Павел Шестаков - Омут
— Одну, секунду! Сейчас дам сдачу, — сказал буфетчик и, как и было условлено, нырнул в служебное помещение.
И тут же за стойкой изнутри распахнулись ставеньки, и возник ствол ручного пулемета.
— Руки вверх! — крикнул Шумов, выхватывая два пистолета.
Секунду длилась немая сцена.
Бандиты не поднимали рук. Их сковал шок.
Что-то должно было немедленно произойти — или безмолвная капитуляция, или грохот пулеметной очереди. Но произошло совсем другое…
Уже второй день маявшийся животом Бессмертный — накануне он переел жирной свинины — услыхал в туалете хорошо знакомые слова. Нет, он не выскочил пулей, он глянул в щель жалюзи, через которую можно было смотреть в коридор, но нельзя было заглянуть из коридора, и, увидев Климова, послал пулю сквозь дверь.
Красивый Климов качнулся и упал мертвым.
Услыхав выстрел, Шумов невольно сделал шаг назад, чтобы понять, увидеть, что происходит, и в тот же момент Сажень, зацепив ногой ножку столика, скомандовал:
— Ложись, братва!
И опрокинул тяжелый стол, прикрывая им падающих бандитов.
Конечно, этот маневр мог дать им лишь несколько секунд.
— Огонь! — махнул рукой Шумов пулеметчику.
Первая очередь прошла чуть выше стола, за которым лежали бандиты, а взять ниже пулеметчик не успел…
Перепрыгивая через ступеньки, Бессмертный бросился на верхнюю палубу, которая была одновременно крышей буфета. Сюда, на крышу, выходил люк, расположенный над кухней. В эту жаркую погоду он был открыт. Может быть, Бессмертный и не обратил бы на люк внимания, но тут под ногами у него громыхнула пулеметная очередь. Бессмертный глянул под крышку, закрепленную на длинном крючке, и увидел внизу пулемет, направленный из кухни в салон. Секунды хватило ему, чтобы вырвать кольцо и швырнуть в люк гранату, с которой он никогда не расставался.
Не видя заблокированных в салоне бандитов и не понимая, что происходит, он яростно заорал вниз:
— Бейте их!..
Когда, капитан услыхал первый выстрел, он вышел из каюты в рубку. Бледный под загорелой кожей рулевой стоял у штурвала.
— Ложись, — приказал капитан.
Рулевой колебался.
— Приказываю: ложись.
Матрос подчинился, и капитан сам стал к штурвалу.
В это время Шумов, поднявшись внутренним входом, вбежал в каюту.
Между ним и метавшимся по крыше салона Бессмертным почти неподвижно возвышалась в рубке сухопарая фигура капитана.
— На пол, капитан, — сказал Шумов громким шепотом из дверей.
Капитан не шелохнулся.
— Вы слышите?
— Я нахожусь на своем посту.
Услыхал ли Бессмертный громко произносимые слова капитана, или просто ослепленный яростью и страхом ринулся, как носорог, в рубку в поисках выхода, сказать трудно. Но он ринулся и схватил капитана за борт кителя.
— Правишь, гад? — прохрипел он.
Бессмертный не видел Шумова, но тот не мог стрелять. Бандит вплотную надвинулся на капитана. Шумов надеялся, что он ударит его, оттолкнет с дороги, но напрасно.
— В чека везешь?..
И Бессмертный в упор разрядил в капитана один из своих пистолетов.
Капитан оседал медленно, его пальцы еще сжимали штурвал, а перед глазами Шумова расплывалось на его спине по белой ткани кителя ярко-красное пятно.
Только тогда Бессмертный толкнул капитана в сторону, и тот повалился на палубу.
И тотчас же пули из двух стволов ударили в грудь Бессмертному. Он будто наткнулся и а них и отскочил под ударами. Умирая, он отвернулся, сделал еще шаг — еще две пули ударили в спину — и мертвый свалился в открытый люк.
А там, внизу, отчаявшиеся в своей ловушке бандиты, окруженные в пустом салоне, в последней надежде решили, что он прыгнул к ним на помощь, и разом выскочили из-за стола.
— На прорыв, братва! — завопил Сажень.
В минуту салон наполнился пороховым дымом. Бандиты открыли бешеную стрельбу во все стороны, по дверям и окнам, стараясь пробиться через чекистский заслон.
Сажень прорвался.
В отличие от Полиглота, скошенного пулями, едва он приподнялся над укрытием, Сажень изловчился выпрыгнуть в окно. Куски разбитого стекла вонзились в него, но он вырвался на палубу. И остановился.
Дальше бежать было некуда.
Весь в крови, в клочках изодранной одежды, стоял он перед вооруженными людьми. Стало вдруг тихо.
В последний раз в жизни Сажень оглянулся по сторонам, увидел солнце, блеск морской воды и направленное на него оружие.
И он принял решение.
— Живым не возьмете…
Он вскочил на борт и камнем рухнул вниз. Если бы он успел посмотреть, куда падает, он, может быть, и не прыгнул бы, предпочтя пулю. Впрочем, от пули он и умер. Но, прежде чем умереть, Сажень попал на плицу равномерно вращающегося колеса, она потащила его вниз, в пучину, проволокла под водой и полуживого вновь вытолкнула на поверхность.
Кто-то выстрелил.
Сажень исчез на минуту, а потом всплыл. На этот раз без признаков жизни…
* * *Софи смотрела в черную яму.
По расчетам Техника, рыть оставалось совсем немного. Почва оказалась мягкой, и работа продвигалась даже быстрее, чем они надеялись. Правда, рыхлая земля грозила обвалом, но Техник все предусмотрел, изготовил и привез деревянные столбики-опоры и доски, из которых легко и быстро складывались крепления, предохраняющие от обвала.
— Каково сооружение? — спрашивал он с гордостью. — Революция погубила в моем лице великого строителя. К счастью, мои дарования оказались многообразными. Во мне живет человек Возрождения, той счастливой эпохи, когда гений и злодейство гармонично сочетались в одной личности…
В тот последний день с утра он был почти весел, во всяком случае, подчеркивал свое хорошее настроение.
В газетах, было только что напечатано сообщение о ликвидации крупной банды на пароходе «Пролетарий» и перечислялись фамилии убитых бандитов — настоящие фамилии и клички.
— Подумать только, оказывается, Бессмертный — настоящая фамилия! Вот истинный храбрец, он выступал с открытым забралом. А у идейного мстителя по кличке Сажень такая же затрапезная фамилия — Кукушкин. Интересно, слушал ли он кукушку, когда собирался в последний бой?
Софи не отозвалась.
— Молчите? А я, наоборот, взволнован. Морской бой! Это же не шутка. Их схоронили в пучине, привязав к ногам чугунные ядра. Был приспущен андреевский флаг. Гром прощального салюта слился с вечным шумом прибоя. Только кукушка молчала. Ей больше нечего было сказать.
— Перестаньте, пожалуйста, глумиться.
— Разве не смешно?
— Ничуть. Ведь это вы их убили.
— Не без вашего участия.
— Но я не глумлюсь.
«Я тоже. Я только собираюсь поглумиться. Над тобой».
Этого он не сказал вслух, а только подумал и ушел.
А Софи осталась.
Она сидела и смотрела уныло в черную яму, из которой ночь за ночью вынимала сырую, тяжелую землю.
«Неужели я копаю собственную могилу? Неужели этот мерзавец убьет меня и я сгнию здесь? Да, наверно, так и будет… Я заслужила. Я хотела мстить и бороться… Но разве это борьба? Сделка с бандитом. Из-за чего? Ну, пусть мы захватим ценности… Для чего? Чтобы покупать и подкупать? Кого? Подонков? Продажную сволочь? Потому что больше нет людей, которые шли бы с нами по долгу и совести…
А Юрий? Он пошел… Но хватит ли у него сил? Славный, беззащитный мальчик, как и я, он в потемках, в этой же яме, в тупике… И все-таки это единственная светлая личность среди тех, кто меня окружает. Нельзя допустить, чтобы и его убили в черной яме. Я не должна этого допустить!..»
* * *Накануне у Юрия с Татьяной состоялся последний разговор.
Он ждал ее несколько дней у себя, но она не пришла, и он пошел к Пряхиным.
К счастью, никто не мешал им.
— Я должен многое сказать тебе.
— Разве мы мало говорили?
— Мне придется на время уехать.
— Уезжай, если нужно.
— Ты переедешь к маме? — спросил он, зная ответ.
— Нет.
— Я так и думал.
Он сказал холодно, осуждающим тоном.
— Что ты думал? О чем?
— Я слишком хорошо знаю твой характер.
Слезы подступили у нее к глазам.
— Ты ничего не знаешь! Что мне пришлось пережить…
Она знала, что теряет его окончательно, что уже потеряла, но с какой болью рвались последние нитки. С кровью. Ей вдруг нестерпимо захотелось рассказать ему правду. Зачем? Чтобы удержать на краю пропасти, в которую он неумолимо катился, или просто заставить испытать ту же боль, что сама испытывала?.. Не отдавая отчета, она начала:
— Наш ребенок…
Но он схватил ее за руку:
— Довольно об этом. Я не сравниваю твое горе с моим, но и у меня есть предел. Утешься тем, о чем я говорил. Подумай, что бы мы делали сейчас, если бы он был!
— Нам было бы плохо?
— Ужасно! Просто ужасно. Мы были бы рабами, прикованными к галере. Безо всякой надежды спастись, бежать с каторги…
