Золото Кёльна - Шир Петра
Алейдис хотелось облегчить страдания, которые Николаи причинил должникам. Однако понимала, что Винценц прав. Это станет началом ее конца. Ну вот: в своих мыслях она уже называет его Винценцем, а не полномочным судьей, каковым он и был для нее на самом деле.
Почувствовав неприятный укол совести, Алейдис отвернулась от окна и заходила по спальне, освещенной тусклым светом масляной, лампы. Затем, повинуясь внезапному импульсу, выпала на лестницу и спустилась на первый этаж. Прихватив с кухни кружку сидра из летних Яблок-, который так превосходно умела делать Эльз, она отправилась в тайную комнату и открыла сундук с алфавитным замком.
Большую часть его содержимого она уже перенесла наверх, в кабинет. Здесь оставалось лишь то, что ни при каких обстоятельствах не должно было попасть в посторонние руки. Она просмотрела далеко не все бумаги, но достаточно, чтобы понять, что незаконный промысел Николаи был куда более запутанным, чем она предполагала вначале. Каким-то шестым чувством она понимала, что где-то здесь скрыты еще какие-то улики. Где именно, она, возможно, никогда не узнает. Впрочем, она не была уверена, что хочет это знать.
Как ей ни хотелось предать забвению эту часть жизни Николаи, вздохнув, она принялась листать бумаги. Она разложила их по стопкам: векселя, кредитные договоры, права на собственность, письма.
Она забыла попросить Винценца — не Винценца, господина Ван Клеве — вернуть ей книгу, в которой Николаи вел учет должников. Было бы полезно сверить ее с перепиской, большая часть которой была зашифрована, и выяснить, кого именно и как подкупил ее муж или иначе убедил проголосовать нужным образом.
Когда среди пачки векселей ей на глаза попался документ с фамилией Лейневебер, сердце ее забилось. Это была купчая на ткацкую мастерскую. Она заставила себя прочесть несколько первых предложений, из которых явствовало, что новым владельцем дома и всего имущества стал Николаи Голатти. Значит, теперь им владела она, Алейдис Голатти, вдова. На душе у нее заскребли кошки, а к горлу подкатил ком. А ей что делать с этим домом? Не оставлять же себе? Он слишком напоминал ей о том отчаявшемся бедняге в тюрьме, который не смог совладать с постигшим его несчастьем. Возможно, этот ткач не слишком приятный тип, но что это меняет? Николаи унизил и растоптал его, а она не в силах возместить ему ущерб.
От долгого сидения на корточках заныли ноги, поэтому Алейдис села на пятки. Растерянно взирала она на письма и документы. Перед ней, нанесенная на бумагу и пергамент, лежала целая жизнь, полная преступлений, подлости и несправедливости. Вот что оставил после себя Николаи. Эти бумаги и бесчисленное множество людей, чьи судьбы он держал в своих руках. Людей, которые боялись и, конечно, ненавидели его.
Но она продолжала его любить. Ведь Николаи был ее мужем. Он всегда был добр к ней, ни разу не повысил голос, даже когда у них возникали разногласия. Такое случалось редко: Алейдис ценила его огромный жизненный опыт и с радостью прислушивалась к его советам и наставлениям. И от этого теперь чувствовала себя довольно глупо. Неужели она действительно была просто трофеем? Еще одним любопытным экземпляром в его пестрой коллекции людей? Как низко со стороны судьи было подозревать такое. Николаи любил ее, об этом говорили все, кто его знал, даже те, кто недолюбливал.
Тем не менее ее грыз червь сомнения. Трофей. Милая маленькая куколка. Конечно, можно любить и куколку, но Алейдис не хотелось ею быть, и Николаи знал это. Он ценил ее за быстрый ум и способности, не колеблясь давал важные поручения в меняльной конторе. Но он утаивал от нее правду. Больше всего Алейдис мучило то, что она не могла спросить мужа, почему он скрывал от нее, кем был на самом деле и зачем оставил ей все свое состояние. Может быть, он хотел сказать, но так и не решился? И надеялся искупить вину, щедро одарив ее после своей смерти? Или на то были другие причины, о которых она так никогда и не узнает? Что-то ей подсказывало, что сделал он это вовсе не из раскаяния, которое вряд ли когда-либо испытывал на протяжении своей жизни. Однако она не могла его ненавидеть. Возможно, Николаи заслуживал ненависти, не ей судить. Для нее он не был злодеем, которого в нем справедливо видели многие.
Алейдис скорбела о нем, но помимо скорби ее одолевал стыд за то, что она на могла совладать со странными и прямо-таки возмутительными ощущениями, которые охватывали ее, когда полномочный судья ван Клеве оказывался рядом. Одно его присутствие уже вызывало у нее смятение, а урок в школе фехтования ясно дал понять, что от этого человека ей не стоит ожидать ни душевного спокойствия, ни спасения. Она никогда раньше не встречала никого, кто был бы похож на него. Его зловещий взгляд и мрачный ореол равным образом пугали и завораживали ее. Но, похоже, это была лишь одна сторона его личности. Как она могла наблюдать сегодня, когда он брал в руки меч, темное облако, окружавшее его, рассеивалось. В эти моменты Винценц излучал неотразимую мужественность, страсть, упоенность жизнью и уверенность в себе, которые притягивали ее как магнит. Однако она даже не смела представить, что случится, если она позволит себе поддаться этой странной харизме. Слишком много тайн, слишком много неразрешимых вопросов таилось в его красивой голове, в этом у нее не было сомнений. Сближаться с Винценцем ван Клеве столь же опасно, как совать руку в костер. Пусть даже этот костер почти догорел и превратился в груду тлеющих углей, от которых исходит слабый жар. Никогда не знаешь, что произойдет, если поддать в угли воздуха. Иногда достаточно дуновения ветерка, чтобы превратить маленький огненный язычок во всепоглощающее пламя.
Совершенно измученная лезущими в голову мыслями, Алейдис сложила документы обратно в сундук и защелкнула на нем замок, оставив лишь бумагу, удостоверявшую право собственности на мастерскую. Но она не отнесла документ в кабинет, а взяла с собой в спальню. Там она сунула его под подушку, затем закрыла ставни, разделась и забралась под одеяло. Ее одолевал холод: руки и ноги на ошупь были ледяными, но внутри, казалось, все горело. И чем упорнее она сопротивлялось, тем хуже ей становилось. Комок в горле мешал ей дышать. В отчаянии Алейдис уткнулась лицом в подушку и заплакала. Горло и сердце сдавливало болезненными спазмами.
— Мне так жаль, Николаи! — Она пыталась заглушить рыдания подушкой и одеялом. — Мне так жаль. Я знаю, что поступаю неправильно. Но и ты поступил со мной плохо. Я доверяла тебе, Николаи, а ты лгал мне.
В этот момент она испытывала страстное желание, чтобы кто-то облегчил ее боль, поддержал, вернул ей почву, которая ушла у нее из-под ног после смерти Николаи. Но такого человека не было и не предвиделось. «В вас скрыт талант бойца», — эхом отозвались в голове слова судьи.
— Всё ложь, — пробормотала она, даже не пытаясь унять озноб. — Как я вообще теперь могу кому-то доверять?
Когда Алейдис очнулась от беспокойного сна, было еще темно. За окном бушевали дождь и ветер, и сначала ей показалось, что она проснулась от их шума, как вдруг что-то ударилось о ставни. Алейдис обратилась в слух. Откуда-то снаружи доносилось то ли поскребывание, то ли скрежетание. Сердце у нее заколотилось. Она поднялась с постели. Время от времени к ним забредали нищие в поисках ночлега или еды, но это редко случалось посреди ночи. Кем бы ни был злоумышленник, если бы Руфус был жив, весь дом был бы уже на ушах от его лая. Снова что-то стукнуло в ставни. Кто-то хотел привлечь ее внимание? Стоит ли ей кликнуть Зимона или Вардо? Алейдис тихо поднялась, надела сорочку и халат. Она не стала зажигать свет, не желая себя выдать, но быстро повязалась поясом с кинжалом. Стараясь не шуметь, спустилась по лестнице, подошла ко входной двери и прислушалась, а затем проделала то же самое у черного хода. Никаких звуков, кроме стука дождя и завывания ветра в дымоходе.
Решив, что уж нищих ей точно бояться не стоит, она отодвинула засов на двери и выглянула во двор. Никакого движения. Она уже собиралась вернуться в дом, когда услышала, как что-то лязгнуло и тут же скрипнула дверь сарая для повозок. Волоски на ее руках встали дыбом, а по спине пробежала неприятная дрожь. Там явно кто-то прятался. Алейдис бросила неуверенный взгляд на кинжал, вытащила его и смело вышла во двор. Тут же порыв ветра растрепал ей волосы, а по лицу хлестнуло ледяным дождем. Тем не менее она направилась дальше к сараю. Его дверь действительно была приоткрыта. Мысленно отругав себя, что не взяла ни лампы, ни хотя бы свечки, она толкнула дверь и прислушалась. С удивлением она заметила, что в самом дальнем углу сарая мерцает крошечный тусклый огонек. Сделав шаг вперед, она почувствовала за спиной какое-то шевеление. Она не слышала ни звука, но знала, что сзади кто-то есть. Ее рука крепче сжала кинжал.
