать, должен, иначе ему не отмыться от грязи, не забыть издевательской ухмылки, зловонного дыхания, обжигающего затылок, и позже, после того как все было кончено, смеха, гогота бродяги, не смолкнувшего, даже когда он столкнул его с обрыва прямо в мутные воды Арно, где такой падали место. И еще должен забыть внезапную судорогу отвращения и холодную дрожь, долго сотрясавшую тело, несмотря на плащ и поднимающееся над Флоренцией солнце. И страх, что случилось ужасное и непоправимое, что от объятий пьяного вепря, который на мгновенье его околдовал, заворожил своими дьявольскими штучками, лицо превратится в звериную морду, выпадут зубы, протухнет дыхание, а пальцы украсятся грязными когтями. Он давно уже стер случившееся из памяти, но сейчас вдруг почувствовал, что необходимо выкорчевать даже крохи воспоминаний, что с девушкой надо обойтись так, как тот обошелся с ним. Причинив ей боль, забыть о своей боли. Иначе эта грязь останется в нем навсегда, займет мысли во время завтрашнего выступления, разрушит его карьеру при дворе. Он сделает это, даже если придется разорвать девку в клочья. Сейчас. Немедленно. Вот так.
Колени под Полей разъехались, и она, как колода, рухнула на пол. Все вернулось на свои места. Он свободен. И очень устал. Растянулся на полу с ней рядом. Пусть и утомленный воин отдохнет. Пусть медленно опадает и успокаивается.
Чепуха. Все это чепуха. Никому он зла не причинил. И уж тем паче Поле. Не девственница, наверняка такое делала, и не раз. Да и та история в прошлом — чепуха. Видно, у него в голове помутилось — с чего бы иначе вспомнились обиды, нанесенные невесть когда, он даже точно не знает, сколько с тех пор прошло лет. За что себя корить? Дурацкое приключение молодости… Потому что с мужчиной? А что в этом особенного? В конце концов, лицо его в звериную морду не превратилось, зубы все свои, ногти ухоженные; с дыханием похуже, но немного розовой воды он при себе всегда носит. Нет, он совсем одурел. Будет теперь всякий раз приукрашивать банальную похоть жалостной сказочкой?
А того бродягу он ведь не убил, не утопил, встречал потом в толпе ему подобных, торгующих на паперти четками. И впрямь нет оснований вспоминать таких людей и такие истории.
Немного погодя Джакомо поднялся. Как там она? Вдруг ей стало нехорошо? Поля лежала на боку, в том месте, где он ее оставил. Легонько посапывала — спала.
Ну уж нет, нет, нет. Как можно спать — работа ждет. Он еще не закончил, точнее говоря, только начал. Он действительно чувствует, что сумеет один ее поднять. Помеха исчезла бесповоротно. Надо еще раз попробовать, теперь наверняка получится. Поля взглянула на него — спокойно, вопросительно. Боже, о каких глупостях он думал! Обида — какая обида? Разве жертва станет так смотреть? Да это же глядит сама благодарность. Ну, скажем, благодарность со знаком вопроса: чего он еще захочет?
Тогда, в первый раз, он ее недооценил, сам дал маху. Да и хотелось-то ему, по правде сказать, одного — насолить наглецу художнику. Ну а сейчас… Широковатая, но плотная задница, груди полные и оттянутые книзу ровно настолько, чтобы появилось желание их поддержать, — такая грудь дорогого стоит. И ее спокойная готовность на все. Откуда, черт побери, простая девка знает, в чем он сейчас больше всего нуждается? В спокойствии и готовности на все. Хватит с него авантюристов и авантюристок, целый день трепавших ему нервы.
Рубашку пускай наденет, но только рубашку. Ничто не должно мешать успеху эксперимента. Наука прежде всего. Джакомо поправил ткань, слишком уж обтягивающую Полины округлости, засучил рукава. Надо учиться на ошибках. Свобода движений и сосредоточенность — вот главное.
Отступив на шаг, закрыл глаза. Трудно сосредоточиться, глядя на грязные пятки и соблазнительно выпяченный зад. Эту ошибку он уже совершил. И все закончилось на полу, не между небом и землей, а между ее ягодицами — так-то… Дышал глубоко. Ждал.
Но ничего не происходило. Внезапная дрожь не сотрясала мозг, кромешную тьму не разорвала ни единая вспышка. Пустота, бесформенное ничто. Сейчас он вырвется из этой трясины, доберется до сути; придет наконец озарение, и он увидит свое будущее. Еще один вдох, до боли в груди. И тотчас, откуда ни возьмись, явился друг темноты — страх. Так он и подумал: «Страх, друг темноты» — еще до того, как реально его ощутил. Нет, какой там друг — враг, лютый враг. Предощущение боли, куда более мучительное, чем сама боль, бескрайнее поле и безостановочно кружащие над головой стаи птиц, тяжелая поступь палачей, презрительная ухмылка Куца. Напрячь все силы, очнуться, убежать. Иначе эта тьма поглотит его, вязкий страх и презрение безжалостных хозяев превратят в раба.
Итак, взлет — а не вязнущие в трясине ноги; рывок — а не унылое равнодушие. Раз, два, три. Последний вдох. Но «четыре» прозвучало уже не так решительно, а «пять» Джакомо и вовсе проглотил. Вдохновение пропало, едва он прикоснулся к Поле. Чуть уловимый запах пота и исходящее от нее тепло отбили желание противиться дурацким мыслям — они вновь вернулись. Зачем куда-то бежать? Вот его опора, последняя соломинка, начало и конец, мать и возлюбленная, утешительница павших духом, кормилица голодных, убежище для преследуемых. Это пышное тело в его руках.
И. опять он не сумел ее поднять, но не стал больше напрягать ум и мышцы, дабы убедиться, что ему это по силам. Опустился на колени, но не успел покрепче обхватить девушку, как она, молниеносно перевернувшись на спину, потянула его на себя. Ее рубашка высоко задралась, да и его панталоны от одного движения соскользнули вниз. Он склонился над ней, преисполненный волнением и нежностью. Нужно избавиться от неприятного осадка. Он не маньяк и не насильник. Способен уважать каждую женщину, любить, боготворить. Да, Поля, да. Пусть его обнимет, защитит от злых сил, прогонит затаившуюся где-то под кожей тревогу, — надо полагать, он это заслужил.
Главным для него всегда было первое сближение тел, первое соприкосновение самых чувствительных мест, однако сейчас Джакомо почти ничего не почувствовал. А она уже готова была его принять — мягкая, теплая, влажная. Потому и он вошел в нее нежно и погружался неторопливо, словно в полудреме. Ничто не могло нарушить этот ритм. Ни твердые соски, набухающие под его губами, ни внезапная судорога бедер, требующая более решительных действий.
