Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
— Я и тогда убежала бы от тебя, если б захотела.
— Тогда я, твой Зевс, послал бы вслед за тобой гром и молнию — они превосходят тебя в быстроте. Но если бы ты и от них убежала, тогда моя любовь догнала бы тебя, как уже случилось однажды — ведь ты стала моей женушкой.
— Разве я твоя жена? — сказала она, целуя Браччиано. — Я твоя возлюбленная, твоя дикарка, как ты сам меня называешь. Как ты хлестнул меня прядью моих собственных волос, когда я не хотела верить в твои подвиги против турок? Необузданный хвастун!
— Ах, необузданный?! — вскочил он и сжал ее в крепких объятиях. — Так, значит, ты хочешь видеть меня спокойным и уравновешенным, безбожница? Но я так люблю тебя, что готов иногда просто убить. Ты моя самая любимая любовь; ты даришь мне ни с чем не сравнимое счастье!
— А почему бы и не умереть, — ответила она со слезами радости на глазах. — О мой Паоло! Мой Джордано! Если мы найдем друг друга и после смерти, если я устремлюсь навстречу тебе в той неведомой нам стране, — может быть, именно там мы обретем самое высшее блаженство. Или это произойдет как-то иначе? Так, как мы и вообразить не можем?
— Жизнь или смерть — я всё приму, лишь бы быть рядом с тобой, — ответил Браччиано. — К тебе я шел долгим, тернистым путем. И лишь одного хочу теперь — стать достойным тебя, моя любимая!
— Представь себе, — подхватила она, — мы парим с тобой в тех неведомых высях, как одно существо, как частичка прекрасной природы. Вокруг нас необъятное небо, сияние звезд в ночи. Мы ощущаем движение вечных сил, колдующих в камне и воде, в луне и солнце; мы слышим удары пульса всевластной природы. Божественный свет пронизывает всё наше существо. Каждая клеточка в нас звенит, как приводимая в движение ветром струна арфы, и вливается в хор бесконечности.
— Мы говорим, — продолжал он, — как опьяненные. Мы, люди, не можем иначе. Благо посвященному в мистерии Елисея{138}, если ему открываются некие шифры, рассеянные природой повсюду, если он способен разгадать их тайну…
— Или загадку, — сказала она, — которая, неразгаданная, проникает в нас гораздо глубже, чем так называемая правда.
— Поэтому всякая действительность, любое явление — это символ, — заявил Браччиано, — рассматриваемая же только в земном измерении, она означает лишь самое себя, удовлетворяет самое себя и сама для себя является наивысшим… Но уже вечер, давай отдохнем и отдадимся земному наслаждению любви.
Виттория посмотрела на него радостно, но и укоризненно, и с улыбкой покачала головой. Однако он поцеловал ее, и она невольно последовала за ним.
Так, наслаждаясь счастьем, супруги не считали ни часов, ни минут.
Фламинио был в Падуе и занимался обустройством дворца, где они собирались провести зиму. Герцог направил туда и Марчелло, ставшего теперь с помощью сиятельного зятя состоятельным и пытавшегося наладить новую жизнь. Лето прошло, но счастливые супруги и не думали о том, чтобы покинуть свой прекрасный тихий уголок.
Наступила осень. Стоял один из тех чудных дней, какие случаются только в южной горной местности. Браччиано отправился побродить по лесу. Виттория осталась дома: сидя в зале, она писала и размышляла, любуясь через открытые двери прекрасным видом.
«Как блаженна истома, — писала она, — как волнует это призрачное забытье, как бодро и ясно в этом счастливом сне! Это — любовь, ее глазами смотрю я на мир, где всё оживает: озеро сверкает, плещется и шепчет под игривыми лучами; порой, кажется, из-под земли раздается звон колоколов, он не умолкает, как бы предостерегая от чего-то, вплетаясь в ласковое пение лютни. Может быть, это строгий дух воды, увещевающий болтливых детей? Подобно тому как талантливая рука, двигаясь вверх и вниз по струнам арфы, извлекает из них мелодию; как эхом отзываются нажатые на клавесине клавиши, так и фея воды, опуская в нее сверкающие пальцы, играет дрожащими от радости волнами и заставляет их расти и звенеть. Серьезная скала на той стороне, готовясь ко сну, уже натягивает строгий убор из тумана, чтобы благоговейно внимать этим звукам; а леса спрашивают себя: придет ли ночь, а вместе с нею пленительный образ, который будет бродить по темной зелени? Мелкий кустарник на берегу мечтает о тех временах, когда станет деревом и вместо черных дроздов и соловьев к нему будут прилетать орлы и цапля совьет здесь свое гнездо. Как отражается в последних лучах заходящего солнца ускользающая ящерица! Вот кишат мелкие червячки, ползут маленькие жучки по многочисленным дорожкам через темную сверкающую траву. Орел летит к своему гнезду в лучах заката. Овцы с блеянием тянутся с пастбища, монотонно звенят колокольчики коров. Спит вода, тишина опустилась на горы и скалы — она вдумчиво и внимательно вслушивается в глубины земли: о чем болтают там духи, никогда не выходящие на поверхность? Вершины гор в розовом свете, туманы мягко опускаются на леса, целуемые последними лучами; большие облака живописно рисуют картины смелых битв и смятения и Овидиевы метаморфозы{139} на темнеющем небосводе. Вот и уходит вечерняя заря-царица; синевато-серые стоят скалы, почти как привидения, а меня охватывает смутный страх, и дрожь подступает к сердцу».
Витторию действительно охватила странная дрожь, и она встала, чтобы закрыть окна и двери от пронизывающего холода. Оглянувшись, она заметила в углу зала скрюченную маленькую серую фигурку, расположившуюся неподалеку от двери. Ее первой мыслью было, что то, должно быть, нищий или юродивый — их нередко можно было встретить в этих местах. Она хотела позвать слугу, чтобы он принес маленькому существу какую-нибудь безделицу в подарок, когда вдруг оно поднялось и предостерегающе распростерло серые, как туман, руки. «Это не может быть действительностью, — успокоила она себя, — это плод моей фантазии». Виттория смело подошла к незнакомцу и твердо посмотрела на него, но он не исчез, как она ожидала. На нем была старая, обвисшая одежда, серая, с черным поясом посередине; из широких рукавов торчали трясущиеся тощие руки; лицом, на котором выделялись лиловые губы, он напоминал полуразложившийся труп; взгляд был колючим. Виттория, как ни старалась, не могла отделаться от пронизывающего страха.
— Кто ты? — обратилась она к нему. — Что тебе нужно от меня?
— Я пришел предостеречь тебя, — проскрипел малыш едва слышно. — Берегись! Он именно сейчас…
Виттория подошла совсем близко, протянула руку, но нащупала лишь стену. Никого не было, ничего, что могло говорить. Но место, где было видение, стало гораздо темнее, чем раньше. Виттория собралась с силами и выбежала из дома — она поняла, что Браччиано в опасности. Она поспешила в лес. Сумерки уже сгустились, и мрак усилился. Казалось, кто-то невидимый сопровождает ее по лесным тропинкам, разбегающимся во все стороны. Она не сомневалась, что вот-вот увидит супруга. Через некоторое время Браччиано вышел ей навстречу, качаясь, нетвердыми шагами, опираясь на плечо какого-то человека. Виттория упала в объятия мужа, он прижал ее к себе и воскликнул:
— Слава Богу, я снова с тобой!
— Благодарю вас, добрый человек, — промолвил Браччиано, — что помогли мне добраться сюда, теперь мне легче.
Виттория огляделась: лес здесь был немного светлее. Рассмотрев внимательнее незнакомца, она вдруг кинулась на него с кулаками и сбила его с ног.
— Ничтожество, ты и здесь преследуешь нас! — закричала она.
Удивленный Браччиано стоял молча.
— Ведь это презренный Манчини, сообщник убийц! Это он принес ту проклятую записку в ночь, когда убили Перетти. С тех пор Марчелло не раз предостерегал меня: этот человек состоит на службе у наших врагов!
— Манчини! — воскликнул Браччиано. — Я нашел в нем друга, хотя никогда не видел раньше.
Упавший вскочил и со всех ног бросился в чащу темного леса. Она хотела бежать за ним, но не могла оставить мужа.
Виттория отвела супруга, бережно поддерживая, в дом и помогла ему лечь в постель. Поспешили вызвать врача из соседнего города. Она не отходила от его постели, а он, как ни был слаб, никак не мог уснуть.
— Что же случилось с тобой? — спросила ночью Виттория. — Ты выглядишь бледным, рука дрожит, глаза тусклы и неподвижны.
— Боюсь, — ответил герцог, — я допустил оплошность и попал в руки к хитрым врагам. Появление здесь Манчини, от которого меня давно предостерегали дружеские письма, — тому подтверждение. Я думаю, что подвергся их колдовству, и ты слишком поздно пришла спасти меня. О Виттория! Как мы слабы и уязвимы! Совершив одну глупость, мы уже готовы совершить другую. Видимо, я ошибся, думая, что твоя любовь для меня — всё, иначе не позволил бы своей прежней слабости так грубо погубить себя.
Уже несколько лет я провожу эксперименты вместе со своим шурином, великим герцогом. В своем кабинете он хранит диковины, которые я не смогу описать тебе. Что бы ни говорили умники, я твердо знаю теперь, что только дурак может возлагать надежды на превращение металлов и на добычу золота алхимическим путем. Когда упоение любовью возвышает все наши силы, мы бываем счастливы в этой вере или суеверии. Так и ко мне вернулись снова мои старые, забытые мечты. Кто проведет грань между верой и суеверием? Я когда-то работал вместе с ученым Турнезером{140}, иногда мне казалось, что я совсем близко подошел к раскрытию тайны.
