Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
– О такой занимательной шутке следует непременно рассказать в обществе… Отчего ты мне тотчас всего не поведал? – надула губки княгиня.
После ухода гостей она переоделась в узкий шелковый халат и теперь ежеминутно запахивала его на груди и одергивала на ногах.
В свете четырехсвечного шандала Рубанов успевал заметить то небольшую грудь, то холеную белую ногу. Однако посягать на эту женщину он не смел даже в мыслях.
– Господин корнет, – прикрыла полой халата свои ноги княгиня, но выставила напоказ грудь и не спешила прятать ее, ведь сосков пока же невидно… – чем этот пьяница, жуир и хвастун так расстроил вас? – откинув дипломатию, не подходящую к этому мальчишке, напрямую спросила и замерла, не мигая глядя в отражение своих глаз и в то же время внимательно наблюдая за лицом Рубанова.
Максим на минуту растерялся, быстро прокручивая в голове, как бы половчее соврать этой любопытной женщине. Княгиня с внутренней усмешкой наблюдала за игрой чувств на его простодушном пока лице и с завистью думала: «Эх, молодость, молодость! Счастливая пора свежих страстей, неопытных поцелуев и несмелых объятий, как все это быстро и безвозвратно проходит!»
Максим, слыша как княгиня вздыхает и относя это на свой счет, выпалил:
– Да опять тайные взаимоотношения маменьки и соседа генерала. – Щеки его пошли пятнами от смущения.
– Вы еще слишком юны, мон шер, и не знаете того, что в обществе все адюльтеры забываются на следующий же день, так как на смену одним идет масса других, а наши женские головки не настолько умны, чтобы все это помнить и держать в памяти, к тому же и самим приходится кое-что скрывать, так что не волнуйся и не переживай, все давно забыто, а может даже, и не всплывало нигде… – Запахнула все-таки халат на груди, заметив, что он практически ничего не прикрывает, при этом ноги ее далеко открылись, да к тому же она грациозно закинула одну на другую, на секунду представ перед юношей совершенно обнаженной до самого пуфика, на котором сидела; но переживающий о своем Максим даже не обратил на нее внимания, чем очень огорчил княгиню.
– Выбросьте все из головы, – поднялась она, запахнув халат, и направилась в спальную комнату, по пути, однако, будто только что вспомнив, язвительно произнесла, чуть растягивая слова:
– Ой, умираю… как эта пунцовогубая полковничиха глядела на тебя-а…
Чины канцелярии лейб-гвардии Конного полка, как всегда, прилежно скрипели перьями.
«Чего они вечно пишут?» – подумал Максим и тут же увидел улыбающегося Нарышкина.
– Серж! –вскричал радостно и, раскинув руки, двинулся навстречу другу, обратив внимание на любопытные глазки писарей: «Все ж отвлеклись, чернильные души…»
– Вайцман к полковнику за назначением направил?.. А Михайлы Андреевича сегодня не будет, я за него! – когда закончились обьятия, произнес Нарышкин. – Ты неплохо смотришься в корнетских погонах, – похвалил он Рубанова.
– Серж, без шуток, мне действительно к командиру надо…
– Говорю же, я за него! – хохотнул Нарышкин и указал на старшего писаря, на этот раз причесанного и с нормальным цветом лица.
Максим в душе тоже хохотнул, вспомнив, как гонял канцелярских чинов Арсеньев в самый первый его визит.
– Бумаги с назначением у него… – сел на стул и независимо закинул ногу на ногу Нарышкин, – тебя с Гришкой Оболенским помощниками командиров взводов нашего второго эскадрона назначили, а я от Вайцмана избавился, – перекрестился он и покосился на старшего писаря, – теперь полковой адьютант, – гордо выпятил грудь корнет.
Расписавшись на каком-то листке с полковой печатью у старшего писаря, Максим сел напротив Нарышкина.
Писарчуки, удовлетворив любопытство, уткнули носы в бумаги.
– Да, Рубанов, Вебер штаб-ротмистра получил! Никак в себя от счастья прийти не может… В дворцовый караул готов ходить каждый день, чтобы фрейлины на его эполеты полюбовались… Извини, как отдохнул?
– Нормально! А ты?
– Тогда пошли в казарму, по дороге все доскажу, – не ответив на вопрос, потянулся Серж за офицерской треуголкой, – а то Оболенский на дуэль вызовет, ежели узнает, что сразу к нему не повел…
-Хо!.. Рубанов! Господин корнет! – стиснули Максима огромные лапищи, и он уловил запах перегара, когда княжеские губы ткнули его в щеку. – Тебя, ваше благородие, в третий взвод откомандировали, а я в первом… Поруководим!.. – потер он ладони.
– Здравия желаю, ваше благородие! – по всем правилам отдал честь Шалфеев, а следом подходили улыбающиеся Кузьмин, Антип, вахмистр и другие конногвардейцы.
В горле у Максима запершило и отчего-то защипало глаза. «Только этого мне не хватало! – подумал он, пожимая протянутые руки. – Наконец-то я дома!» – блаженно вздохнул Максим.
И даже подошедший штаб-ротмистр Вебер не испортил настроения. Рубанов от души поздравил его с производством в новый чин.
– Сегодня в ресторацию закатим! – взял руководство в свои мощные руки Оболенский, когда корнеты остались одни. – Затем можно «гренадера» с «Мойшей» посетить, а завтра в нашу честь дает обед мой папà, так что милости просим! Кстати, уговорил Сержа жить у нас, а ты где остановился? У Голицыных?! – расстроился князь. – А я рассчитывал, что по-прежнему вместе будем…
И служба пошла отсчитывать дни, будто Максим никуда и не уезжал… Взводным у Рубанова стал высоченный худой поручик с зачесанными на виски черными редкими волосами, с глубокой морщиной на лбу и заботой в глазах. Он резко пожал руку корнету, выслушав рапорт, и представился сам.
«Дмитрий Гуров, – повторил про себя, чтоб не забыть, Рубанов, – Слава Богу – русский».
– А отчего, смею спросить, оранжевый приборный цвет? – удивленно указал Максим на воротник поручика.
– Сообразите мое положение, корнет, уже более недели, как перевелся из Екатеринославского кирасирского, и за делами все забываю поменять приборный цвет… Спасибо, указали!
«Ежели попадешься Арсеньеву, мигом вспомнишь! – подумал Максим, оглядывая длинную талию, карие глаза и аккуратный нос своего командира. По виду не более двадцати пяти, – определил он, – и звезд с неба не хватает, обычная провинциальная «кислая шерсть», за что такой почет?»
– Извините, Максим Акимович, у меня к вам просьба…
«О господи! То "батюшкой", то по отечеству величают, – гордо выпятил грудь Рубанов и нахмурился, чтобы выглядеть посолиднее. Когда же я, наконец, постарею?!»
– Господин поручик, ради бога! Любую услугу…
– Вы, я слышал, полтора года в Конногвардейском и во дворец в караулы ходили…
– Именно так. И не раз.
– Тогда окажите любезность и возьмите на себя командование послезавтра внутренним караулом в Зимнем, хотя формально старшим пойду я, а вы моим помощником…
– Отчего же, господин поручик, со всей душой! Ничего страшного в том нет. Мигом все покажу и обучу…
Побеседовав таким светским образом, довольные друг другом, сослуживцы разошлись по своим делам.
В один из вечеров, сидя у камина, слушая завывание бури за окном и играя с князем Петром в шахматы, Рубанов завел разговор о своем взводном. Княгиня Катерина, утонув в глубоком кресле, наслаждалась теплом, покоем и тем особым чувством защищенности, которое приходит к женщине, когда дома порядок, в наличии деньги и любящий муж… Она сладко, словно обласканная кошечка, жмурилась и потягивалась своим гибким телом, вслушиваясь в разговор мужчин и изредка вставляя реплику.
– Поручик, как бишь его… ах да! Гуров – звезд с неба действительно не хватал, пока неожиданно не посватался к богатенькой старой деве… Она, разумеется, долго не ломалась и, не жадничая, вручила поручику руку и средства…
Княгиня навострила ушки и отложила вышивку.
– Словом, проявил находчивость и женился на деньгах и положении!.. Правда, супруга несколько постарше, лет так на десяток… и с бельмом… Арсеньев имел честь видеть ее, но зато тестюшка похлопотал на радостях, позолотил кому надо ручку, и вот он, результат – зять в гвардии!
Слушая мужчин, княгиня то надувала губки, то хмурила лобик, то хихикала.
С друзьями Максим теперь виделся реже: Голицына произвела его в свои пажи и таскала за собой на обеды и званые вечера. Рубанов уже посетил молчаливого генерала, Василия Михайловича, двух голицынских подруг и готовился к выходу в «большой свет», как говорила княгиня Катерина, – намечался бал у вельможи с лентой.
– Возможно присутствие государя! – радовалась она и, усадив корнета в карету, помчалась с ним к французу портному.
Вне строя кирасирские и гусарские офицеры помимо общеармейских сюртуков носили вицмундир, являвшийся парадно-выходной формой. А у кавалергардов и конногвардейцев, по велению императора, имелось два вицмундира. Как раз их-то и пришлось примерять полдня бедному мученику, к тому же перед ними к портному пожаловала чопорная старушка с двумя кавалерийскими сосунками-корнетами.
