Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
— Нет-с! Ты в эфтом случае товар! Да-с, товар с человеческим обликом! И цена тебе по достоинству определена шестьсот рублей ассигнациями.
— Не верещи, сверчок запечный!.. Не буди во мне беса. Я сам за себя поговорю, ежели буду угоден новому господину. Покупайте, барин, ошибки не будет: стану верно служить. Только кормите да одевайте и вдоволь спать давайте, гору сверну. И не осуждайте меня… Сами знаете: богатому не спится — воров боится. А у меня, у русского мужика, только и богачества — сон да еда. Не обижайте, а я уж к вашим услугам — весь тут!.. — так сказал кузнец Афоня и умолк. Стоял мужик, словно вкопанный в землю, глядел себе под ноги и, наверное, думал: «Чего горевать? добра не видать, а к худу мне не привыкать, чей бы я ни был».
— Прошу извинения, — сказал Шубин, обращаясь к приказчику. — Мне кузнец не надобен. Я пошел искать девушку, чтобы она была няня, прислуга и кухарка… А что касается этого человека, я не советовал бы вам и вашему помещику продавать его первому встречному. Такой богатырь очень пригодится на строительстве Исаакиевской церкви. Там кузнечной работы немало. Обратитесь к архитектору Ринальди. Возьмет, ей-богу, возьмет. Да такой мужчина и для других дел пригодится: художники с него могут за основу иконы писать, ваятели статуи лепить… Пойдем, Вера, дальше, туда, где женский пол продается.
И они не спеша пошли дальше возле крашеного забора. В тот бойкий торговый день крепостных людей продавалось немало. Тут же в этом не совсем обычном ряду «стряпались» купчие бумаги на продаваемых людей. Тут были и слезы, и рыдания поступивших в продажу, и насмешливые издевательские выкрики приказчиков, торгующих подневольными людьми. Проходя мимо них все дальше и дальше, супруги Шубины видели и слышали, как приказчики нахваливали сбываемый «товар».
Женщина средних лет сидела на берестяном коробе и, видимо, привыкшая переходить из рук в руки, отвечала на расспросы покупавшего ее хозяйчика:
— Нет, господин хороший, я деревенщина простая. Полы мыть, стены скоблить, стирать, убирать — это могу. А другому у меня никакого талану ни на чего нет. А ежели бог не дал от роду талану, так не пришьешь его к сарафану. И в деньгах не разбираюсь, счета не знаю, и на безмене и на весах вешать не умею. И где бы я ни жила, где бы ни работала, в руках сила есть, а в голове один шум…
После непродолжительного скитания по рынку Федот Иванович и Вера Филипповна, как показалось им, присмотрели подходящую для них девушку. На вид ей было лет двадцать. Она стояла, подперев руки в бока, и, не обращая внимания на прохожих, с нескрываемым интересом считала галок, облепивших кресты ближней церкви. Когда Шубины завели о ней разговор с приказчиком, она перевела на них свой прищуренный взгляд и сказала, словно бы подумав вслух:
— Поди-ка моя судьбинушка подошла горемычная?.. Дай боже добрым людям достаться.
— Как звать тебя? — спросила Вера Филипповна девушку в тот момент, когда Шубин справлялся о цене на нее у барского приказчика.
— Меня-то Енией звать… — ответила девушка и, стыдливо отведя глаза в сторону, пояснила: — Своему барину прислуживала, тот Енькой кликал.
— Значит, не Ения, а Евгения. Хорошее имя.
— Ну, может быть, по-господски и Евгения…
— Не по-господски, а по-человечески, так и попом в метрике записана, — ответил за нее приказчик.
— Дальняя ли будешь? — опять спросила Вера Филипповна, облюбовавшая эту девушку.
— Мы-то дальние, вологодские. Из деревни Бырыкова, дочь Ивана Быкова. А по барину мы головинские. У того в наших местах пятнадцать деревень. От народу тесновато стало, кое-кого в Питер на работы барин запродал. Меня в прислужницы было к себе взял…
— И почему же он тебя сбывает?
— Заслужила я, горемычная: у барина-то гости приезжие были, я и недоглядела, как гости-то под пьяну руку у него похитили десять серебряных ложек и немножко ножиков. Они украли, а мне побои — и вон со двора!..
— Так точно-с! Правду говорит, правду, — подтвердил приказчик. — Обратно отсылать ее в Вологодчину, сами судите, — далеко. Барин решил пустить в продажу. Пожалте!.. Девка первый сорт.
— Еня, детей любишь, водилась с ними? — спросила Вера Филипповна.
— А как же их не любить, если малые да не капризные. Водилась…
— А обед сварить можешь?
— Было бы из чего, сварю…
— Нам нужно, чтобы и за всем хозяйством присмотр был, забота, порядок.
— Как же, барыня. Так оно и быть должно. Дом без призору — яма!..
— И чтоб хозяев своих ни в чем не обманывала.
— А это зачем же? Лучше ногой споткнусь, а слову, ради обмана, запнуться не дам. Избави бог… Ежели с нами по-людски, так и мы не по-скотски…
— Ваше слово, господа покупатели, — не особенно настойчиво спрашивал Шубина приказчик, — как хотите, а мне велено дешевле не брать, четверть тысячи рублев, и делу конец. Придача вся с ней. В коробе коклюшки и нитки для плетения кружев; кости-лодыжки для игры в стречки; иконка богоматери, две пары новых лаптей и полусапожки, фартуки-передники, кофтенки и прочий грошовый скарб…
— Ну, что ж, Вера, возьмем? — спросил Шубин жену.
— Если она согласна, — ответила Вера Филипповна, жалостливо разглядывая девицу.
— Мое ли дело, барыня, выбирать себе господ? Смешно, право. Гожусь — берите. Об одном прошу: подвернется женишок, не помешайте замуж выйти… На откуп или в отработку на разные сроки…
— Препятствий не будет, — ответил ей на это Шубин и добавил в тоне, присущем рыночным завсегдатаям: — Хоть я и не дворянин, а своему слову полный господин. Я могу через некоторое время дать вольную. А пока поживи, послужи у нас, будь помощницей Вере Филипповне.
— Спасибо, барин, на добром слове…
Сторговались. Продавец достал из кармана серый лист бумаги, медную чернильницу, перо, завернутое в тряпочку, и тут же на порожнем ящике, усевшись на луговину, без единой точки и запятой настрочил на гербовом листе купчую грамоту:
«Продана мною управляющим девка Евгения Быкова принадлежавшая господину Головину что поместье свое имеет за Вологдой двадцати лет и трех месяцев от роду за двести пятьдесят ассигнациями оная девка Евгения опричь его милости Федота Шубина никому не продана не заложена в приданое ни за кем не отдана а ежели кто за девку будет вступаться то сие заверением своим удостоверяю никому кроме господина Головина и его сродников она не принадлежала что подписом своим свидетельствую за управляющего старший прикащик Микола Окунев означенную девку за ту сумму господин Шубин приобрел в собственность…»
— Тут, пониже, ваша роспись должна быть. Пожалте, распишитесь…
Сторговались, расписались. Супруги Шубины пошли домой на Васильевский остров, за ними, с берестяной коробушкой на спине бодро шагала Евгения Быкова, приобретенная за двести пятьдесят рублей ассигнациями. И чувствовала она, что новые ее хозяева люди добропорядочные, что от таких людей обид ей не должно быть…
Глава тридцатая
В эти годы на большой московской дороге, верстах в семи от Петербурга, у старой почтовой станции, строился Чесменский дворец. Название «Чесменский» дворцу было присвоено в честь победоносного сражения, происшедшего в Эгейском море в 1770 году. Тогда, как известно, турецкий флот был загнан в Чесменскую бухту и ночью сожжен русскими. Алексею Орлову, командовавшему русским флотом, за эту операцию был присвоен титул графа Чесменского.
Для тронного зала Чесменского дворца архитектор предусмотрел заказать пятьдесят восемь барельефов великих князей, царей и императоров российских. Заказ на барельефы поступил Федоту Шубину.
— Моделями для барельефов могут служить вот эти медали, — сказал Шубину архитектор дворца Юрий Матвеевич Фельтен и выложил перед скульптором пригоршню мелких кругляков с изображениями великих князей и царей российских.
— Могут быть, но не все, — уклонился Шубин, небрежно и быстро перебирая звонкие медали.
— Почему?
— Несовершенны здесь образы.
— Дело ваше, — соглашаясь с Шубиным, проговорил архитектор. — Но тогда с каких же моделей вы будете высекать этих бородатых людей исторической древности?
— Я их вижу повседневно живыми, — пояснил Шубин. — А в русских сказаниях-старинах разве не виден образ этих людей? Разве я не слышал у себя в Денисовке от стариков про «ласкова князя Володимира»:
Он по горенке по светлой похаживал,
А сапог о сапог поколачивал,
А русыми-то кудрями да размахивал…
А разве в народе нет песен и былин про других персон? Вот про того ли
Скопина князя Шуйского…
Правителя царства Московского,
Оберегателя мира крещеного…
Будто ясен сокол вылетывал,
Будто белый кречет выпархивал.
То выезжал воевода храбрый князь
Скопин Михайло Васильевич…
Когда дойдет черед высекать барельефы императоров и императриц, тогда другое дело. Их облик у многих в памяти сохранился. Образы же древнерусских князей и царей, зная их нравы и заслуги или пороки, с пользой можно домыслить…
