Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
Обзор книги Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
РАЗОМКНУТЫЙ КРУГ
Господи! Спаси Россию!..
Ведь она у тебя одна!!!
1
Ветшающий барский дом, окруженный огромными акациями, приткнулся на самом краю поросшего лебедой и лопухом яра.
Несколькими ярусами гора опускалась к Волге и заканчивалась уютным заливом, затененным густой листвой на корявых ветвях акаций и плакучих ив.
Небольшая круглая беседка из камня, увитая плющом с одной стороны, другим боком, зеленым от мха, лениво плескалась в теплых водах сонной реки. Узкая каменная лестница с коваными металлическими перилами начиналась недалеко от беседки и вела наверх.
Голубоглазый обнаженный мальчик вышел из беседки и сел на теп-лую примятую траву, опустив ноги в воду и шевеля от удовольствия пальцами, стал наблюдать, как течение перекатывалось через них и медленно несло то травинку, то мелкие водоросли.
Солнце палило нещадно, лишь изредка прячась за редкие облака. Тело маленького барчука стало смуглым от загара, его аккуратный курносый нос облупился, а пшеничные волосы выгорели чуть не до седины. Глянув на другой, тоже крутой берег, он вырвал травинку, пожевав, выплюнул ее и понюхал пальцы, терпко пахнущие пряной горечью. Затем пружинисто поднялся и быстро, без разбега, плюхнулся в реку. Загорелые ягодицы, мелькнув, скрылись под водой. На миг его не стало видно.
Несколько полноватая молодая женщина в длинной белой рубахе поставила на блюдце недопитую чашку чая и, привстав на колени, стала разглядывать гладкую поверхность реки из-под ладони. Мгновенно волнение отразилось в ее прищуренных светло-серых глазах. Припухшие от жары и чая полные губы приоткрылись, и нежный горячий язычок, несколько раз облизнув их, исчез за ровными белыми зубами с небольшой щербинкой сверху.
– Следите, чтоб дите не утонуло! – строго сказала она чистым звонким голосом двум бородатым мужикам-рыболовам, ходившим с бредешком вдоль берега.
– Смотрим, барыня! – пялился молодой рыбак на белые колени, показавшиеся из-под задравшейся рубахи.
Через полминуты светлая головка мальчугана появилась над водой.
– Максимка, сынок, к берегу плыви! – женщина облегченно перевела дыхание, и ласковая улыбка заиграла на ее чистом, без морщин, лице, проявив две ямочки по краям рта.
– Акулька! Еще чаю налей, – велела она черноволосой девчонке, тоже одетой лишь в белую рубаху.
– Слушаюсь, барыня, – отвела озорные глаза от могучего торса одного из рыболовов дворовая девка.
– Сынок, иди чайку попей, – расслабленно села на покрывало женщина и стала томно обмахиваться рукой.
Большой цветастый зонт давал тень лишь своей длинной ручке, воткнутой в землю. Солнце стояло в зените. «Искупаться, что ли, и идти отдыхать», – подумала помещица, тяжело поднимая свое крепкое ладное тело и медленно заходя в реку. Ее сын самозабвенно плескался и веселился, ни на кого не обращая внимания.
– Ух! – воскликнула его мать, окунаясь по самые плечи и придерживая руками полные, крепкие груди. – Пойди тоже окунись, – пожалела стоявшую на берегу девку.
Та, радостно скинув рубашку, с визгом помчалась в воду, привлекая внимание понравившегося рыболова. Ее маленькие грудки с темными сосками подпрыгивали в такт движениям.
– Бесстыдница! – беззлобно пожурила ее барыня, обрызгав водой. Смеющиеся глаза служанки ловили взгляд мужчины, но он не отрывался от белеющего сквозь намокшую ткань тела своей госпожи. Напрягшиеся плечи его и руки мощно рассекали поток воды и уверенно тащили корявую и скользкую палку бредня. Рельефная шея гордо держала красивую голову.
Достаточно остыв, барыня медленно стала выходить, прощупывая ногой дно, чтобы не дай бог случайно не ступить на ракушку. На берегу, приказав мужикам отвернуться, с трудом стянула через голову прилипшую к телу рубашку и велела девке растереть себя полотенцем.
Ее сын прыгал рядом на одной ноге, склонив голову набок и закрыв ухо ладонью. Парнишку пока еще не интересовали раздетые женщины. Молодой рыбак осмелился обернуться и замер в восхищении… Барыня стояла лицом к нему расставив ноги и расчесывала гребнем густые светлые волосы, закрыв глаза и горделиво вздернув носик, усыпанный веснушками.
Служанка насухо вытирала ее ягодицы. Одна полная грудь барыни была скрыта волной волос; другая – медленно колыхалась в такт движениям дворовой девки, дразня рыбака розовым крупным соском, окаймленным таким же по цвету ореолом. Оторвав глаза от барыни, он заметил присевшую на корточки служанку. Но девчонка его не интересовала. Он опять с жадностью стал разглядывать свою госпожу, стараясь запомнить ее на всю жизнь, как несбывшуюся мечту.
– Данила! – привел его в чувство бородатый товарищ, дернув на своей стороне бредень. – Заснул, что ли, черт окаянный, или розог захотел?
Барыня закончила причесываться и велела подать сухую рубашку, затем, взяв уже одетого сына за руку, повела его к лестнице. Поднявшись наконец вверх, на гору, она отпустила Максима и вытерла потный лоб, безразлично оглядев пыльную колею дороги, поросшую по краям бурьяном и упирающуюся в широкие ворота с вечно распахнутой проржавевшей створой – другая пропала в незапамятные времена – и кирпичной аркой над ними с двумя выбитыми цифрами – единицей и семеркой. Через промежуток в две отвалившиеся цифры виднелась полустертая буква «Г».
На забор не было даже намека. Предание повествовало, что обустраивать поместье прадед барчука начал с беседки и лестницы, а построив кирпичную арку, разорился – то ли проигрался в карты, то ли попалась ему в столице красавица… об этом предание скромно умалчивало, но на дом денег явно не хватило – вот и стоял он неухоженный и кособокий, поскрипывая на ветру больными деревянными суставами.
Вздохнув и оглянувшись на тащившую зонт и узел с вещами девку, барыня снова взяла за руку сына и направилась в сторону посеревшего от дождей небольшого двухэтажного дома с шатким балконом, ненадежно опиравшимся на три подгнившие деревянные колонны. Четвертая отвалилась через год после рождения ребенка, но отец барчука не удосужился поставить новую, так как стареющая царица Екатерина призвала на службу красавца помещика Акима Рубанова, и с тех пор он был редким гостем в своей родовой деревне. Служба в гусарах отнимала много времени и сил… Карты и женщины, парады и караулы заставляли забыть о доме и томящейся там молодой жене, а случавшиеся военные кампании начисто отбивали память о небольшом поместье, затерявшемся на необъятных просторах России…
Иногда только, то на балу, то у костра военного лагеря, неожиданно вспоминал гусар жену и малого сына, тяжело вздыхал: следует испросить отпуск да съездить в Рубановку, а то избалуют мальчонку, но скоро в суете дней эта мысль забывалась до следующего раза. Так и жили мать с сыном в маленькой деревушке, насчитывающей сто тридцать две души, изредка получая весточку от мужа и отца. От бумаги пахло то вином, то духами…
Прочитав несколько раз письмо и тяжело повздыхав, барыня убирала его в ларчик красного дерева, присоединяя к тонкой пачке, перевязанной синей лентой.
Небольшая дворня и крепостные не боялись помещицу, хотя изредка для острастки повелевала она кучеру Агафону, огромному волосатому мужику, выпороть провинившегося на конюшне, но затем обязательно делала наказанному подарок: мужику давала копейку на шкалик, а бабе – какую-нибудь ленточку.
«Матушка Ольга Николавна» звали ее крепостные и не обижались на свою одинокую молодую госпожу. «Как же не бить? – рассуждали они. – Без битья совсем разбаловаться могем!..»
В округе проживало несколько помещиков, но все они были стары и скучны. Разговоры вели лишь о ценах на зерно, мясо и коноплю, кроме Священного Писания ничего не читали, кроме охоты ничего не любили. Правда, на другом берегу Волги напротив Рубановки раскинулось обширное поместье генерала, но приезжал он туда редко, даже реже ее мужа, а точнее, был всего два раза.
Словом, тоска и скука!..
Поэтому Ольга Николаевна никуда не выезжала и гостей не принимала. Дни ее протекали в праздности и ожидании писем. Когда накатывало настроение, она долго и с удовольствием занималась с сыном; но в основном сидела в глубоком удобном кресле и развлекала себя вышивкой, игрой на клавикордах или читала. По воскресеньям приказывала кучеру заложить рессорную коляску и ехала в церковь, а после, заломив руки, бродила по комнатам… Зайдя в гостиную, вскользь бросала взгляд на знакомые до последней травинки пейзажные офорты, висевшие на стене, поправляла стрелку старинных часов и, зевая, шла в спальню, где долго рассматривала свое отражение в зеркале, а затем ничком бросалась на пуховую перину, зарывалась в нее лицом и долго-долго с наслаждением рыдала, временами взбивая кулачком мокрую от слез подушку…
Сын не замечал тоски своей матери, а скорее, даже не знал, что это такое. Он не понимал, как это можно скучать, когда впереди столько дел и жизнь так хороша и интересна.
