Unknown Unknown - Сказание о Ёсицунэ (пер. А.Стругацкого)
Затем он снял свои соломенные сандалии, вымыл ноги и стал укладываться спать.
Видя и слыша такое, стража решила:
– Никакой это не Судья Ёсицунэ. Пусть убираются.
Им открыли ворота заставы. С видимой неохотой ямабуси собрались и побрели вон, да не все сразу, а по одному и по двое и неторопливо. Бэнкэй, выходя последним, сказал стражникам:
– Спасибо, что не сочли нас за Судью Ёсицунэ и пропустили.
В воротах, однако, он задержался и добавил:
– Одно только жаль: вот уже два или три дня не удаётся нам накормить досыта нашего мальчика. Не пожалуете ли на прощанье от ваших щедрот немного риса? А мы бы за вас вознесли моление.
Стража ответила, насмехаясь:
– Вот бестолковый монах! Когда тебя спросили, не Судья ли ты Ёсицунэ, ты в ответ бранился. А теперь, когда тебя пропускают без слова, ты клянчишь еду!
Но самый рассудительный на заставе человек сказал:
– Дадим тебе и за моление, и по доброте нашей. Получай.
Он насыпал в крышку от китайской шкатулки белого риса и вручил Бэнкэю. Тот принял и приказал:
– Яматобо, возьми!
И Ёсицунэ послушно взял у него крышку. Тогда Бэнкэй сел в воротах, отцепил от пояса раковину хорагаи и извлёк из неё громовой рёв, а затем, усердно натирая зёрна чёток иратака, висевших у него на шее, произнёс такое молитвословие:
Наму!
Гонгэны храма Кумано, величайшие чудодейцы Японии!
Алмазные Дети храма Оминэ!
В Наре – храм Великий Гаран о семи залах!
В Хасэ – Одиннадцатиликая Каннон!
Боги храмов Камо, Касуга, Сумиёси!
Да пойдёт Судья Ёсицунэ этой дорогой!
Да попадёт он в руки этих воинов!
Да возьмут они его и прославятся!
И да будут их награды свидетельством
святости Санукибо из храма Хагуро!
Стража внимала с благоговением, а между тем Бэнкэй в душе молился: «Наму! Внемли мне, бодхисатва Хатиман! Воплотись в Охранителей Веры Провожающих и в Охранителей Веры Встречающих и дай нам без помех добраться до края Осю!»
Итак, Судья Ёсицунэ словно чудом прошёл через заставу в горах Арати. В тот же день они достигли бухты Цуруга и всю ночь молились бодхисатве в храме Кэи. Справились о корабле на север, но был лишь второй месяц в начале, дули свирепые ветры, и корабли из бухты не выходили. Снова ночь наступила. Не дождавшись рассвета, они перешли через перевал Кинобэ и, спустя несколько дней, достигли этидзэнского Кофу. Там они оставались три дня. И вот Ёсицунэ решил посетить храм Хэйсэндзи, прославленный в тех краях.
О том, как Ёсицунэ посетил храм Хэйсэндзи
Все находили это решение опрометчивым, но слово господина есть закон, и в тот же день они вступили в обитель Каннон. Бушевала буря с ливнем, госпожа кита-но ката чувствовала недомогание.
Монахи, услышав о гостях, доложили настоятелю. Тот немедля призвал собраться братию из ближних мест и стал держать совет. Было сказано:
– Из Камакуры указали не давать пристанища никаким ямабуси. Если это и вправду Судья Ёсицунэ, надлежит наброситься на них и задержать.
Братия вооружилась кто чем хотел и собралась.
Храм Хэйсэндзи подчиняется храму Энрякудзи, и монахи его силой духа не уступают собратьям на горе Хиэй. Глубокой ночью отобрали отряд из двух сотен монахов-воинов и служилых из храмовых властей, и вот отряд этот двинулся на обитель Каннон. Ямабуси расположились там в западной и восточной галереях. Бэнкэй предстал перед господином.
– Так я и полагал, – сказал он. – Здесь уж нам не вывернуться. До последней крайности буду пытаться перехитрить их, а как крайность придёт, выхвачу меч, крикну: «Смерть негодяям!» – и брошусь на них. Вы же, господин, по этому крику тотчас убейте себя.
С этими словами он вышел. И начался его разговор с братией.
У Бэнкэя было одно на уме: протянуть время.
– Откуда ты взялся, ямабуси? – приступили к нему грубо монахи-воины. – Здесь не постоялый двор для бродячих монахов!
– Я – хагуроский ямабуси из провинции Дэва, – смиренно ответил Бэнкэй.
– Как тебя называют в храме Хагуро?
– Я там настоятель обители Дайкоку, а зовут меня Преподобный Сануки.
– Что это за ученик с тобой?
– О, это чтимый у нас господин Канно, сын Сакаты Дзиро.
Услышав это, монахи сказали друг другу:
– Нет, это не Судья Ёсицунэ. Будь это Судья Ёсицунэ, он не мог бы так знать о делах храма Хагуро.
Доложили настоятелю. Услыхав о прекрасном собой ученике, тот перешёл в приёмную и вызвал к себе Бэнкэя.
– Поскольку вы старший у этих ямабуси, хочу поговорить с вами, – сказал он.
Они уселись лицом к лицу, скрестивши ноги. Настоятель сказал:
– Нам лестно, что нас посетил этот мальчик. Каковы его успехи в учении?
– В учении ему нет равных в нашем храме, – ответил Бэнкэй. – И хотя не мне бы это говорить, но нет ему равных и по красоте. Впрочем, изощрён он не только в науках. Владеет он и музыкальными инструментами, а на флейте сё он, могу сказать, первый в Японии.
Был при настоятеле ученик по имени Идзумибо, монах прехитроумнейший. Он и шепнул настоятелю:
– Женщины обыкновенно играют на биве и на кото. Странно получается: мы заподозрили, что мальчишка является женщиной, и нам тут же заявляют, будто он искусник на флейте! А изъявите-ка желание послушать его игру!
«Верно!» – подумал настоятель и сказал:
– Аварэ, ежели так, тогда пусть он доставит нам удовольствие и сыграет. Будет о чём потом вспомнить.
Бэнкэй, у которого потемнело в глазах, произнёс в ответ:
– Ничего не может быть легче.
Делать, однако, было нечего.
– Поспешу сказать мальчику, – пробормотал он и удалился.
Вбежав в западную галерею, он сказал господину и его супруге:
– Ну и в историю мы попали! Я наговорил им всякого вздора, и теперь госпоже предложено сыграть им на флейте! Что нам делать?
Судья Ёсицунэ произнёс:
– Раз так случилось, пусть предстанет перед ними хотя бы и без флейты.
– Горе мне! – воскликнула госпожа и упала ничком, заливаясь слезами.
Между тем монахи усердно орали снаружи:
– Скорее, мальчик! Скоро ты там?
И Бэнкэй отвечал им:
– Сейчас, погодите!
Между тем Идзумибо шепнул настоятелю.
– Что ни говорите, а ведь храм Хагуро – один из самых почитаемых в нашей стране. Позор нам будет, ежели пойдёт слава, будто мы заманили к себе в Хэйсэндзи их знаменитого ученика и заставили его валять дурака перед всей нашей братией. Лучше будет, если вы пригласите его в свою келью в гости, а там в подходящее время попросите поиграть.
– Поистине, так будет лучше, – сказал настоятель и проследовал в свои покои.
При покоях настоятеля состоял его мальчик по имени Мидао. Наряженный, подобный дивному цветку, расположился он на своём месте. Когда всё было подготовлено, настоятель взошёл и распорядился:
– Просите!
И вошла, словно бы блуждая во мраке, госпожа кита-но ката. Была она прекрасна в кафтане из тонкого узорчатого шёлка, с изящной причёской, на поясе меч с рукоятью красного дерева и веер, сверкающий позолотой. В руке она держала флейту. Из десяти, кто её сопровождал, Канэфуса, Катаока, Исэ Сабуро и Судья Ёсицунэ держались возле неё. На всякий случай, чтобы никто чужой к ней не прикоснулся.
Войдя в озарённую светильниками залу, госпожа раскрыла веер, оправила одежды и села. До сих пор всё шло без сучка без задоринки. Бэнкэй с облегчением перевёл дух. Ежели, паче чаяния, случится дурное, они успеют свернуть шею пятерым, а то и десятерым монахам, затоптать насмерть целую кучу этих бездельников и проткнуть настоятеля. Так подумав, он уселся напротив настоятеля коленями в колени.
И сказал Бэнкэй:
– Этот мальчик – первый в Японии мастер игры на флейте. Если хотите знать, он так возлюбил свою флейту, что даже слегка запустил науки. Поэтому, когда в восьмом месяце прошлого года мы выступили из Хагуро, был с него взят торжественный обет, что на всём пути туда и обратно он на флейте играть не будет. Весьма сожалею. Аварэ, извольте уволить его от игры. Впрочем, прикажите играть вместо мальчика вон тому маленькому ямабуси. А то у нас в Хагуро с обетами очень строго, и мальчик непременно понесёт суровое наказание, иначе он с удовольствием бы сыграл.
На это настоятель сказал:
– Поистине, как в Японии надлежит родителю печься о сыне, так наставнику надлежит заботиться об ученике. Нельзя допускать нарушения обетов. Пусть играют вместо него.
Бэнкэй, возликовав, произнёс:
– Эй, Яматобо! Выходи живее и играй вместо мальчика!
Судья Ёсицунэ выступил из тени алтаря, скромно уселся и стал готовиться к игре. Монахи принесли музыкальные инструменты. Перед госпожой положили кото в парчовом футляре, биву вручили отроку по имени Рэнъити, а флейту положили к ногам отрока Мидао.
Музыка едва началась, а уж восхищению слушателей не было предела. Воины изумлялись этой милости богов и будд, явленной им вместо смертельного боя. Монахи же, особенно молодые, только перешёптывались:
