Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
— Вы познакомитесь с одним моим странным родственником: тем самым Белутти, которого я тогда освободил с таким трудом. Раньше он казался воплощением энтузиазма — всё было ему по плечу. В городке его называли сумасшедшим стариком. Когда он стал опасен тамошним бандитам, злодеям удалось выкрасть его из собственного дома и много дней прятать в горах, ежеминутно угрожая расправой. С тех пор старик просто помешался, ему повсюду мерещатся только убийства и огонь, из храбрейшего человека он превратился в отъявленного труса.
Прибыли в замок — прекрасный и величественный среди зеленого безмолвия. Крепкие стены его служили надежной защитой, как и требовалось в те неспокойные времена, поскольку в любой момент можно было ожидать нападения.
В дверях хозяина и гостей уже встречал растроганный Белутти. Заливаясь слезами радости, он поцеловал руку графа и взволнованно воскликнул:
— О мой благодетель! Я снова, может быть в последний раз в своей жизни, вижу вас. Я уже не надеялся увидеть дорогое лицо. Но я должен предупредить вас о смертельной опасности: там, внизу, два странных человека — из тех, с кем вы познакомились в горах. Не приближайтесь к ним, не связывайтесь с ними, не говорите им ни слова, этим негодяям.
Радостно приветствуемые слугами, они вошли в замок. В нижних покоях Пеполи нашел обоих беглецов. Великан Антонио был, как всегда, спокоен и резок.
— Я и не думал, — грубо заявил он, — что мне придется опуститься до того, чтобы принять вашу помощь. Но Сикст хуже бешеного кабана, так что даже дикого Пикколомини он сумел согнуть в бараний рог. И мы, как бы хорошо организованы ни были, разбежались — сумасшедший поп не видит для нас лучшей участи, чем колесование, обезглавливание, сожжение или виселица. Это у него как десерт — самому наблюдать мучения на дыбе. Куда делась наша золотая свобода?
Асканио рассказал грустную историю, сетуя на обстоятельства, снова приведшие его в то же братство. Граф дал им денег, чтобы они могли добраться до Венеции, Далмации, Корфу или даже Германии. Они спешили подальше уйти от когда-то вольных гор, где им теперь угрожала опасность, надеясь там найти убежище и начать новую жизнь.
В то время как господа за ужином вели непринужденную беседу, в комнату вбежали несколько слуг, бледные и запыхавшиеся.
— Что случилось? — спросил граф.
— Несчастье! — воскликнул один из них. — Дом окружен солдатами.
— А старый Белутти, — закричал другой, — уже готовится к смерти — так напугало его это зрелище.
Все поднялись из-за стола.
— В чем дело? — воскликнул граф. — Чего хотят от меня? Это императорские войска?
— Нет, — произнес слуга, — римские воины и стражники.
В дом впустили начальника стражи. Он вошел с вежливым приветствием и предложил графу поехать вместе с ним в Болонью.
— Зачем? Что это значит?
— Вы знаете строжайший приказ нашего святого отца: каждый, кто укрывает бандитов, должен отвечать перед законом.
— Вы тоже должны знать, — гордо заявил граф, — что я, находясь в этом замке, являюсь вассалом германского императора. Распоряжения папы, пока я здесь, не служат для меня законом, он — не мой господин и не может что-либо мне запретить или приказать.
— Я следую указанию своего начальника, — ответил баригелл. — Меня направил сюда генерал, граф Кордори, а им командует кардинал Сальвиати, исполняющий в Болонье распоряжения святого отца со всей строгостью. Вы поедете с нами добровольно, господин граф, или мои люди должны вести вас силой?
— Это просто неслыханно, — возмутился Браччиано.
— Я прошу дать мне ответ, — настаивал баригелл.
Из окна была видна большая группа солдат и стражников, готовых к бою; о сопротивлении не могло быть и речи, как и о бегстве.
— Я вынужден сдаться, — сказал граф, — и возлагаю надежды на кардинала Сальвиати. Он мне знаком, и надеюсь, окажется справедливым судьей.
— Сальвиати — мой давний друг, — промолвил герцог. — Я поеду вместе с вами в Болонью. Он честный и здравомыслящий человек. Вряд ли он или папа решатся портить отношения с германским императором.
Виттория смотрела с удивлением и печалью на обоих мужчин. Она не могла их понять. Внизу лежал мертвый Белутти. Умирая, он послал последний привет своему благодетелю.
Браччиано вернулся на следующий день мрачнее тучи.
— Изверги! — в отчаянии крикнул он своей испуганной супруге. — Они сразу же, как только привели графа в тюрьму, повесили его. «Пусть теперь наследники жалуются папе или императору», — заявил Сальвиати. О, какое же чудовище этот Сикст! Когда я бросился на защиту Пеполи, мне тоже пригрозили расправой, как другу бандита. Бежим скорее из этой бойни!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На озере Гарда, недалеко от горного городка Сало, герцог проводил со своей супругой счастливые дни. Они читали, пели, сочиняли стихи; Браччиано охотился, а Виттория сопровождала мужа в маленьких путешествиях по прелестной местности. Горная природа, такая разнообразная и изменчивая, придавала ландшафту своеобразное очарование. Как можно описать идиллию? Спокойное, тихое счастье никогда не взволнует воображение поэта — только перемены, несчастья, бои и смерть, горе и отчаяние или чудо питают легенды и романсы, эпические поэмы и драмы. В этой благословенной тиши счастливым супругам никто не докучал визитами.
Они побывали в Венеции, и республика предложила храброму герцогу высокий и почетный пост военачальника. Он был тронут оказанной ему честью, но отказался, что несколько обидело дожа и совет. Хотели устроить в честь Браччиано и его супруги торжественную процессию, но после его отказа решили не делать этого.
Герцогу радостно было видеть, с какими почестями встречают Витторию в этом знаменитом городе. Дож и вельможи преклонялись перед ее красотой, и каждый относился к ней с удивлением и восхищением. Ученые и поэты тоже отдавали ей дань почтения, поскольку в Италии знали ее пламенные песни, хотя они и были опубликованы анонимно. Посетив великолепную Верону, они снова направились в уединение своих гор, к прекрасному, романтичному озеру, через которое переплыли на барке, наслаждаясь пением старинных романсов.
Время от времени статная красавица исполняла желание возлюбленного, показываясь ему в костюме Дианы, и однажды он воскликнул в восторге:
— Да, ты — мое сердце и моя душа, в этой строгой женственности ты — пугливое дитя. Ты стала моей, ибо девушка, а не женщина подарила мне в тот вечер, когда нас соединил Гименей, драгоценное сокровище своей любви. О чудесное творение неистощимой природы! Как вживаешься ты в каждый образ, и в каждом новом ты прекрасна и восхитительна. Если я преклоняюсь перед тобой, как перед Палладой, то мое сердце упивается блаженством, когда я вижу тебя в образе опьяненной любовью вакханки. Ты всегда целомудренна, всегда очаровательно грациозна. Если другие женщины пресыщают, — ты разжигаешь пламя моей любви все сильнее. Я полюбил впервые, мое сердце всегда стремилось к твоему и желало только тебя, но мгновение, когда ты могла стать моей, казалось, так долго отдаляют злые демоны и оно никогда не наступит. Любовь моя, не пойми меня неправильно, я хочу сказать тебе сейчас, один-единственный раз: вот он — этот долгожданный миг, моя душа полна тобой, и больше нет ничего — ни тоски, ни отчаяния.
Краска смущения залила ее лицо, и она, пряча глаза, прижала свою кудрявую голову к его груди.
— О мой Паоло! — шептала Виттория. — Ты мой бог; той, какая я сейчас, я стала благодаря тебе. Я счастлива, я — одна из небожителей. Неукротимый мой! Разве ты не готов ради такого мгновения пожертвовать душой и жизнью, целой вечностью? О мой супруг, мой герой, мое милое дитя, мой кроткий ягненок, и в то же время Бахус, Аполлон и Юпитер, стань еще нежнее, покорнее… Ах, Небо! Что мне сказать? Ты, конечно, понимаешь меня.
Он радостно улыбнулся и посмотрел на нее сверху вниз, как Геркулес посмотрел бы на богиню юности, нежно и гордо.
Когда Виттория оставалась одна, что случалось очень редко, тоска по нему была так кротка и в то же время так ощутима, а воспоминания так приятны, что сердце заходилось в сладкой радости. «Неужели смертным может быть доступно такое счастье? — шептала она себе. — Я до сих пор не знала, что такое настоящая жизнь».
В другой раз они баловались и проказничали, как дети: устроили в саду соревнования по бегу, и Браччиано остался далеко позади.
— Ты слишком тяжел, — сказала она, смеясь и поддразнивая его. — К тому же, на тебя давит груз твоего величия. Я могу дать тебе фору на много шагов вперед, и ты все равно не догонишь меня.
— С Аталантой, — возразил он, — трудно тягаться{137}. Я должен был бы, как Меланион, бросать тебе золотые яблоки, чтобы ты сбилась с пути.
