Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
Однажды, когда в семье Федота Шубина недоставало прислуги, Вера Филипповна обратилась к нему:
— А не пора ли нам, Федот, купить девку, это дешевле обойдется, нежели по найму держать. Поработает у нас, послужит, а потом мы ее на волю выпустим, сама себе хозяйка будет.
Федот согласился:
— Что ж, ищи, подбирай, порядочную во всех отношениях и не особо дорогую…
Вера Филипповна достала из пузатого комода сверток «Петербургских ведомостей» и по объявлениям начала подбирать прислугу, но объявления все были на один манер — слишком кратки, и нельзя было по ним судить, что собою представляет продаваемый человек.
— «Продается 17 лет девка весьма доброго поведения и немного поезженная карета», — читала Вера вслух и от себя добавляла: — Карета нам ни к чему, а девке цена не указана, и чего она умеет делать — неизвестно. Видно, хозяин пожадничал заплатить за подробное объявление.
В другом номере «Ведомостей» она прочла:
— «Продается банкетная скатерть, тут же две девки ученые, мужик-парикмахер и английской породы коровы…» Ученые, а чему ученые? Опять неизвестно. А дальше кто там что продает? «Повар, кучер да попугай…» Нам этот товар не нужен, — рассуждала Вера Филипповна и снова искала в объявлениях девку с более подробными рекомендациями и пояснениями. Наконец, перелистав десятки разных случайно сохранившихся номеров газеты, она, пожалуй, нашла то, что ей нужно:
«Во 12-й части в прежней бывшей богадельне у офицера продается девка по 16 году, знающая кружева плесть, белье шить, гладить, крахмалить и госпожу одевать. Притом имеющая талию и лицо приятное…»
— Да ты глянь на заглавие газеты, — перебил ее Федот, — это же, я помню, в «Московских ведомостях» было, а не в «Питерских». Не в Москву же за девкой ехать. Их здесь хоть отбавляй.
— Ах да, и правда, это в «Московских». Ну что ж, газета не подскажет — сходим в воскресный день после обедни на базар, там подберем.
В ближайшее воскресенье они вдвоем отправились на Сенную площадь, где был бойкий базар, торговали чем угодно, только не сеном. С некоторых пор торговля сеном и всяким фуражом была переведена в другое, менее людное место. Еще задолго до окончания церковных служб площадь была переполнена народом.
— Нынче людей стало побольше в Питере, и своих оседлых, и приезжих, — сказал Шубин, придерживая за обнаженный локоть свою супругу. — Бывало, в академические годы любил я здесь потолкаться. И «Орешницу с орехами», и «Валдайку с баранками» я здесь выискивал. И на Рыбный рынок на Васильевском острове часто похаживал. Очень интересно иногда поглазеть, прислушаться, и чего только тут не увидишь и не услышишь! С тобой, Вера, неудобно в трактиры заходить, а если был бы один, зашел бы и выпил косушечку, и в разговор бы вступил… Ой и народу, ой и народу! Держись, Вера, около меня, надо не растеряться в такой толпище…
Толпа была действительно преогромная. Все толкались, суетились. Похоже было на большой потревоженный муравейник. Но невзирая на кажущуюся суету и великий шум, каждый стремился куда-то по своему усмотрению, по своим заранее придуманным и потребным делам и делишкам. Торговля на этой огромной площади велась во множестве ларьков, составленных тесными рядами; ларьки были крытые холстиной серой и раскрашенной, и были просто ничем не прикрытые лотки с крикливыми лотошниками и лотошницами. Больше всего было торгашей «на ногах», бродивших взад-вперед с ящиками и корзинами и певуче голосивших, старавшихся в общем шуме-гомоне перекричать друг друга.
— А вот кому цветы-цветики! В горшочках и букетики! Барин, купите ландыши-розочки!.. Красота и запах всего за две копейки!..
— Яблочки чухонские и китайские, земные и райские! кому яблочков?..
— А вот не надо ли отварной груши!
— А вот квас! Только для вас!.. Крепкий квасок, бьет в нос и уши!..
— Пельсинчики, лимончики, гарбузы астраханские!.. Селедки галанские!..
— Не надо ли табаки турецкие, трубочки немецкие с кистями и без кистей, для себя и для гостей!..
— А ты что, Федул, губы надул, руками разводишь, беспоясый ходишь? Купи краснобородский кушачок, будешь заправский мужичок!..
— Веретена точеные, ложки-плошки, кому посуда деревянная, кому оловянная! Выбирайте по своему скусу!..
— Эй, шевелись! У кого деньги завелись? Кольца-браслетки, почти настоящие бриллианты! Покупайте, модницы и франты! Вам украшение, нам приношение, дуракам устрашение!.. Подходите, берите…
Сквозь этот разноголосый веселый шум доносились из разных концов рынка звуки свирелек, свистулек, балалаек и гармошек. В кругу подвыпивших и загулявших досужих ротозеев кто-то плясал под балалайку, кто-то напевал песни складушечки-коротушечки:
Эх, в Петербурге на Сенной
Да что случилося со мной?..
Федот Иванович с женой не без труда протолкались через всю толкучку покупающих, продающих и просто шатающихся и вышли на базарную окраину, где на зеленой примятой траве лежали и сидели пригреваемые солнцем и одолеваемые тоской и неизвестностью люди разных возрастов. Тут были девушки, женщины средних лет, молодые парни и пожилые мужчины. Около них стояли управляющие и приказчики, редко — владельцы-помещики, которым казалось зазорным делом самим лично сбывать на сторону принадлежащий им «живой товар». И не из чувства стыдливости и не ради каких-то добрых побуждений сами господа держались в стороне от торговли людьми. Им казалось, что барин, продающий своих крепостных, считался неразумным и подчас дошедшим до краха, плохим, запустившим свое поместье хозяином, или запутавшимся в долгах в условиях столичных соблазнов, кутежей и всяких прихотей, требовавших расходов не по доходам. И тогда им оставалось требовать от приказчиков и управляющих «выколачивать деньгу» любыми способами. Невзирая на учение православной церкви, что человек создан всевышним Саваофом по образу и подобию своему, человек продавался из рук в руки, и это было узаконено с давних времен «помазанниками» господа-бога, управляющими Россией.
Первым в ряду выставленных на показ для продажи стоял матерый мужик-кузнец, чем-то не угодивший своему господину-помещику, или того «нуждишка заела» и была надобность в деньгах покрыть недостачу в семейных расходах. Около мужика вертелся сухонький барский приказчик с тросточкой. Приказчик от частого употребления зелья был красноносый, он стоял зевая и крестя рот. Но чуть только подходил кто-то из прилично одетых купцов или господ, он сейчас же оживлялся и начинал развязный разговор:
— Будьте добры, полюбуйтесь, — обратился он к подошедшему Шубину, — если вам нужен человек, то лучшего здесь сегодня не найдете. Это же настоящий, опытный кузнец! Дохожий человек: раз молотом стукнет, и гривна хозяину в карман. Мастер на все руки — и дуть, и ковать, и уголье подавать!.. Он вам и коней подкует, замки исправит, да что хотите, то и сделает. А силища! Медведя с ног свалит. Да зачем хвалить? Хороший товар сам себя хвалит. Ну-ка, Афоня, подтянись, повернись, барину приглянись. Авось, бог даст, тебе господином будет?..
Шубин и Вера Филипповна остановились, невольно загляделись на здоровенного и тихого кузнеца Афоню. Он выпрямился, тяжко вздохнул всей грудью; вздох его показался Шубину подобным дуновению кузнечного меха, и сказал, искоса глядя на приказчика:
— Нахваливай, нахваливай, да не забудь о моих пороках сказать господину, дабы знал, что не кота в мешке покупает, дабы не было у нового барина просчета. Пусть заранее про характер мой знает.
— Тебя, Афоня, не спрашивают. Характером ты весь налицо — тихонький, словно блаженный, невзирая на могучую силу, данную тебе свыше самим провидением.
— Барин, не слушайте его, он брешет! — вдруг резко проговорил продаваемый кузнец. — Я и тих, да лих!.. Спросите этого прощалыгу, зачем ему барин приказал меня на Сенной площади сбыть, продать, будто собачонку какую! Ладно, я сам скажу. А ты, веретено вертлявое, помолчи… Есть у меня, барин, небольшой изъян: рука у меня тяжелая шибко. Онамедни старосту по скуле треснул, сдачи дал ему. Не рассчитал малость. Скулу свернул и восемь зубов у того — как не бывало. Вот барин-то и распорядился от меня избавиться. В острог посадить? Какая же выгода барину? Лучше продать.
— За что же это ты старосту так сильно хлестнул? — спросил Шубин.
— Да как же, барин? Злость он во мне сильную взбушевал. Я все терпел, терпел, но от долгого терпенья треснет и камень. А я не каменный. Я человек, как и все прочие…
— Нет-с! Ты в эфтом случае товар! Да-с, товар с человеческим обликом! И цена тебе по достоинству определена шестьсот рублей ассигнациями.
— Не верещи, сверчок запечный!.. Не буди во мне беса. Я сам за себя поговорю, ежели буду угоден новому господину. Покупайте, барин, ошибки не будет: стану верно служить. Только кормите да одевайте и вдоволь спать давайте, гору сверну. И не осуждайте меня… Сами знаете: богатому не спится — воров боится. А у меня, у русского мужика, только и богачества — сон да еда. Не обижайте, а я уж к вашим услугам — весь тут!.. — так сказал кузнец Афоня и умолк. Стоял мужик, словно вкопанный в землю, глядел себе под ноги и, наверное, думал: «Чего горевать? добра не видать, а к худу мне не привыкать, чей бы я ни был».
