Анатолий Рыбаков - Дети Арбата
Саша написал маме, что все хорошо, он здоров, весел, присылать ничего не надо. А писать ему в село Богучаны Канского округа, до востребования.
Борис вернулся злой — никто не хочет ехать, боятся плохой дороги, запрашивают громадные деньги. А комендатура не ждет — добирайся, как хочешь. Прогонных дают гроши — на полпути и то не хватит.
Обедали опять в «Заготпушнине». В углу за пустым столиком, съежившись, сидел Игорь.
— Граф на посту, — заметил Борис, — ждет меня и Дульсинею. Дульсинее — почитать стихи, от меня — получить даровой обед. Но не дождется, я сам теперь безработный.
Повариха на этот раз не вышла к Соловейчику, громко двигала кастрюли, колотила алюминиевыми тарелками.
— Привадили, Борис Савельич, сидит с утра, от сотрудников неудобно, не паперть — куски собирать.
— Я с ним поговорю.
Борис уже не был начальником, но повариха, как и вчера, положила ему в тарелку лишнюю ложку сметаны.
— Надо понять ее положение, — сказал Борис, — нищие в столовую не допускаются, она за это отвечает.
— Он голоден, — ответил Саша.
— Знаете, Саша, — с сердцем возразил Борис, — ссыльных устроил сюда я. Теперь мне, конечно, наплевать, я уезжаю. Но для тех, кто остается, это вопрос жизни и смерти. А кончится тем, что их отсюда погонят. Я предупреждал: приходите часам к двум, когда сотрудники уже пообедали, не шумите, не мозольте глаза, тихо, мирно, аккуратно. Так нет! Он является с утра, торчит целый день, кусошничает, читает стихи, а стихи, знаете, бывают разные, и любители стихов тоже бывают разные… Вы меня понимаете?…
— В Париже люди собираются в кафе, треплются, Игорь привык к этому.
— Я привык к теплому клозету, — отрезал Борис, — к ванной, телефону, ресторану. Как видите, отвык.
— Накормим его в последний раз, — предложил Саша, — я заплачу, позовите его.
Борис пожал плечами, нахмурился, поманил Игоря пальцем.
Игорь ждал этого знака, засуетился, неловко выбрался из-за стола, искательно улыбаясь, подошел.
— Ну как, получил деньги за чертежи? — спросил Борис.
— Обещают на днях.
— А где дама?
— Валерия Андреевна уехала в Ленинград.
— Совсем?
— Совсем.
— «Мы странно встретились и странно разойдемся», — пробормотал Борис. — Ну, садись.
Игорь поспешно сел, положил смятую кепку на стол, спохватился, переложил на колени.
Борис кивнул на Сашу.
— Завтра нас…
Игорь приподнялся и поклонился Саше. Саша улыбнулся ему.
— Так вот, — продолжал Борис, — завтра нас отправляют на Ангару. Я договорился: тебя и других товарищей будут по-прежнему сюда пускать. Но тебе пора понять: это но кафе на Монмартре.
— Понимаю, — наклоняясь к столу, прошептал Игорь.
— Здесь закрытая учрежденческая столовая. Пообедал и ушел. Нет денег — не являйся. Такой здесь порядок. А ты его нарушаешь. Тебе могут отказать, это полбеды. Но из-за тебя откажут и другим, твоим товарищам по ссылке. Понял?
— Понял, но я не ссыльный, — поспешно ответил Игорь.
— Кто же ты такой, позволь узнать? — насмешливо спросил Борис.
— Меня не судили, вызвали и сказали: поезжайте в Канск, будете там жить.
— На отметку ходишь?
— Хожу.
— Паспорт есть?
— У меня никогда не было советского паспорта.
— Ты имеешь право уехать?
— Нет.
— Значит, ты такой же, как и мы. А теперь идем!
Борис и Игорь подошли к окошку и вернулись: Игорь с тарелкой борща, Борис с хлебом и прибором.
— Ешь! — приказал Борис. — И не торопись, никто у тебя не отнимает.
Игорь молча ел, наклонившись к тарелке.
— Ведь ты художник, можешь рисовать портреты.
Игорь положил ложку, вытер пальцем губы.
— Не хотят, говорят, фотографии больше похожи и дешевле.
— Можешь малевать какие-нибудь пейзажики, — настаивал Борис, — здесь это любят, в клубе можно подработать к празднику. Надо только шевелить мозгами и не считать себя аристократом.
— Я не считаю, — прошептал Игорь.
— Врешь, считаешь. А меня ты считаешь плебеем.
Игорь мотнул головой.
— Нет, не плебеем.
— Кем же?
Игорь опустил голову, ложка его застыла в воздухе.
— Я вас считаю жлобом.
И еще ниже наклонился к тарелке.
Саша не мог сдержать улыбки.
Борис побледнел.
— Для меня это не новость. Хам, плебей, жлоб — одно и то же. В России. Не знаю, как в Париже. Но так как плебеи, то есть, простите, жлобы, обязаны кормить господ дворян, то я оставляю тебе семь рублей, — Борис вынул из кармана и отсчитал семь рублей, — на десять обедов. Деньги я оставляю на кухне, иначе ты их прожрешь за один день. А вот потом, когда умнешь эти десять обедов, то или найдешь другого жлоба, что исключено, или будешь работать, что сомнительно, или подохнешь с голоду, что вероятное всего.
Он подошел к окошку, переговорил с поварихой, передал ей деньги. Она с недовольным видом кинула их в тарелку, служившую ей кассой.
Саша встал. Игорь тоже, встал. Кепка его упала, он наклонился и поднял ее.
Саша протянул ему руку.
— До свидания, я надеюсь, вы устроитесь в конце концов.
— Постараюсь, — ответил Игорь печально.
— Бывай! — сухо кивнул Борис.
Утром к дому подъехал возчик в рваной лопотине, засаленном треухе и стоптанных ичигах. На сморщенном лице вместо бороды кустилась рыжеватая щетина, смотрел он тревожно и озабоченно: не продешевил ли?
Саша и Борис положили на телегу вещи, хозяйка — кулек со снедью. И долго стояла на крыльце, глядя им вслед.
Шагая за телегой, Борис с грустью сказал:
— Как там ни говори, а она много для меня сделала.
В комендатуре их ожидали товарищи по этапу: Володя Квачадзе — высокий красивый грузин в новой черной телогрейке, полученной за месяц до окончания лагерного срока, а срок был пять лет; Ивашкин, пожилой типографский рабочий из Минска; Карцев, бывший московский комсомольский работник, доставленный в Канск из Верхнеурального политизолятора после десятидневной голодовки.
Борис постучал в окошко и сообщил, что телега прибыла, он, Соловейчик, и Панкратов Александр Павлович тоже прибыли.
— Подождите!
Окошко захлопнулось.
Володя Квачадзе держался надменно, хмурился и молчал. Карцев тоже в разговор не вступал, сидел на скамейке, закрыв глаза, слабый, измученный, безучастный ко всему.
— Дороги еще нет, и возчик содрал сто рублей, — сказал Борис, — прогонных у нас пятьдесят. Остальные придется доплачивать.
— И не подумаю, — отрезал Володя, — пусть онидоплачивают.
— Дают, сколько положено, — объяснил Борис, — летом, конечно, можно проехать.
— Могу поехать и летом, не тороплюсь, — ответил Володя, — и вообще пустой разговор: у меня нет денег.
— У меня тоже нет, — не поднимая век, тихо ответил Карцев.
— И у меня нет, — виноватым голосом добавил Ивашкин.
Окошко открылось.
— Ивашкин!… Распишитесь!
Ивашкин растерянно оглянулся.
Квачадзе отодвинул его, сунул голову в окошко.
— Вы даете по десять рублей, а телега стоит сто.
— Выдаем, сколько положено.
Борис наклонился к окну.
— Не у всех есть деньги, как же быть?
— Думайте, как быть, — последовал ответ.
— Вам придется подумать! — крикнул Володя. — Вам! — Квачадзе застукал кулаком по окошку.
— Чего безобразничаете?
— Позовите начальника!
Ивашкин тронул его за рукав.
— Не надо бы скандалить, ребята!
Володя бросил на него презрительный взгляд.
Появился упитанный человек с двумя шпалами в петлицах.
— У кого претензии?
— Мы не можем и не обязаны оплачивать транспорт, — через плечо бросил Володя Квачадзе.
— Идите пешком.
— А вещи? Вы понесете?
— Ты с кем разговариваешь?!
— Мне все равно с кем… Я спрашиваю: кто понесет вещи?
— Норма прогонных утверждена народным комиссариатом внутренних дел, — сдерживая себя, объявил начальник.
— Пусть ваш народный комиссар и ездит по таким прогонным.
— Ты что, обратно в лагерь захотел?
Володя уселся на корточки возле стены.
— Отправляйте!
— Сумеем отправить!
— Пы-жалста!
— Конвой! — крикнул начальник.
Вышли два конвоира, подняли Квачадзе, скрутили назад руки.
— Оттого, что вы его связали, у него деньги не появятся, — сказал Саша.
— Тоже захотел?! — багровея, закричал начальник.
— И у меня от этого деньги не появятся, — спокойно продолжал Саша.
Начальник отвернулся и приказал:
— Телегу загнать во двор.
Квачадзе повели внутрь комендатуры.
Ивашкин кашлянул.
— Нарвемся, ребята!
Карцев не поднял век.
Открылось окошко.
— Соловейчик!
Борис подошел.
— Оплатите сейчас возчику свои прогонные, остальные доплатит уполномоченный в Богучанах. Ему передадите этот пакет, тут документы на всех. Выходите!
Они вышли на улицу. Из ворот управления выехала телега, за ней два верховых конвоира с винтовками. На телеге лежал связанный Володя Квачадзе, непримиримо косил черным злым глазом.
