Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
Максим сидел молча и, поворачивая голову из стороны в сторону, с видимым удовольствием внимательно вслушивался в разговор. Рассказывать ему пока было нечего, да и не по чину.
Гусарский полковник, громко и часто чмокая трубкой, шумно пускал дым и безбожно врал о своих подвигах.
Голицын, брезгливо отмахиваясь от клубов его дыма, старался не слушать гусара, а весь ушел в наслаждение трубкой, мягко обхватывая губами янтарный чубук и бережно выпуская изо рта колечки. И дым-то от него, казалось, был душистый, светский и изысканный, словом – аристократический дым, не то что вонючее облако над гусарским полковником.
«Кто как курит, так и барышень любит…» – начал рассуждать Рубанов на более близкую и понятную тему, разглядывая гусара и сравнивая его с князем Петром.
Дверь в библиотеку растворилась, и раздалось громогласное: «Кушать подано!»
Максим повернулся на голос и увидел шеф-повара, произнесшего эту сакраментальную фразу, и старичка-лакея, стоявшего за ним и еще только со свистом набиравшего воздух в свои хилые легкие. «И тут опередил беднягу!» – подумал Максим, выходя после всех из библиотеки. Старикашка в это время выдыхал непонадобившийся воздух, попутно размышляя, что бы такое сотворить с горластым поваром, и автоматически захлопывая за Рубановым дверь.
Негромко, приятно и как-то по-домашнему уютно на хорах заиграла музыка. Вышколенные официанты отодвигали стулья, усаживая гостей. Гусарский полковник, оттолкнув лакея, поставил стул, как надо ему, и шепнул, чтобы тот наливал побольше лимонной, полынной или пшеничной водки, но не эту кислятину, – брезгливо указал на шампанское. «Я больше привык сам за собой ухаживать…» – подумал он.
Однако в начале обеда водка не подавалась. Безмолвные официанты в белых перчатках разливали в хрустальные с княжескими вензелями рюмки тонкие иностранные вина, благоухающие солнечными виноградниками Италии и Гаскони. Полковник жадно запивал «венгерским», «рейнтвейном» или «дреймадерой» кулебяку и рябчиков, заливного поросенка и телячий студень, с надеждой поглядывая на официанта; и лишь когда сам шеф-повар под аплодисменты гостей и душевные муки старичка-лакея внес поднос с отварной осетриной, стали подавать водку.
Максим сидел рядом с усатым гусаром и с интересом наблюдал, как наливался краснотой его нос. Водка сделала свое дело – полковник стал болтлив не в меру и постепенно начинал извиняться, поворачиваясь всем корпусом то к Рубанову, то к жене Арсеньева. Пальцы его полусогнутой руки цепко держали рюмку.
Еще через некоторое время, к облегчению Арсеньева и его супруги, гусар общался лишь с Рубановым. То ли ему стало тяжело вертеться, то ли после огромного количества выпитого он потерял интерес к женщинам, но от Максима не отворачивался до самого конца. Юный корнет узнал, что победить «Буонапарту» может лишь его сосед, так как у Мишки Кутузова было ранение в мозги, что стало особенно заметно во время Аустерлица; а Барклашка – и вовсе дурак, к тому же нерусский… «Извините!» – Опрокинул в рот рюмку полковник.
– В России осталось два военачальника, – уже громко, на весь стол, вещал гусар, – это, извините, наш император и, извините, ваш покорный слуга, – икнул он, проглотив еще одну рюмку пшеничной, чтоб не позорить свой род войск.
Усы его воинственно топорщились, и в середине их цвел нос, как роза на стебле. Максим с нетерпением ожидал, когда император в устах рассказчика станет просто «Сашкой», дабы вызвать его на дуэль. Но гусар, несколько раз извинившись и глянув мутными глазами на бесшумно меняющих свечи слуг, переменил тему.
– Милостивый государь! Извиняюсь, а вы не из тех Рубановых, что соседи генерала Ромашова? Извините… – с трудом выпил еще полрюмки и сморщил нос, утопив его в усах. – Ежели так, то я встречал новый, восемьсот шестой год в компании с вашей матушкой…
Максима пробрала дрожь, но в этот момент полковник свалил вазу с фруктами, и два лакея, повинуясь взгляду Голицына, подхватив его под руки, повели в княжеский кабинет отдыхать.
Сидевшие за столом, казалось, не обратили внимания на инцидент. Оживленные голоса обсуждали последние светские сплетни, слышались смех и поздравления с производством в офицеры.
Максим постепенно пришел в себя, взгляд его стал различать наряды и бриллианты на шеях дам, блеск эполет на плечах мужчин и свет, исходящий от толстых восковых свечей и отражающийся на хрустале посуды. «Чего это я так растерялся? – удивился он, наклоном головы отвечая на поздравления. – Гусар тогда, по всей видимости, свалился под стол, как и сейчас, в середине праздника, а наутро уехал в полк, вряд ли он знает про взаимоотношения моей матушки и генерала… Черт-дьявол! Чего это я так испугался?» – покрутил он головой и улыбнулся, заметив обеспокоенный взгляд княгини.
Стоявший за спиной официант чего-то налил ему из большой темной бутылки, завернутой в салфетку, и, не разбирая вкуса, он выпил пахучую жидкость, краем уха услышав об успехе какого-то Василия Федоровича… Затем мужчины снова направились в библиотеку, так как кабинет был занят, – выкурить по трубке, а дамы остались за столом поболтать и выпить кофею.
Максим приятно устроился на диване, на другой диван сел молчаливый генерал, а остальные четверо разместились в креслах за небольшим столиком, решив потешиться в бостон. Карты раздавал Голицын, напротив него сидел сановник с орденской лентой. Двое полковников составили еще одну пару. По причине солидного возлияния игра шла вяло, противники без конца отвлекались разговорами.
Максиму даже показалось, что мужчины являются большими любителями поболтать, нежели дамы; но в виду того, что темы, ими обсуждаемые, носят, на их взгляд, важный государственный характер, в отличие от женских разговоров о модах, украшениях и сватовстве, то сплетниками сильная половина человечества себя никак не считала.
– Гм-м, кхе-х! – первым опять начал вельможа. – Какой все-таки несносный болтун этот гусарик, с молоду он такой, поэтому никогда и не станет генералом!
Присутствующие полковники радостно хохотнули и согласно покивали головами. Князь Петр промолчал, быстро глянув на Максима. Вельможа поймал его взгляд.
– Вот именно, такие командиры своими разговорами и развращают молодежь, – указал на Рубанова.
Максим скромно потупился.
– Никакого уважения к заслугам и чинам… О Михаиле Илларионовиче так сказать… Ужас! – Пухлая рука его, унизанная перстнями, небрежно держала карты.
– Великий военачальник нашелся! – хохотнул Арсеньев.
– Да, господа! – почему-то перешел на шепот вельможа. – Рыба гниет с головы…
– Что вы этим хотите сказать, ваше высокопревосходительство? – удивленно нахмурился и задрожал толстыми щеками Василий Михайлович.
– Как что, милостивый государь?! – вскинулся сановник. – Первый либерал в государстве – это сам император… Начитался в юности Руссо и Вольтера – вот и думает совершить переворот…
Полковники внимательно подняли брови и насупились…
– Эти писаки-французишки что хотят могут сочинять, они ни за что не отвечают, а тут на плечах огромное государство… А этот поповский отпрыск – Сперанский! – презрительно и злобно бросил карты на стол вельможа. – Этот государственный преступник, что ведь надумал?.. – понесло статского генерала. – Придворные чины отменить, а главное, ввести экзамены на чины коллежских асессоров и статских советников… Изменить существующий порядок норовит… – чуть ли уже не кричал он, – и судебное, и финансовое, и административное управление сломать… Да это же государственный переворот, господа! Уже о конституции заговорил… попович! Семинарист! А самое удивительное, судари мои, ему аристократы помогают государя закружить и оболванить… Все эти Кочубеи, Строгановы, Новосильцевы и полячишка Чарторижский… Друзья юности…
Нет! Не должен русский царь быть либералом! Не должен… И в этом мы ему поможем.
– В чем – этом? – тоже бросил карты на стол Голицын. – И кто это мы?!
Взгляды переменить!!! – ответил сановник. – И граф Аракчеев с нами… Вот кто сумеет подхватить из слабых рук Россию и сжать ее в кулаке! – блаженно сощурился вельможа. – А вольности долженствует предоставлять лишь дворянству – становому хребту государства! И это государь должен знать наверняка. Его императорское величество сам того не понимает, какие силы в будущем может разбудить его либерализм… Чует мое сердце, разрушат Россию фарисеи и масоны, непременно разрушат!
Проводив всех, кроме гусарского полковника, княгиня сидела в своем будуаре на мягком пуфике, гляделась в зеркало и беседовала с Рубановым. Князь Петр, пожелав им покойной ночи, отправился спать, попросив супругу долго не задерживаться. Голицына внимательно, с огромным интересом и любопытством слушала рассказ корнета о поездке в поместье, о матери и Даниле, о его побеге и поимке, о друзьях и наглых кавалергардах… Смеялась над их пари и думала, как бы между делом разузнать, чего так испугался Рубанов во время разговора с гусаром. «Разумеется, каким-то боком это связано с Мари?!» – рассуждала она, при этом весело смеясь над кавалергардами, выбегающими из кладбищенского склепа.
