Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
— Может, государыня подействует на него? — спросила она.
— Возможно, — согласился с ней Федот. — Кого-кого, а Безбородко она за такое не похвалит. Он к царице весьма близок.
— Советуете пожаловаться?
— Советую.
— Как это сделать, Федот Иванович? Научите меня! Вы бываете во дворце, вы знаете порядки…
— Нужен удобный случай. Лучше всего, пожалуй, сделать это в театре, — в раздумье сказал Шубин. — Напишите жалобу и храните ее при себе. А как представится случай, упадите к ногам царицы и, вручая бумагу, скажите: «Ваше императорское величество, я обижена вашим приближенным и не могу уведомить вас в другом месте по причине великой власти того человека, на коего написана сия жалоба».
Лиза Уранова, или Лизета, как называли ее в дворцовом театре, с помощью своего жениха составила жалобу на Безбородко. В жалобе говорилось о сводничестве со стороны двух директоров дворцового театра и прочих непотребных делах.
Случай вручить царице жалобу скоро представился.
На сцене Эрмитажного театра шла опера «Федул с детьми». Уранова пела превосходно. Сама Екатерина, понимавшая толк в театральном искусстве, восхитилась игрой Лизеты и бросила ей букет цветов. Момент был подходящий. Уранова подняла букет, прижала его к своей груди, потом упала перед царицей на колени и, произнеся продиктованное Шубиным обращение, подала царице грамоту.
На другой же день оба директора Эрмитажного театра были уволены «за содействие к сближению Безбородко с бывшей воспитанницей театрального училища Урановой». О том, в каком тоне царица сделала выговор своему любимому царедворцу, история умалчивает. А Уранова на той же неделе стала Сандуновой.
Вскоре после этого эпизода, выступая на сцене, она уже с откровенной смелостью смотрела на Безбородко и при полном зале, обращаясь к нему, небрежно потряхивая кошельком, пела:
Перестаньте льститься ложно
И думать так безбожно,
В любовь к себе склонить…
Тут нужно не богатство,
Но младость и приятство,
Еще что-то такое,
За что можно любить…
Шубины, присутствовавшие на этом спектакле, были в восторге от выступления певицы. Все зрители знали о похождениях Безбородко и с затаенным смехом наблюдали, как он делал вид, что его не касается, и громко смеялся, тряся отвисшим подбородком. Глаза его, как всегда, светились блудливым огоньком, влажные губы лоснились.
Вера Филипповна слегка толкнула локтем мужа и, кивнув в сторону Безбородко, тихонько заметила:
— Вот он весь тут, как на ладони. Кстати, он ведь тебе заказал бюст?
— Такого прелюбодея зажмуря глаза можно вылепить. Натура распахнута чересчур, — шепнул ей в ответ Шубин.
В тот вечер Лизета выступала в Петербурге последний раз. Она навсегда уезжала с мужем от греха подальше в Москву.
Неудачное ухаживание привело Безбородко в бешенство. Потом он заскучал, запьянствовал и даже распустил свой гарем. Лизета, которая была ему нужна как игрушка, ускользнула из рук. Не помогли ни его щедрость, ни уловки сводней. С этой поры он стал искать себе развлечений в петербургских притонах. Одевался запросто, брал на расходы по сто рублей в карман и, посвистывая, уходил туда, где нравы были еще распущеннее и разврат по цене доступней. Иногда перед утром его, мертвецки пьяного, приводили в чувство, поливая холодной водой, и отвозили во дворец вершить государственные дела…
Однажды он в закрытой карете подкатил к дому Шубина.
— Федота Ивановича нет, они в мастерской, — подобострастно кланяясь, доложил дворник. — Позвать или прикажете вас туда проводить?..
— Проводи, — буркнул гость.
В мастерской сановник и скульптор-академик вежливо раскланялись. Безбородко поглядел вокруг, спросил:
— Ну-с, а когда будет готов мой бюст?
— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, в свое время поспеет, — отвечал Шубин.
— Да нельзя ли трошки поскорей, полтысячи карбованцев за поспешность прибавлю, — сказал Безбородко, который, будучи родом из Глухова, любил ввернуть в свою речь родные слова.
— Не в этом дело, ваше сиятельство. Мастерство скульптора не есть ремесло сапожника. Бюсты персон не делаются на одну колодку и в одни сутки… Прошу прощения, что вас провели сюда, — извинился Шубин и предложил пройти в дом.
Федот Иванович снял с себя запачканный глиной и гипсом фартук и начал мыть руки. Безбородко поспешил сказать, что он заехал на минутку, только справиться о своем бюсте, и отказался пройти в дом.
Шубин подал стул. Безбородко сел, развалясь и закинув ногу на ногу.
— Мне бы, знаете… У меня есть хороший портрет, так с него и высекайте… — сказал он.
Двое подмастерьев прекратили работу и не сводили глаз с полупьяного обрюзгшего посетителя. Они изучали его лицо — не раз слышали они от своего учителя, что уметь вникать в натуру, подмечать все тонкости и свойства характера — одно из необходимых условий успеха художника.
— Простите, ваше сиятельство, но к портретам художников я недоверчив, — предупредительно заговорил Шубин. — Я работаю по собственному усмотрению: или леплю с натуры, или зарисовываю сначала натуру, или же, вполне запечатлев физиономию персоны и зная насквозь его душу, леплю, руководствуясь своим смыслом. Вас, простите, не могу же в таком виде изобразить, в каком вы сегодня изволили меня посетить. Вам нужно отдохнуть и телом и духом…
Шубин снова надел на себя фартук и, присев на уголок обширного верстака, украдкой взглянул на Безбородко. Тот лениво потянулся и зевнул. Затем скульптор продолжил начатый разговор.
— Вас я изображу в мраморе с тем выражением лица, какое я однажды уловил…
— Когда именно? — спросил Безбородко и чуть-чуть оживился.
— Я прекрасно запомнил вас в момент выступления актрисы Урановой в театре Эрмитажа. Помните?.. Мне кажется, вы тогда были довольны и счастливы, — слукавил скульптор и улыбнулся.
Пьяный Безбородко не понял насмешки, но затронутый упоминанием фамилии актрисы, не мог усидеть на месте. Он поднялся и, прощаясь с Шубиным, сказал:
— Вы мастер своего дела, и не мне учить вас. Сделайте так, чтобы в фигуре моей чувствовался и государственный муж и… человек!
Работа над бюстом Безбородко была быстро закончена. Каждый, кто близко знал сановника и видел бюст шубинского мастерства, говорил, что между оригиналом и замечательно обработанным куском мрамора разница лишь в том, что шубинский Безбородко не может подписывать государственных бумаг и ходить в непристойные места.
За бюстом любимец Екатерины послал нарочного. Шубин, завернув в скатерть мраморный бюст, поехал вместе с нарочным. Скульптору было интересно знать мнение о своей работе самого Александра Андреевича Безбородко. Как-никак он умел разбираться в искусствах.
Богатый дом Безбородко находился на Ново-Исаакиевской улице и славился частыми пирами. Шубин ни разу не бывал здесь на пышных пирах, но он много слышал о богатой картинной галерее Безбородко, и ему хотелось посмотреть ее.
Пока хозяин не вернулся из дворца, Шубин, сопровождаемый Ильей Андреевичем, братом Безбородко, смотрел салоны. В залах были собраны римские вазы из мрамора, изящнейший, изумительного мастерства китайский фарфор, ценнейшие французские гобелены, мебель, когда-то служившая украшением королевских дворцов. Здесь было свыше трехсот картин, принадлежавших последнему польскому королю и герцогу Орлеанскому. Бегло осмотрев картины и мебель, Шубин с большим увлечением стал осматривать бронзовые статуи работы Гудона. Тут же стоял «Амур» работы Фальконе.
— Как вам нравится наш домашний музей? — спросил Шубина Илья Андреевич.
— Превосходно! — отозвался Федот Иванович. — Вот я хожу, гляжу и думаю… Что я думаю?.. Богаты сановники у нашей царицы, если находят средства приобретать столь ценнейшие вещи!.. А второе я думаю — приятно было бы, если бы и моя работа оказалась в соседстве с произведениями Фальконе и Гудона.
— Смотря как это покажется брату, — заметил Илья Андреевич. — Братец у меня, сами знаете, в искусствах смышлен. В его галерее дешевых вещей не водится. Опять же, к слову сказать, и богачеством он не обижен, и царица его своим вниманием ни разу не обошла, а все примечала да наградами осыпала. Из простого барина графа сотворила. Вот каков мой братец! А ведь еще в недавние годы в Малороссии он не ахти что имел. Каких-нибудь полторы тысячи душ. А теперь в разных местах у него около двадцати тысяч душ. Да соляных озер сколько! Да рыбных ловель на Каспии! — Илья Андреевич так увлекся хвастовством, что под конец разговора даже малость переборщил и стал хвалить Безбородко за такие деяния, о которых ему, как родному брату екатерининского вельможи, следовало бы умолчать. Но Илья Андреевич разошелся до полного припадка откровенности, а может быть, эта откровенность имела под собой почву зависти к брату-счастливчику, той зависти, которая находится в недалеком соседстве с ненавистью. По крайней мере так приметил и так подумал Федот Шубин, слушая его. Ибо вместо того, чтобы разговор снизить до затаенного шепота, Илья, наоборот, горячась, раскричался:
