Жюль Верн - Михаил Строгов
Берег, в этом месте достаточно отлогий, благоприятствовал спуску кибитки. Лошадь дотащила ее до кромки воды, и вскоре все сооружение вместе с его живым мотором уже неслось по течению реки. Серко храбро пустился вплавь.
Пассажиры, стоя в кузове, из предосторожности разулись. Однако благодаря бурдюкам вода поднялась им не выше щиколоток.
Михаил Строгов держал вожжи и, следуя подсказкам Николая, направлял лошадь наискось, стараясь, однако, щадить животное — он не хотел изнурить его в борьбе с течением. Пока кибитка плыла по течению, все шло хорошо, и через несколько минут она уже миновала набережные Красноярска. Ее сносило к северу, и было ясно, что другого берега она достигнет гораздо ниже города. Но это не имело значения.
Переправа через Енисей прошла бы без особых трудностей даже на этом несовершенном сооружении, если бы в смене течений была хоть какая-то постепенность. Но, к большому несчастью, на бурлившей поверхности сталкивалось сразу несколько водоворотов, и вскоре, несмотря на все усилия Михаила Строгова выправить кибитку, ее втянуло в одну из таких воронок.
Опасность резко возросла. Кибитка уже не шла наискосок к берегу, ее уже не сносило течением — она начала с огромной скоростью вращаться, накреняясь к центру водоворота, как наездник на цирковой дорожке. Скорость ее достигла предела. Лошади едва удавалось удерживать над водой голову, и в водовороте она легко могла захлебнуться. Серко пришлось найти точку опоры на крыше кибитки.
Михаил Строгов понял, что происходит. Он почувствовал, что его тащит по кругу, который постепенно сужается и из которого уже не выбраться. Он не произнес ни слова. Ему хотелось бы увидеть опасность, чтобы верней ее избежать… Но в глазах его было темно!
Надя тоже молчала. Вцепившись руками в решетку повозки, она еще сопротивлялась беспорядочным рывкам сооружения, все более кренившегося к центру впадины.
А что же Николай — разве он не понимал серьезности ситуации? Что руководило им — флегматичность или презрение к опасности, смелость или безразличие? Ужели жизнь не имела в его глазах никакой цены, а была, по выражению людей Востока, «гостиницей на пять дней», которую волей-неволей приходится покидать на шестой? Во всяком случае, улыбка ни на мгновение не покидала его лица.
Кибитку по-прежнему крутило водоворотом, и лошадь теряла последние силы. Внезапно Михаил Строгов, скинув те из одежд, которые могли его стеснить, бросился в воду; затем, крепкой рукой ухватив выбивавшуюся из сил лошадь за узду, рванул с такой силой, что сумел отбросить ее от сферы притяжения, и кибитку, тотчас подхваченную быстрым течением, с новой скоростью понесло вниз по реке.
— Ур-ра! — закричал Николай.
Только через два часа после отплытия от причала кибитка пересекла главный рукав реки и пристала к откосу острова — более чем в шести верстах ниже отправной точки.
Здесь лошадь вытащила повозку на берег, и храброму животному дали час отдохнуть. Затем, пройдя поперек всего острова под пологом великолепных берез, кибитка оказалась на берегу малого рукава Енисея.
Здесь переправа прошла легче. Ни один водоворот не нарушал в этом русле течения воды, но оно было столь стремительным, что кибитка смогла пристать к правому берегу лишь пятью верстами ниже по течению. Всего ее отнесло на одиннадцать верст.
Эти огромные, пересекавшие сибирскую землю потоки, через которые не переброшено пока ни одного моста, представляют серьезные препятствия для нормального сообщения. И все они оказались для Михаила Строгова в той или иной степени гибельны. На Иртыше перевозивший их с Надей паром подвергся нападению татар. На Оби, после того как коня сразила пуля, ему лишь чудом удалось спастись от настигавших конников. Без особых несчастий обошлась разве что последняя переправа — через Енисей.
— Все было бы не столь забавно, — воскликнул, потирая руки, Николай, выходивший на правый берег реки, — когда бы не было так трудно!
— То, что для нас, дружище, было просто трудным, — ответил Михаил Строгов, — окажется, быть может, невозможным для татар!
Глава 8
ЗАЯЦ, ПЕРЕБЕЖАВШИЙ ДОРОГУ
Наконец-то Михаил Строгов имел основания считать, что дорога до самого Иркутска свободна. Он опередил татар, задержанных в Томске, а когда солдаты эмира дойдут до Красноярска, они увидят лишь покинутый город. И никаких средств прямого сообщения меж енисейскими берегами. Это означает задержку на несколько дней, пока мост из лодок, который не так-то легко поставить, не откроет им путь.
Впервые после роковой встречи с Иваном Огаревым в Омске царский гонец почувствовал себя спокойнее и мог надеяться, что новых препятствий на пути к цели у него не возникнет.
Кибитка, спустившись на пятнадцать верст наискосок к юго-востоку, вновь вышла на дорогу и продолжила долгий путь, пролегавший через степь.
Дорога была хорошей, да и вообще тот отрезок тракта, что тянется от Красноярска до Иркутска, считается самым лучшим на всем сибирском пути. Меньше тряски для пассажиров; широкий полог тенистой листвы укрывает от солнечного зноя. Это уже не бескрайняя степь, сливающаяся на горизонте с куполом неба, — сосновые или кедровые боры покрывают порой стоверстовые пространства. Но этот богатый край теперь был пуст. Повсюду брошенные деревни. Не встречалось больше и крестьян-сибиряков со славянским типом лица. Кругом лежала пустыня, и, как мы знаем, пустыня, созданная по приказу.
Погода стояла ясная, однако остывший за ночь воздух уже с трудом прогревался солнечными лучами. На пороге стоял сентябрь, а в краю высоких широт дневной путь солнца над горизонтом в это время заметно сокращается. Осень здесь продолжается недолго, хотя эта часть сибирских земель расположена отнюдь не севернее пятьдесят пятой параллели, на которой лежат Эдинбург и Копенгаген. Бывает и так, что зима чуть ли не сразу следует за летом. Они и должны быть ранними — зимы Азиатской России, когда температурный столбик опускается до точки замерзания ртути [101] и температура в двадцать градусов ниже нуля по стоградусной шкале считается терпимой. Итак, погода путешественникам благоприятствовала. Не случалось ни ливней, ни гроз. Жара стояла умеренная, ночами бывало свежо. Надя и Михаил Строгов чувствовали себя неплохо, и с той поры как покинули Томск успели понемногу прийти в себя от изнеможения.
Что до Николая Пигасова, то он никогда не чувствовал себя лучше. Путешествие было для него прогулкой, приятной экскурсией, на которую он тратил свой отпуск служащего, потерявшего службу.
— Ей-богу, — говаривал он, — это куда лучше, чем отсиживать по двенадцать часов на стуле, выстукивая телеграммы!
К этому времени Михаил Строгов уже уговорил Николая, чтобы тот настроил свою лошадку на более резвый бег. Для этого пришлось доверительно сообщить ему, что он и Надя едут повидаться с отцом, сосланным в Иркутск, и очень спешат добраться до места. Разумеется, переутомлять лошадь нельзя, ведь не исключено, что поменять ее на другую не удастся; но если почаще устраивать для нее остановки — например, через каждые пятнадцать верст, то можно с легкостью одолевать по шестьдесят верст в сутки. К тому же лошадь у них крепкая, в самой породе ее заложено не бояться длительного напряжения сил. Тучных пастбищ вдоль дороги ей хватает, сочная трава растет в изобилии. А значит, можно требовать от нее и сверхотдачи.
Николай внял этим доводам. Его очень взволновала история молодых людей, собиравшихся разделить с отцом долю ссыльных. Ничего трогательнее он и представить не мог. И с добрейшей улыбкой сказал Наде:
— Вот это по-божески! Уж как рад-то будет господин Корпанов, когда увидит вдруг своих детей, — руки сами раскроются обнять вас! Если я поеду до Иркутска, — а теперь это очень даже возможно, — вы ведь позволите мне быть при этой встрече, правда?
Потом, хлопнув себя по лбу, спохватился:
— Но ведь и боль какую испытает, когда увидит, что старший сын, бедняга, — слепой! Ох, как все перемешалось на этом свете!
Так или иначе, но кибитка покатила быстрее, делая теперь, по подсчетам Михаила Строгова, от десяти до двенадцати верст в час. И уже 28 августа путешественники миновали Балайск [102], находящийся от Красноярска в восьмидесяти верстах, а 29-го — Рыбинск [103], что в сорока верстах от Балайска.
На следующий день, еще через тридцать пять верст, они подъезжали к Каинску, селению покрупнее, стоявшему на речке того же названия — мелком притоке Енисея, стекающем с Саянских гор. Поселок этот ничем не примечателен, однако его деревянные избы весьма живописно сходились к площади, над которой поднималась высокая колокольня собора, сверкавшая на солнце золотым крестом.
