Хилари Мантел - Внесите тела
– Но сколько это продлится?
Никто ей не отвечает. Снаружи ждет Уильям Кингстон, комендант Тауэра. Мощным сложением Кингстон напоминает короля, держится с достоинством, но одно его появление способно вогнать в дрожь любого смельчака. Он вспоминает, как Кингстон приехал за Вулси: у кардинала подогнулись колени, и тому пришлось сесть на сундук. Следовало оставить Кингстона в Тауэре, шепчет он лорду-канцлеру, сами бы справились.
– Мы бы справились, – также шепотом отвечает Одли, – но может быть, дело в другом, господин секретарь? Сдается мне, вы сами порядком испуганы.
Он идет к плавучей пристани, изумляясь про себя легкомыслию лорда-канцлера. Головы каменных чудищ плещутся в реке, как и отражения людей: силуэты джентльменов подернуты рябью, перевернутая фигура королевы мерцает, словно пламя в бокале; вокруг них танцует мягкий послеполуденный свет, птицы заливаются трелями. Он помогает Анне забраться на барку: Одли явно боится к ней прикоснуться, от Норфолка она отстраняется сама. Словно прочтя его мысли, Анна шепчет:
– Кремюэль, а ведь вы так и не простили мне Вулси.
Фицуильям ловит его взгляд, что-то бормочет, не разберешь что. Когда-то Фиц был кардинальским любимцем, вероятно, они думают об одном: теперь Анна Болейн знает, каково это, когда тебя выводят из дома и везут в лодке по реке, и с каждым взмахом весла отмеренная тебе жизнь убывает.
В барке Норфолк садится напротив племянницы, раздраженно ерзает и бурчит:
– Теперь вы видите, мадам, видите? Вот что бывает, когда отвергаешь собственных родственников!
– Почему же отвергает? – замечает Одли. – Вовсе нет.
Он бросает на лорда-канцлера хмурый взгляд. Вопрос с братом Джорджем требует известной деликатности. Не хватало еще, чтобы Анна заметалась и ненароком спихнула кого-нибудь за борт. Он уходит в себя, смотрит на воду. Их сопровождают алебардщики, острота и блеск лезвий восхищают. Алебарды весьма дешевы в изготовлении, хотя их дни миновали. Он вспоминает Италию, поле боя, укол пики. В Тауэре есть пороховой склад, ему хочется поболтать с оружейниками как-нибудь в другой раз.
– А куда подевался Чарльз Брэндон? – спрашивает Анна. – Не понимаю, как он такое пропустил.
– Вероятно, с королем, – отвечает Одли, разворачивается к нему и говорит вполголоса: – Нашептывает гадости про вашего приятеля Уайетта. Придется вам отступиться, господин секретарь.
Он не сводит глаз с дальнего берега.
– Уайетт – не тот человек, от которого отступаются.
Лорд-канцлер фыркает:
– Стихами делу не поможешь. Так ему и надо. Пишет загадками. Скоро король поймет, что пришла пора их разгадать.
Едва ли. Бывают шифры столь изощренные, что хватит полстрочки, слога, паузы, цезуры, чтобы полностью изменить смысл. Он гордится, всегда будет гордиться, что не задал Уайетту ни одного вопроса, который заставил бы того солгать или утаить правду. Анне пришлось лицемерить, объясняла ему леди Рочфорд: в первую брачную ночь изображать девственницу, всхлипывать и лежать бревно бревном.
– Но, леди Рочфорд, на его месте любой мужчина дрогнул бы, – отвечал он. – Король – не насильник.
По крайней мере могла бы польстить ему, не сдавалась леди Рочфорд. Изобразить радостное удивление.
Тон леди Рочфорд, та особая женская жестокость, что в нем сквозит, ему неприятны. Женщины сражаются тем жалким оружием, которым наградил их Господь – злобой, коварством, хитростью, – и порой осмеливаются перейти границы, за которые мужчины ни ногой.
Тело короля не имеет границ, оно изменчиво, как и его королевство, остров, сам себя намывающий и сам себя растворяющий в воде, соленой и пресной. Земля с болотистыми тропами и скудными берегами, приливами и отливами, земля, что дышит и исходит влагой, земля трясин, вязких, будто пересуды англичанок, и гнилых топей, куда рискнет сунуться лишь священник с лучиной в руках.
От реки тянет холодом, до лета еще несколько недель. Анна смотрит на воду, затем поднимает глаза и спрашивает:
– Где архиепископ? Кранмер защитит меня, мои епископы защитят меня, они обязаны мне своим возвышением. Приведите Кранмера, и он присягнет, что я чиста.
Норфолк наклоняется и рявкает ей прямо в лицо:
– Епископ плюет на вас, племянница!
– Я королева, и если вы причините мне вред, на вас падет проклятие. Пока меня не отпустят, ни капли дождя не падет на землю.
Фицуильям издает тихий стон.
– Мадам, – говорит лорд-канцлер, – подобные глупости и привели вас сюда.
– Неужели? А я думала, меня подозревают в супружеской измене. Выходит, я еще и колдунья?
– Не мы начали разговор о проклятиях, – подает голос Фицуильям.
– Вы ничего мне не сделаете. Я поклянусь, что невинна, и король мне поверит. У вас нет свидетелей. Вы даже не знаете, какое обвинение предъявить в суде.
– В суде? Зачем нам суд? – говорит Норфолк. – Заклеймить, а потом утопить – и будет с вас.
Отпрянув от дяди, Анна съеживается, еще больше уменьшаясь в размерах, совсем девчонка.
У причала он видит заместителя Кингстона, Эдмунда Уолсингема, который разглядывает реку, беседуя с Ричардом Ричем.
– Кошель, что вы здесь делаете?
– Решил, вдруг вам понадоблюсь, сэр.
Королева ступает на твердую землю, опираясь на руку Кингстона. Взволнованный Уолсингем отвешивает ей поклон, ища глазами, к кому из советников обратиться.
– Палить ли из пушек?
– Так ведь принято? – откликается Норфолк. – Когда прибывает кто-то из важных персон. Она ведь важная персона?
– Да, но ее…
– Палите, – командует Норфлок. – Пусть горожане узнают.
– Они и так знают, – говорит он. – Разве милорд не заметил лондонцев вдоль берега?
Анна поднимает глаза, смотрит на каменные стены, узкие слепые оконца, забранные решетками. Ни единого человеческого лица, только мелькание крыльев и хриплое карканье, так похожее на человеческие крики.
– Гарри Норрис здесь? – спрашивает она. – Он подтвердит мою невиновность?
– Едва ли, – отвечает Кингстон. – Как и свою.
Тогда с Анной что-то происходит, что-то, чему позднее он не находит объяснения. Кажется, будто она испаряется, ускользает из их рук – его и Кингстона, – тает, плавится и вновь обретает человеческую форму, упираясь локтями и коленями в булыжную мостовую, запрокинув голову, захлебываясь криком.
Фицуильям, лорд-канцлер, даже ее дядя в растерянности, Кингстон хмурится, Уолсингем трясет головой, Ричард Рич цепенеет. Он, Кромвель, подхватывает женщину с земли – больше некому – и ставит на ноги. Анна ничего не весит, и, когда он поднимает ее, вопль замирает, словно ей перекрыли дыхание. Она безмолвно приваливается к его плечу, виснет у него на груди: сосредоточена, готова к тому, что предстоит, к тому, что приведет ее к смерти.
На обратном пути к причалу Норфолк рявкает:
– Господин секретарь, мне нужно поговорить с королем!
– Увы, – отвечает он с грустью, словно и впрямь сожалеет, – его величество нуждается в покое и уединении. Право, милорд, в сложившихся обстоятельствах вам не помешало бы последовать его примеру.
– Обстоятельствах? – бурчит Норфолк. С минуту, пока они протискиваются в главный канал, герцог молчит, хмурится, наверняка вспоминая свою благоверную и прикидывая, как от нее избавиться. В конце концов решает обойтись насмешкой: – Кажется, вы с герцогиней на короткой ноге, господин секретарь? Если Кранмер аннулирует наш брак, забирайте ее себе. Что, не хотите? Герцогиня переедет к вам со своей периной и мулом, ей много не надо, не бойтесь, она вас не объест. А я буду платить за нее сорок шиллингов в год – и по рукам.
– Милорд, опомнитесь! – набрасывается на Норфлока лорд-канцлер, вынужденный прибегнуть к последнему аргументу. – Не забывайте о вашем происхождении.
– Происхождение – слабое место Кромвеля, – усмехается герцог. – Так вот, Сухарь, когда я хочу видеть Тюдора, сын кузнеца мне не указ.
– Он может поработать над вами молотом, – произносит Ричард Рич (остальные и не заметили, как тот проскользнул на борт). – Возьмет и расплющит вам череп. Вы не представляете, что умеет господин секретарь.
После невыносимой сцены на причале на них нападает глупая смешливость.
– Он перекует вас, – подхватывает Одли. – С утра встали герцогом, к обеду обратились конюхом.
– Он вас расплавит, – не отстает от него Фицуильям, – были герцогом – стали каплей свинца.
– Так и проживете жизнь треножником, – снова вступает Рич. – Или крюком.
Тебе придется рассмеяться, Томас Говард, думает он, или ты лопнешь, взорвешься изнутри. А когда ты воспламенишься, мы окатим тебя водой из реки.
Норфолка передергивает, герцог отворачивается, берет себя в руки.
– Скажите Генриху, что я отказываюсь от этой девки. Скажите, что она мне больше не племянница.
Он, Кромвель, произносит:
– У вас будет возможность продемонстрировать его величеству свою преданность. Если дойдет до суда, вы станете председателем.
