Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
Прошло немного времени, и Луиджи Орсини сам явился к ней. Его визит, по крайней мере первый, она не могла отклонить. Луиджи стал сильнее, загорел, но события десяти прошедших лет, казалось, несколько укротили его. Он заметил, как Виттория затрепетала при его появлении; приблизившись, с почтением и изящным поклоном поцеловал ей руку и произнес:
— Прекрасная кузина, я обязан был появиться здесь, хотя вы и не рады мне, чтобы выразить свое соболезнование в связи со смертью благороднейшего человека, которого мы, Орсини, не прекословя, считали главой наших семейств, чья воля всегда была для нас законом и перед кем склонялись даже самые дерзкие из нас.
Виттория удивленно посмотрела на него и кивнула.
— Вы стали еще прекраснее, сиятельная герцогиня, — продолжал Луиджи, — время не властно над вашим очарованием, в ваших чертах сквозит величие, но вам еще слишком рано становиться матроной. Вы должны как можно скорее снять эти траурные одежды: они так подчеркивают вашу прелесть, что вы кажетесь еще более соблазнительной.
Виттория хотела строгим взглядом остановить его, но встретила лишь холодную светскую улыбку в ответ.
— Не гневайтесь на меня, — продолжал он. — Увы, я не смею надеяться на новую встречу с вами, хоть вы и снова свободны. Но что для меня теперь любовь и страсть? Я женат на красивой знатной женщине. А убить ее, чтобы жениться на другой красавице, было бы слишком жестоко, хотя, говорят, любовь граничит с жестокостью. Разве я в молодости не болтал вам что-то подобное, чем и прогневал вас? Я угрожал вам тогда, кажется, даже смертью. Теперь мне самому смешно об этом вспоминать.
Он рассмеялся с наигранным легкомыслием, и Виттория, внутренне сжавшись, отвернулась от него.
— Теперь о деле, — снова начал он. — Я побывал у вашего адвоката, достойного, уважаемого человека. Он подтвердит вам, почтенная кузина, что я опротестовал завещание вашего благородного супруга в пользу моего бедного племянника Виргинио, и великий герцог Флоренции, а также кардинал Фердинанд согласны с тем, что он, сирота, не должен безвинно страдать. Я также убежден, что строгий, непреклонный папа примет нашу сторону.
— В этих вещах, — возразила она, — я так мало разбираюсь, что должна попросить вас договориться обо всем с моими адвокатами, которых рекомендовали мне как очень знающих и честных людей; вы можете поговорить об этом и с дожем, если сочтете нужным, или обратиться к герцогу Феррарскому, моему покровителю.
— К сожалению, я, — ответил Луиджи, — не могу долго ждать, потому что уже через несколько дней отправлюсь на Корфу. Но что вы, восхитительная госпожа, будете делать с огромной конюшней такого искусного наездника и охотника, каким был герцог? Всё движимое имущество завещано вам, но можно ли назвать движимым имуществом скаковых лошадей? Эти животные вам ведь совершенно не нужны. Будь вы неукротимой всадницей, как Маргарита Пармская, я бы мог понять этот пункт завещания.
Он снова засмеялся, а Виттория ответила:
— Оставьте ваши шутки, дорогой граф. Я надеюсь, что мы придем к общему мнению по всем спорным пунктам.
— Я хотел бы напомнить еще об одном, — снова начал Орсини, — ваш супруг всегда был очень великодушен и щедр. Он любил роскошь, и однажды мне пришлось помочь ему значительной суммой. Я могу показать вам подлинное письмо, подписанное им самим. В качестве уплаты долга — а деньги мне сейчас необходимы для снаряжения моих людей на Корфу, — я бы принял вашу серебряную посуду. Что касается украшений и семейных драгоценностей, то герцог и кардинал считают недопустимым, чтобы они ушли из семьи.
Виттория встала, граф тоже.
— Таким образом, — сказала она спокойно, глядя ему в глаза, — я остаюсь ни с чем? Могу лишь повторить вам: я не буду вмешиваться в эти дела; законное право и мои покровители встанут, надеюсь, на мою защиту: их решению я безропотно подчинюсь.
Она дала понять назойливому посетителю, что прощается с ним.
— Не держите на меня зла, прекрасная кузина, — сказал он с глубоким поклоном. — Разрешите мне запечатлеть поцелуй преданности на вашей божественной руке. Я снова вынужден улыбнуться, не сердитесь на меня. Помните тот день, когда вы выходили замуж за маленького Перетти? Я стоял в дверях церкви позади вас, злой и свирепый. Моя страсть была так велика, что мне хотелось проткнуть кинжалом его и вас, и я прошептал вам на ухо: «Мы еще увидимся, мы еще встретимся!» И вот мы действительно встретились снова и беседуем здесь о деньгах, как старые торговцы.
После этого злосчастного визита наглеца у Виттории было такое настроение, что лучше бы уйти в какую-нибудь пустыню и не видеть ни одного человеческого лица. Она послала за своим старым, честным адвокатом, чтобы найти утешение в разговоре с ним. Он успокоил ее:
— Не переживайте так сильно, ваше сиятельство. Орсини просто хотел задеть вас побольнее, не более того. У грубияна нет никаких оснований, чтобы оспорить последнюю волю герцога. Было бы неслыханно, если бы богатый, знатный человек, умирающий в ясном сознании, ничего не оставил в завещании своей законной супруге. Если вы откажетесь от чего-то, например от этой огромной конюшни, в которой вам мало проку, то это произойдет лишь по вашей воле, но ни в коем случае не по принуждению. Требование уплаты долга вашего супруга просто смешно: Луиджи — мот, вечно в долгах; он никогда не был в состоянии оказать герцогу такую услугу. Даже если бы подобное случилось, он должен был бы потребовать возмещение с главного наследника, сына, которому достались титул и все имения, а не от вас. Нет сомнений, что Медичи и Орсини хотели бы опротестовать завещание мудрого герцога из корысти и ненависти, и папа, по понятным причинам не расположенный к вам, великая госпожа, советовал вам, как вы помните, отказаться от наследства и уйти в монастырь. Тогда бы он обеспечил вас ежегодным содержанием. Но вы вполне справедливо отклонили его предложение. Поскольку герцог не оставил вам ни одного из своих многочисленных имений, чтобы не подвергать вас опасности, то по праву ничего из завещанного вам не может быть отторгнуто. Вы признаны дворянской дочерью республики, герцог Феррары обещал вам свое покровительство, и поэтому Флорентиец не может рисковать, а Орсини тем более, из-за какого-то незначительного дела затевая вражду с такой знатной и сильной семьей. Для папы же это совсем неудобно: он лишь советует и должен поддержать сильную Феррару, которую часто обижал. Луиджи хочет просто выслужиться перед флорентийцами и наследником Браччиано, чтобы получить от папы конфискованные имения, и считает, что склонит его в свою пользу, если сумеет запугать вас. Поэтому строго-настрого запретите наглецу переступать порог вашего дома, а мы все будем защищать ваше право.
— Если бы я могла поступать как мне хочется, — ответила Виттория, — то бросила бы всё и ушла с тем немногим, что у меня остается, в какой-нибудь самый отдаленный уголок, чтобы никогда в жизни не видеть больше людей. Мне нужно совсем немного: моя почтенная мать, радовавшаяся моему блеску, умерла, как и мой старший брат. Марчелло и Фламинио благодаря великодушию моего супруга хорошо обеспечены. Однако я не могу удалиться, отказаться от завещания, спрятаться в монастырь и жить милостью разгневанного папы — тем самым честь моего супруга была бы задета, я признала бы себя недостойной его памяти. Так, обстоятельства заставляют нас торговаться, накладывая на нас определенные обязательства.
Граф Орсини вернулся от своих адвокатов раздраженный. Они объяснили ему все трудности процесса и дали понять, что он не закончится так скоро, как хотелось бы Луиджи, поскольку мужественная женщина не дала себя запугать. Да и ожидаемый им исход очень сомнителен, поскольку у нее весьма высокая защита, а повод, чтобы оспаривать завещание, неубедителен.
— Эти собачьи адвокаты! — кричал он в ярости, когда вернулся к своим друзьям во дворец. — Эти бумагомараки! Я так твердо обещал ребенку, моему племяннику! Он охотно уступит мне часть состояния; в будущем, когда станет зятем папы, он вернет мне мои имения.
Луиджи Орсини собрал своих доверенных. Самое большое влияние на него имел граф Пигнателло — преступник и убийца. Но особым расположением Луиджи пользовался граф Монтемеллино. Этих двоих и еще нескольких самых решительных людей он пригласил на тайный совет.
— Чем быстрее покончим с ней, тем лучше, — заявил Пигнателло. — Детей нет, мертвые молчат, а судебный процесс не потребуется.
Луиджи был того же мнения, и кроткий Монтемеллино не мог ничего возразить.
— Нет! — кричал Луиджи. — Я должен отомстить этой твари, отомстить жестоко. Только тот, кто испытал когда-либо справедливую, глубокую, вечную и истинную ненависть, может понять в полной мере, какую ярость возбуждала во мне много лет эта шлюха. Никакой дракон, крокодил, чудовище, даже тот, кто убил бы моих мать и отца, не мог бы наполнить мою душу таким отвращением, какое кипит во всех моих жилах при виде этой красивой сволочи. Как она всегда оскорбляла меня, отталкивала! Даже с паршивой собакой она была ласковее, чем со мной. Я дал себе клятву тогда, которую теперь хочу исполнить. Я не забывал о ней ни на мгновение — даже в брачную ночь, и никогда не сомневался в своей правоте. Благословенный час должен наконец пробить. Кто, как последний подлец, хочет предать нашу дружбу, пусть сделает это сейчас.
