Рафаэль Сабатини - Фаворит короля
Интересно, с чего бы сэру Томасу трудиться над превращением вороны в веселую сойку? Отыскав ответ, лорд Сомерсет хмыкнул — это не стоило таких трудов! Из презрительно-уверенного настроения милорда не вывел и тот факт, что в антракте блуждающий взгляд короля приметил молодого человека. Его величество кивком подозвал мистера Вильерса к себе.
Его величество поговорил о пьесе, процитировал особенно запомнившиеся ему строки и осведомился, что думает о них мистер Вильерс. Тот, не будучи дураком и потому не пытаясь скрыть свое незнание латыни, честно отвечал, что поскольку он не понял ни слова, то просто с удовольствием следил за перемещениями актеров по сцене и за их жестикуляцией — тем более, что заранее постарался узнать содержание пасторали.
Лицо короля опечалилось. За его спиной раздался смешок лорда Сомерсета, и, когда мистер Вильерс вернулся на свое место, король не преминул упрекнуть фаворита — а это в последнее время уже вошло у его величества в привычку.
— Ты несправедлив, Робби, ведь если бы не я, ты бы тоже оставался невеждой.
Сомерсет покраснел, губы его решительно сжались. Он слегка помедлил, но ответил вежливо и ровно:
— Ваше величество неверно меня поняли. Я усмехнулся над тем, что человек тратит время на пьесу, в которой не понимает ни слова.
— Однако тот, кто, на первый взгляд, тратит время зря, может на самом деле что-то и выиграть. Сэр Томас привел его сюда вовсе не ради пьесы.
— А также потрудился сводить к портным…
— Ах, ах! Но разве ты не заметил, как хорошо этот молодой человек носит наряды? Сэр Томас просто хотел доставить мне удовольствие.
— Сир, сэр Томас оказал вам не очень хорошую услугу, если рассудил, что вам так легко доставить удовольствие.
Его величество нахмурился и умолк — он уже приучился помалкивать, когда любимый Робин переходил к такому тону. Но он не собирался забывать ни тона, ни огорчения, которое этот разговор ему доставил.
По этой или по какой иной причине, но король изрядно задержал придворную публику после представления, ибо снова подозвал к себе мистера Вильерса. А в конце приказал тому явиться завтра на банкет в Тринити-колледже. После банкета начались танцы.
Именно танцы сослужили мистеру Вильерсу самую благоприятную службу: своей грацией и искусностью он привел в восхищение всех (еще бы — он отличался в этом искусстве еще во Франции). Ему наговорили столько комплиментов, что он ощутил себя чуть ли не таким же образцом элегантности, каким предстал в его глазах сэр Томас Лейк. А тот со скучливой усмешкой на хорошо очерченных губах наблюдал, как король восторженно пялится на мистера Вильерса, как глупо он с этим молодым человеком заигрывает, в какие дебри учености его величество пускается, лишь бы покрасоваться перед юным неучем. Сэр Томас чувствовал презрение к неразборчивому монарху — как же легко возбудить его восторг!
Однако сэр Томас постарался скрыть свое отношение и продолжал упорно трудиться над тем проектом, основание которого заложил в Кембридже. Вернувшись со своим протеже в Уайтхолл, он начал искать милостей графа Пемброка, который жаждал получить должность лорда-камергера и не мог простить, что она уплыла к Сомерсету; он искал милостей архиепископа Эббота, который все еще пылал справедливым негодованием по поводу аннулирования брака графа и графини Эссекс и видел в этом происки Сомерсета; он искал милостей королевы, которая тут же возлюбила прежде ненавидимого сэра Лейка, — она была оскорблена тем, что ее не пригласили на кембриджские празднества и, возможно, несправедливо винила в этом Сомерсета: ведь Саффолк был его тестем.
Каждому сэр Томас представил открытого им молодого человека, предназначенного исполнить роль клина, которым вышибут другой клин — Сомерсета. Все вышеперечисленные с охотой вступили с сэром Томасом в сговор, хотя ее величество королева и сомневалась в целесообразности предприятия. Она за свою жизнь насмотрелась на всех этих фаворитов и знала, что они подобны скорпионам — добившись цели, они не могут не укусить того, кто доставил их на вершину. Сегодня мистер Вильерс кажется робким скромником, преисполненным благодарности к своим покровителям. Но таким был когда-то и Роберт Карр, и мистер Вильерс со временем может стать таким же, каким стал Роберт Карр. Однако попытаться все же стоило. Был составлен настоящий заговор, собраны необходимые средства для экипировки нового фаворита и для приобретения должности королевского виночерпия, каковая давала ему возможность официального пребывания при дворе.
Сомерсет хранил спокойствие. Он всего лишь раз, и то в Кембридже, выказал свое отношение к новой королевской пассии и теперь просто игнорировал молодого джентльмена из Лестершира. Но продолжалось это недолго, пока не произошло одно поистине возмутительное событие, ясно показавшее, какие козни затеваются против его светлости и кто за ними стоит.
Граф Пемброк давал обед для избранных друзей в Бейнардкасле. Был приглашен и сэр Томас, он же произносил тосты. Гостей собралось не меньше дюжины и среди них не было никого, кто бы не поклялся в вечной ненависти к Сомерсету, здесь были также Герберт, Гертфорд и Бедфорд. Встретились они с определенной целью: объединить усилия в дальнейшем продвижении нового фаворита ради полного уничтожения прежнего. Заговорщики пришли к решению, что следующим шагом будет получение мистером Вильерсом рыцарского звания и должности королевского постельничего. Как уверил собравшихся сэр Томас, королева будет на их стороне — а союзник она тем более ценный, что король всячески стремится продемонстрировать несуществующее семейное согласие.
Компания вернулась в Вестминстер в весьма приподнятом настроении. Обильные возлияния возбудили боевой дух джентльменов до такой степени, что когда они на Флит-стрит увидели в окне мастерской художника выставленный на продажу портрет графа Сомерсета, то столпились вокруг и принялись выкрикивать оскорбления картине — они ведь не могли прокричать те же оскорбления в лицо оригиналу. Один из джентльменов распалился до такой степени, что приказал своему слуге бросить в портрет грязью.
Из мастерской выбежал разгневанный художник, а веселая компания покатила дальше, гордясь своим подвигом. Художник же отправился в Уайтхолл к лорду Сомерсету.
Его светлость выслушал рассказ и хотя слегка переменился в лице, все же сдержался и лишь посетовал, что это всего лишь пьяная выходка, и как пьяная выходка недостойна его внимания и серьезного разбирательства. Однако он выспросил у художника имена веселых джентльменов, после чего щедро вознаградил жалобщика. Оставшись в одиночестве, он задумался над происшествием.
Все перечисленные джентльмены были не только открытыми противниками его самого и Говардов, но также были замечены в явной поддержке мистера Вильерса. И его светлость пришел к заключению, что следует отплатить их протеже тем же, что они проделали с его портретом.
Случилось так, что через несколько дней кузен графа Сомерсета, молодой Карр, которому его светлость приискал при дворе местечко, прислуживал королю за трапезой. И вот этот-то дальний родственник совершил нечаянную оплошность — опрокинул на великолепный шелковый костюм мистера Вильерса супницу.
Мистер Вильерс был по натуре человеком веселым и дружелюбным, но в силу малого придворного опыта еще не умел с достоинством выходить из подобных ситуаций. Разозлившись от причиненного ему ущерба и заподозрив в случившемся нечто большее, чем простую неловкость, он в гневе вскочил, опрокинул стул и нанес молодому шотландцу такой удар по голове, что тот зашатался.
Сидевшие поблизости сотрапезники вскочили, чтобы урезонить разбушевавшегося мистера Вильерса.
Мистер Вильерс сразу же осознал чудовищность и бестактность своего поступка, но вряд ли понимал, какое за этим может последовать наказание. Он замер на месте с крайне глупым видом, а с его великолепного камзола медленно капал на пол суп. Молодой же Карр, устоявший после удара на ногах, заслужил всеобщее восхищение своей выдержкой. Он повернулся к королю, прищелкнул каблуками и поклонился, как бы желая сказать, что слишком уважает его величество, чтобы позволить себе хоть как-то отреагировать на подобное оскорбление.
Его величество сидел с отвисшей челюстью и молча наблюдал эту дикую сцену.
Сомерсет холодно посверкивал глазами. Губы его кривила презрительная ухмылка.
Сидевшие за длинным столом сотрапезники (в общей сложности их было около дюжины) и где-то около полудюжины прислуживавших джентльменов в ужасе ожидали развязки.
Наконец, после паузы, тщательно рассчитанной на то, чтобы усилить напряжение, Сомерсет заговорил. Его холодный голос буквально разрезал тишину и слова прозвучали именно такие, какие и должен был в данных обстоятельствах произнести лорд-камергер.
