Жюль Верн - Михаил Строгов
Михаил Строгов и Надя вновь были свободны, как и на пути от Перми до берегов Иртыша. Но как изменились их дорожные условия! Тогда скорость путешествия обеспечивали удобный тарантас, часто сменявшиеся упряжки, опрятные почтовые станции. Теперь они шли пешком, лишенные возможности раздобыть хоть какое-нибудь средство передвижения. Шли голодные, не зная, как удовлетворить даже минимальные жизненные потребности, а ведь им предстояло пройти еще четыреста верст! И сверх того, Михаил Строгов видел теперь глазами одной только Нади.
А что касается доброго друга, которого послал им случай, его они только что потеряли, и при самых зловещих обстоятельствах.
Михаил Строгов опустился на обочину. Надя осталась стоять и ждала только слова, чтобы снова двинуться в путь.
Было десять часов вечера. Прошло уже три с половиной часа, как скрылось за горизонтом солнце. Ни избы, ни лачуги вокруг. Последние из татар исчезали вдали. Михаил Строгов и Надя были совсем одни.
— Что сделают они с нашим другом? — воскликнула девушка. — Бедный Николай! Встреча с нами может стать для него роковой!
Михаил Строгов промолчал.
— Миша, — снова заговорила Надя, — ты не знаешь, — ведь он заступался за тебя, когда ты был игрушкой татар, а из-за меня рисковал жизнью!
Михаил Строгов по-прежнему молчал. Неподвижный, опустив голову на руки — о чем он думал? Если он и не отвечал, то хоть слышал ли, что Надя обращается к нему?
Да! Он слышал ее, потому что на очередной ее вопрос: «Куда мне вести тебя, Миша?» — В Иркутск! — отвечал он.
— По большаку?
— Да, Надя.
Михаил Строгов остался человеком, давшим клятву в любом случае достичь своей цели. Держаться большака — значило идти кратчайшим путем. А если покажется авангард войск Феофар-хана, то можно успеть перейти на проселочную дорогу.
Надя взяла Михаила за руку, и они пошли.
На следующее утро, 12 сентября, пройдя двадцать верст, они сделали короткую остановку у городка Тулун [108]. Городок был сожжен и безлюден. Всю ночь Надя проискала труп Николая — не бросили ли его на дороге. Но напрасно она шарила среди развалин и высматривала меж мертвецов. Наверное, его пока что щадили. Не затем ли, чтобы по прибытии в лагерь под Иркутском подвергнуть какой-нибудь жестокой казни?
Обессилев от голода, от которого ужасно страдал и ее спутник, Надя была счастлива найти в одном из домов городка кое-какие запасы сушеного мяса и «сухарей» — ломтиков хлеба, которые после сушки очень долго сохраняют свои питательные свойства. Михаил и девушка нагрузились всем, что только могли унести. Таким образом, пищей они себя на несколько дней обеспечили, а что до воды, то в краю, изборожденном тысячами мелких притоков Ангары, она всегда была под рукой.
Путники отправились дальше. Михаил Строгов мог шагать быстрее, но ради спутницы умерял свой шаг. Надя, не желая отставать, выбивалась из последних сил. К счастью, ее спутник не мог видеть, как она измождена и устала.
Однако Михаил Строгов это чувствовал.
— Бедное дитя, ты совсем ослабела, — вздыхал он.
— Да нет же, — возражала она.
— Надя, когда ты не сможешь больше идти, я понесу тебя.
— Ладно, Миша.
В этот день пришлось пересекать небольшую речку Оку, но нашелся брод и переход не составил большого труда.
Небо обложили тучи, но погода стояла теплая. Мог собраться дождь, и это усугубило бы и без того бедственное положение путников. Ливни разражались уже не раз, но не надолго.
Они шли все так же, рука в руке, разговаривали мало. Надя следила за дорогой впереди и сзади. Два раза в день делали остановку. Ночью отдыхали по шесть часов. В придорожных хижинах Надя нашла еще немного бараньего мяса — столь обычного для этих мест, что стоит оно не дороже двух с половиной копеек за фунт.
Но вопреки надеждам, которые, верно, лелеял Михаил Строгов, во всем краю не осталось ни одного вьючного животного. Ни лошадей, ни верблюдов. Их либо поубивали, либо увели с собой. И путникам ничего не оставалось, как шагать через эту нескончаемую степь пешком.
По-прежнему встречались на дороге следы третьей колонны татар, двигавшейся на Иркутск: то мертвая лошадь, то брошенная повозка. По обочинам дороги — тела несчастных сибиряков, особенно у деревенских околиц. Подавляя ужас, Надя всматривалась в лица трупов!..
По всей видимости, опасность была не впереди, она грозила сзади. Авангард основной армии эмира, находившейся под командованием Ивана Огарева, мог появиться с минуты на минуту. Стоит только лодкам, спущенным с пристаней Верхнего Енисея, доплыть до Красноярска — и путь для захватчиков открыт. От Красноярска до озера Байкал его не преградит ни один русский корпус. И Михаил Строгов напряженно прислушивался, ожидая появления татарских дозоров.
Поэтому и Надя всякий раз во время остановки взбиралась на какой-нибудь пригорок и внимательно глядела на запад — не видно ли облаков пыли, возвещающих о появлении конного войска.
Затем они снова пускались в путь. Как только Михаил чувствовал, что бедная Надя не поспевает за ним, он тут же умерял шаг. Разговаривали они мало и только о Николае. Девушка вспоминала, чем был для них этот временный попутчик. В ответ Михаил Строгов пытался внушить ей хоть какую-то надежду, которой, впрочем, и сам уже не питал, прекрасно понимая, что бедняге не избежать смерти.
Как-то он напомнил девушке:
— Ты совсем не говоришь со мной о моей матушке, а, Надя?
Поговорить о его матери! Этого Наде не хотелось. К чему бередить его раны? Разве старая сибирячка не умерла? Разве ее сын не отдал прощальный поцелуй мертвому телу, распростертому на площади Томска?
— Расскажи, Надя, что ты о ней думаешь, — повторил свою просьбу Строгов. — Расскажи! Мне было бы так приятно!
И тогда Надя рассказала обо всем, что произошло между Марфой и ею с момента их встречи в Омске, где они впервые увидели друг друга. Вспомнила, как необъяснимый порыв толкнул ее к незнакомой старухе пленнице, какие услуги оказала она старой женщине и какую поддержку получила взамен. В то время Михаил Строгов был для нее всего лишь Николаем Корпановым.
— Им я и должен был всегда оставаться, — вставил, помрачнев, Михаил Строгов.
Помедлив, он добавил:
— Я нарушил свою клятву, Надя. Я ведь поклялся не видеться с моей матерью!
— Но ведь ты и не пытался увидеться с ней, Михаил! — отвечала Надя. — Это же случай свел вас!
— Я поклялся, что бы ни случилось, не выдавать себя!
— Миша, Миша! Разве мог ты сдержаться, увидев занесенный над матерью кнут? Не мог! Нет такой клятвы, которая могла бы помешать сыну прийти на помощь матери!
— Я не сдержал своей клятвы, Надя, — повторил Михаил Строгов. — И да простят мне это Бог и царь-батюшка!
— Миша, — сказала тогда девушка, — я хочу спросить тебя. Не отвечай, если не сочтешь нужным. Я не обижусь.
— Говори, Надя!
— Почему и теперь, когда царское письмо у тебя отняли, ты так спешишь дойти до Иркутска?
Михаил Строгов лишь крепче сжал руку спутницы, но ничего не ответил.
— Значит, ты знал о содержании письма еще до отъезда из Москвы? — продолжала Надя.
— Нет, не знал.
— Должна ли я считать, Миша, что в Иркутск тебя влечет только желание передать меня в руки отца?
— Нет, Надя, — серьезно отвечал Михаил Строгов. — Оставить тебя при таком мнении означало бы обмануть. Я иду, куда велит мне долг! А что касается желания доставить тебя в Иркутск, то разве не ты сама ведешь меня туда? Разве не твоими глазами я вижу, разве не твоя рука направляет меня? Разве не отплатила ты многократно за те услуги, что когда-то я смог оказать тебе? Не знаю, перестанет ли преследовать нас судьба, но в тот день, когда ты скажешь мне спасибо за воссоединение с отцом, я буду благодарить тебя за то, что ты довела меня до Иркутска!
— Бедный мой Миша! — взволнованно ответила Надя. — Не говори так! Я не об этом тебя спрашивала. Ответь, почему ты и теперь так спешишь добраться до Иркутска?
— Да потому, что я должен попасть туда раньше Ивана Огарева! — вскричал Михаил Строгов.
— Даже теперь?
— Даже теперь, и я там буду!
Надя поняла, что спешить в Иркутск заставляет Михаила не только ненависть к предателю, он не все говорит ей, и сказать всего он не может.
Через три дня, 15 сентября, они дошли до села Куйтун [109], что в семидесяти верстах от Тулуна. Каждый шаг давался девушке ценой неимоверных усилий. Натруженные ноги едва держали ее. Но она крепилась, преодолевала усталость, и единственной ее мыслью было:
«Раз он меня не видит, буду идти, покуда не упаду!»
Впрочем, на этом отрезке пути, за все время после ухода татар, совсем не было ни препятствий, ни опасностей. Только страшная усталость.
