Жюль Верн - Михаил Строгов
Николай и Надя сообщали Михаилу Строгову обо всем, что видели. Надо было принимать решение. Если город пуст, через него можно ехать без опасений, но если, по необъяснимой прихоти, татары все еще в городе, его любой ценой следует обогнуть.
— Будем двигаться осторожно, — сказал Михаил Строгов, — но все-таки двигаться!
Проехали еще версту.
— Это не облака, — воскликнула Надя, — это дым! Братец, они жгут город!
Это и впрямь было слишком очевидно. Сквозь клубы дыма пробивались коптящие языки пламени. Вихри бушующей копоти, сгущаясь, поднимались в небо. Однако беженцев видно не было. Вероятно, поджигатели предавали огню уже покинутый город. Но татары ли это? Или русские, действовавшие по приказу Великого князя? Неужели царское правительство хотело, чтобы начиная с Красноярска, с Енисея вообще, для солдат эмира не нашлось убежища ни в одном городе, ни в одном поселке? И что теперь делать Михаилу Строгову — остановиться или продолжать путь?
Он пребывал в нерешительности. И однако, взвесив все «за» и «против», пришел к мысли: как бы ни было трудно двигаться через степь, по бездорожью, — риска еще раз угодить в руки татар допустить нельзя. Он уже собирался предложить Николаю съехать с тракта, чтобы затем — в случае крайней необходимости — вернуться на него, обогнув Нижнеудинск, как вдруг справа раздался выстрел. Просвистела пуля, и лошадь, пораженная в голову, рухнула наземь.
В тот же момент на дорогу выехало с дюжину конников. Они окружили кибитку. Михаил Строгов, Надя и Николай, не успев прийти в себя, уже оказались пленниками, которых тут же погнали в Нижнеудинск.
Несмотря на внезапность нападения, Михаил Строгов не утратил хладнокровия. Слепой, он и думать не мог о сопротивлении. И даже если бы прозрел, все равно не стал бы и пытаться. К чему торопить расправу? Однако, не видя солдат, он мог слышать и понимать, о чем те говорят.
По языку он установил, что это татары, а по их речам — что армия захватчиков шла следом.
Вот, кстати, что он узнал — как из высказываний, которые слышал теперь, так и из обрывков разговоров, подслушанных позднее.
Солдаты не были в прямом подчинении у эмира, который пока оставался за Енисеем. Они входили в состав третьей колонны, специально образованной из татар Кокандского и Кундузского ханств, с которой в скором времени армии Феофара предстояло соединиться под Иркутском.
Перейдя границу Семипалатинской области и обойдя с юга озеро Балхаш, эта колонна, по совету Ивана Огарева и с целью обеспечить успех вторжения в восточные провинции, проследовала вдоль подножия Алтайских гор. Грабя и опустошая все на своем пути, она под водительством одного из военачальников кундузского хана, достигла верхнего течения Енисея. Предвидя, каким станет по приказу царя Красноярск, и стремясь облегчить войскам эмира переправу через Енисей, этот военачальник спустил вниз по реке целую флотилию лодок: как готовое плавучее средство или как материал для моста, лодки давали Феофару возможность, достигнув правого берега, продолжить путь на Иркутск. Обогнув подножие гор, третья колонна спустилась долиной Енисея к Иркутской дороге на уровне Алсальевска. С этого городка и началось то жуткое нагромождение развалин, которое составляет сущность татарских войн. Общую судьбу только что разделил и Нижнеудинск, а татары числом в пятьдесят тысяч человек уже двинулись дальше — для захвата исходных позиций перед Иркутском. Вскоре с ними должны были соединиться войска эмира.
Такая ситуация сложилась к этому дню — самая опасная для этой части Восточной Сибири, полностью отрезанной от всей остальной территории, как и для относительно немногочисленных защитников ее столицы.
Итак, к Иркутску выходит особая — третья — колонна татар; скоро эмир с Иваном Огаревым соединятся с основным ядром этих войск. А значит, окружение Иркутска и последующая его сдача — лишь дело времени, быть может совсем недолгого.
Легко представить себе, какие мысли осаждали Михаила Строгова, узнавшего эти новости! Кто бы удивился, если бы в этом состоянии он утратил наконец все свое мужество, потерял всякую надежду? Но ничего похожего не произошло, его губы упрямо шептали все те же слова:
— Я дойду!
Спустя полчаса после нападения татарских конников Михаил Строгов, Николай и Надя входили в Нижнеудинск. Верный пес бежал следом, чуть поотстав. Их не собирались оставлять в городе, который весь полыхал огнем и откуда уходили последние мародеры.
Пленников бросили на спины коней и быстро повлекли дальше — Николая, безучастного как всегда, Надю, непоколебимо верившую в Михаила Строгова, и самого Михаила Строгова, который внешне казался равнодушным, но был готов использовать для побега малейшую возможность.
Татары тотчас заметили, что один из пленников слеп, и по природной своей дикости решили поразвлечься за счет калеки. Двигались конники быстро. Лошадью под Михаилом Строговым никто не управлял, и она шла наугад, очень часто сбиваясь с дороги и нарушая общий порядок. Отсюда ругань и грубые выходки, разрывавшие сердце девушки и возмущавшие Николая. Но что могли они поделать? На татарском языке они не говорили, и протесты их подавлялись беспощадно.
И тут солдатам, в порыве изощренной жестокости, пришло вдруг в голову заменить лошадь, которая везла Михаила Строгова, другой — ослепшей. Поводом для такой замены послужило подозрение одного из конников, чьи слова Михаил услышал:
— А что, если этот русский — зрячий?
Происходило это в шестидесяти верстах от Нижнеудинска, между селами Татан и Шибарлинское [107]. Строгова посадили на слепую лошадь, в насмешку сунув ему в руки повод. И до тех пор подгоняли животное кнутом, камнями и дикими воплями, пока оно не пустилось галопом.
Лошадь, которую ее всадник, такой же слепой, как и она, не мог удержать на прямой, то натыкалась на дерево, то теряла под ногами дорогу. Неизбежные толчки, а то и паденья могли оказаться для всадника роковыми.
Михаил Строгов не стал возмущаться. Ни разу не вскрикнул. Если его лошадь падала — ждал, когда ее поднимут. Ее поднимали, и жестокая игра продолжалась.
Николай, видя эти издевательства, не мог сдержаться. Пытался прийти своему спутнику на помощь. Его хватали и били.
Игра эта, к вящей радости татар, продолжалась бы, наверное, долго, если бы более серьезное происшествие не положило ему конец.
В какой-то момент — это было 10 сентября днем — слепая лошадь взбеленилась и, закусив удила, понеслась прямиком к случившейся у дороги яме, в тридцать — сорок футов глубиной.
Николай хотел броситься вдогонку. Его удержали. И лошадь, не чувствуя узды, рухнула в яму вместе со своим всадником.
У Нади и Николая вырвался крик ужаса!.. Они, естественно, решили, что их несчастный спутник разбился!
Когда его подняли, то оказалось, что он, успев выброситься из седла, совсем не пострадал, но у лошади были сломаны две ноги и для службы она больше не годилось.
Не проявив сострадания и не прикончив бедное животное, солдаты бросили его подыхать у дороги, а Михаила Строгова привязали к седлу одного из конников — пусть-де пешком поспевает за отрядом.
И опять — ни единой жалобы, ни звука протеста! Строгов шел быстрым шагом, почти не натягивая веревки, которой был привязан. Это был все тот же «железный человек», о котором говорил царю генерал Кисов!
На другой день, 11 сентября, отряд проезжал через село Шибарлинское.
И тут случилось происшествие, которое должно было иметь весьма серьезные последствия.
Наступила ночь. Татарские конники, устроив остановку, уже успели слегка захмелеть. Но собирались ехать дальше.
С Надей, которая до сих пор каким-то чудом держала солдат на почтительном расстоянии, вдруг грубо обошелся один из них.
Михаил Строгов не мог видеть ни грубости, ни грубияна, но за него это увидел Николай.
Совершенно спокойно, не раздумывая и, быть может, даже не сознавая, что делает, Николай пошел прямо на солдата и, прежде чем тот успел сделать движение и остановить его, выхватил из-под его седла пистолет и разрядил прямо в грудь обидчику.
На звук выстрела тотчас подбежал офицер, командовавший отрядом.
Еще немного — и конники, набросившиеся на несчастного Николая, зарубили бы его, но, по знаку офицера, связали его по рукам и ногам, бросили поперек седла на лошадь, и отряд взял с места в карьер.
Веревка, которой был привязан Михаил Строгов и которую он успел перегрызть, от неожиданного рывка лошади порвалась, а ее уносимый галопом полупьяный всадник этого даже не заметил.
Михаил Строгов и Надя остались на дороге одни.
Глава 9
В СТЕПИ
Михаил Строгов и Надя вновь были свободны, как и на пути от Перми до берегов Иртыша. Но как изменились их дорожные условия! Тогда скорость путешествия обеспечивали удобный тарантас, часто сменявшиеся упряжки, опрятные почтовые станции. Теперь они шли пешком, лишенные возможности раздобыть хоть какое-нибудь средство передвижения. Шли голодные, не зная, как удовлетворить даже минимальные жизненные потребности, а ведь им предстояло пройти еще четыреста верст! И сверх того, Михаил Строгов видел теперь глазами одной только Нади.
