Анатолий Рыбаков - Дети Арбата
А Варе они напомнили морозный запах катка, пятна тусклого света на льду, оркестр в раковине, горячий чай а буфете, сутолоку раздевалки. И у нее порванные шнурки были завязаны такими же неуклюжими узлами. Эти узлы мешали протянуть шнурки сквозь дырочки ботинок, приходилось долго возиться.
И еще Варя вспомнила, как они были в «Арбатском подвальчике» и она пригласила Сашу пойти на каток. Тогда казалось, что все благополучно кончилось, Саша всех победил. Они веселились, танцевали танго, румбу, оркестр играл «Мистера Брауна» и «Черные глаза», «Ах, лимончики, вы мои лимончики» и «Где б ни скитался я цветущею весной»… И Саша защитил незнакомую девчонку, вел себя смело.
Тогда, в «Арбатском подвальчике», он казался ей героем.
Теперь она поняла, что он не герой. И вообще нет героев.
Есть громадный дом без солнца, без воздуха, выдыхающий из подвалов запахи тухлой капусты и гниющей картошки. Перенаселенные коммунальные квартиры со склоками, судами. Лестницы, пропахшие кошками. Очереди за хлебом, сахаром, маргарином. Неотоваренные карточки. Интеллигентные мужчины в залатанных брюках. Интеллигентные женщины в замызганных кофтах.
И рядом, на углу Арбата и Смоленской, магазин торгсина, где есть все,но только для обладателей золота и иностранной валюты. И тоже рядом, в Плотниковой переулке, закрытый распределитель, где тоже есть все.И здесь же на Арбате — «Арбатский подвальчик», где тоже есть все,но для тех, у кого много денег. Нечестно, несправедливо!
В шестом классе Варя ходила в драмкружок, его вела бывшая актриса Елена Павловна. Активисты обвинили ее в том, что она ставит Островского и Грибоедова и не ставит агитационных пьес советских авторов. Елену Павловну уволили, а на ее иждивении больная дочь. Варя поражалась жестокости, с какой старого человека лишили куска хлеба. С тех пор прошло три года, драмкружок не возобновился, не могли найти руководителя на такую ничтожную ставку. Все угробили. И никто за это не ответил. Варя удирала со школьных собраний, там все решалось заранее, а тянуть руки унизительно. И Нинка их защищает, Нинка дура, у нее готовый ответ на любой вопрос. Вопросы разные, а ответы одинаковые.
Варя спасалась во дворе среди мальчишек и девчонок, таких же неприкаянных, как она. Курить нельзя — мальчики курили, красить губы предосудительно — девочки красили, пудрились, отпускали длинные волосы, носили ажурные чулки, яркие косынки.
Но сейчас и это становилось неинтересным. Потрясение, которое испытала Варя на вокзале, толкало ее к поискам другой независимости. Тем более к этому времени двор заменился новой компанией.
Как-то Варя встретила на Арбате Вику Марасевич с франтоватым мужчиной, лет сорока, очень противным.
Раньше Вика не замечала Варю, а тут остановилась, даже обняла ее. От Вики пахло удивительными духами.
— Виталий — мой приятель, Варя — моя школьная подруга…
Варя отметила про себя эту легкую неточность, всего каких-нибудь пять классов разницы…
— Вот какие у нас красотки на Арбате, — продолжала Вика. — А? Что скажешь, Виталик?
Виталик поднял дурацкие брови, развел руками, не находя слов.
— Совсем исчезла, не звонишь, не заходишь.
Варя никогда не звонила Вике, никогда не бывала у нее.
— Как Нина?
— Ничего, работает.
— Нина — ее сестра, — пояснила Вика своему спутнику, — звони, и я тебе буду звонить.
Вика вынула из сумочки записную книжку, перелистала, назвала их телефон.
— Не изменился?
— Нет.
— Ну, не пропадай.
Через два дня Вика позвонила и позвала к себе.
Варя пришла.
Вика, видимо, только встала, была еще в халате, чулки, шелковое белье, платье валялось на кресле, ничего ей эти тряпки не стоят, не трясется над ними.
Вика показала свой гардероб: юбки, костюмы, плащи, туфли — пар шесть или семь. Маленьким ключиком открыла деревянную шкатулку — она стояла на трельяже среди флакончиков и баночек, — там лежали серьги, бусы и броши. Показывала не из чванства, а демонстрировала, что модно, что носят за границей, перебирала иностранные журналы: с их страниц смотрели зябкие красотки, укутанные в меховые манто, в чулках телесного цвета и лаковых туфельках.
Потом они сели за столик, придвинутый к тахте, пили кофе и ликер «Бенедиктин» из крошечных рюмочек, курили длинные сигареты с золотым обрезом.
Да, совсем другой мир! Там стоят в очередях, отоваривают карточки. Здесь пьют кофе, курят сигареты, любуются заграничными модами.
— Нина знает, что ты пошла ко мне?
— Нет.
— Ты ей говорила, что встретила меня?
— Я обязана докладывать?
— Правильно сделала, — похвалила Вика. — Я уважаю твою сестру. Но у нее мужской склад ума, ей безразлично все, чем живут женщины, она презирает меня, я знаю. Нина — синий чулок. Я не ставлю ей это в вину, уважаю ее стремления, она общественница, это хорошо, прекрасно! Но не все созданы такими.
— Нина хочет, чтобы все жили так, как живет она, — сказала Варя.
— Ты кого любишь? — спросила Вика, заводя патефон. — Мелехова? «Скажите, девушки, подружке вашей…» Ну, сколько можно?…
Она запустила Вертинского, потом Лещенко. «Край Прибалтийский объезжая, я всем ужасно надоел»…
— У Виталия замечательные пластинки. Как-нибудь зайдем послушать.
Варя рассмеялась.
— К нему?!
— А что ты имеешь против?
— Я, конечно, знаю, что человек произошел от обезьяны, но зачем к нему ходить?
— Ты его недооцениваешь. Виталик — весьма влиятельный гражданин.
— Пусть влияет на других.
— Ты не собираешься в театральный?
— В этом году я никуда не буду поступать. Пойду работать.
— Куда?
— Куда-нибудь чертежницей.
— Варя! — воскликнула Вика. — Виталий тебя моментально устроит. У него вся Москва друзья. Сейчас я ему позвоню.
Она подтянула к тахте телефон на длинном шнуре и набрала номер.
— Это Вика.
В трубке слышалась джазовая музыка.
— Прикрути свою шарманку! — приказала Вика. — У меня Варя, — продолжала она, — моя школьная подруга, с Арбата… Хорошо, — она кивнула Варе, — тебе привет…
— Мерси!
— Слушай, она хочет устроиться чертежником-конструктором… В школе… был чертежно-конструкторский уклон, она прекрасно чертит. Что? А кто у тебя?… Нет, неинтересно… А где ты его достанешь? (Речь, по-видимому, шла о человеке, из-за которого Вика согласилась бы приехать.) Нет! Договоримся на послезавтра, в субботу, Эрик будет наверняка, поедем в «Метрополь»… Сейчас спрошу… Варя, ты свободна послезавтра?
— Да.
— Она свободна. И будет Эрик… А я тебе говорю — будет! Иначе мы с Варей не придем. Он должен быть обязательно, имей это в виду…
Вика положила трубку.
— С нами будет еще один человек, его зовут Эрик. Он работает по оборудованию Магнитостроя.
Она посмотрела на Варю.
— Приходи ко мне послезавтра в шесть, от меня поедем. Обсудим и устроим твои дела. Заодно развлечемся.
Она улыбнулась, потрепала Варю по волосам.
— Могу тебя сводить к Павлу Михайловичу, и он сделает тебе прическу.
Павел Михайлович — знаменитый парикмахер, его парикмахерская возле «Праги» называлась «Поль». Клиентки так в свое время и называли его: «Господин Поль». Назвав его по имени-отчеству, Вика подчеркнула свое близкое с ним знакомство.
5
Как оденется она завтра, в чем поедет в «Метрополь»? Варя представила себя рядом с Викой — девочка в вытертой кофте. Все, что у нее есть, старомодно, уродливо. А чулки? А туфли? Она рылась в шкафу, одевалась, раздевалась. Только старое синее платье сидело прилично. «Бульдожки» на высоком каблуке придется снова просить у Зои, ничего не поделаешь.
Вика была в платье, сплошь расшитом бисером, впереди чуть ниже колена, сзади ниже икры, и один бок чуть ниже другого. Платье плотно облегало грудь и талию. Высокая, белокурая, эффектная, с гладкой кожей и большими серыми глазами.
Она сняла платье, осталась в белье цвета чайной розы, сидела раздетая, меняла прическу, не торопилась, хотя встреча назначалась на семь, а время приближалось к восьми.
Звонил телефон, шли сложные переговоры с Виталием. Он никак не мог найти Эрика, предлагал приехать к нему. Вика объявила, что им и здесь прекрасно.
— Было бы прекрасней с тобой, но, к сожалению, ты должен дежурить у телефона.
Вика все еще сидела перед трельяжем в одном белье.
— Ленка Будягина бывает у вас?
— Не была с Нового года.
— К Юрке ходит?
— Не видела, Юрка — легавый, терпеть его не могу!
Вика повернулась на своем вращающемся пуфе, гневно посмотрела на Варю — так в их доме не говорят. Вика, ее брат, их отец, весь их кругпринял действительность как данность, как неизбежные условия существования. Форма этого приятия проста: уважительная сдержанность, никаких двусмысленностей, анекдотов, намеков — слишком хорошо известно, чем они кончаются.
