Юрий Хазанов - Мир и война
Получалось не совсем так, как Юрий думал и рассчитывал, как заранее расписывал в своей полевой книжке. Но все равно нравилось работать с людьми, командовать, поучать, журить. Да, он бывал занудлив в своих требованиях, ко многому дотошно придирался, постоянно делал замечания, был вспыльчив. Но странное дело — то ли оттого, что почти самый молодой в роте, то ли потому, что за всеми придирками не было злости и желания унизить, то ли еще по какой причине — на него редко кто обижался, и все эти расхлябанные небритые водители, завидев его, старались подтянуться, докладывали по форме, приветствовали — почти как в учебной стрелковой роте мирного времени. Хотя, конечно, было всякое: «Тузлуков пьянствовал», Ананьев мог разбить машину, Сахно не вовремя явиться на построение… Но, в общем… в общем, Юрий был доволен и даже удовлетворен своей работой.
А вот с непосредственным начальством отношения не складывались, особенно с бывшим дружком и коллегой капитаном Шехтером. В первый же день вступления обоих в новые должности, когда капитан Хазанов докладывал капитану Шехтеру в его командирской землянке о приеме 2-й роты, тот, сразу же перейдя на «вы», сделал Юрию несколько выговоров и вообще вел себя вроде директора школы, заранее уличающего ученика в еще не совершенных им грехах.
— Можете идти, — бросил он на прощанье, и Юрий ушел, обиженный и разозленный.
Вся прежняя дружба раскололась вмиг на мелкие кусочки. Ничего не осталось. Зато у себя в роте Юрий обрел нового друга и помощника, помпотеха Александра Эмильевича Мерсье.
Да, того самого, пожилого, французского происхождения, которого много позднее Юрий изобразил в рассказе «На военной дороге» (в главе 7-й этого повествования) под фамилией Левьер. В том документальном эпизоде никакого Левьера, он же Мерсье, не было в помине. Был другой человек, тоже в летах, и его вовсе не французская фамилия в памяти у Юрия не сохранилась.
Но Мерсье был таким, как описан в том рассказе: небольшого роста, седой, очень подвижный. С печальными умными глазами, обведенными темными полукружьями. Это не было следствием болезни или пристрастия к алкоголю — Александр Эмильевич вообще не пил, но было красиво и необычно. Необычными были и его вежливость, обходительность. Ничуть не подобострастные, не угодливые — наоборот, полные достоинства. Он совершенно одинаково разговаривал с нетрезвым водителем и с командиром полка. (Один только раз я видел его гневным, слышал, как тот неумело матерится, — когда пьяный водитель разбил совсем новую, недавно полученную ротой автомашину «Форд». Я, помнится, тогда сорвался и неумело ударил бедолагу — крепкого, сбитого, как из камня, парня, и рука у меня просто отскочила от его скулы. До сих пор не забыл этого единственного случая рукоприкладства. А Коля Шариков (такая была у него фамилия) сказал потом, что нисколько не обиделся на меня… (Со вспыльчивостью у капитана Хазанова было все в порядке. И остается до сих пор. Недаром в его «боевой характеристике» среди прочих слов-сорняков — «предан», «морально устойчив», «требователен» — было одно на удивление естественное и верное: «вспыльчив».)
Командирами взводов у Юрия в роте служили лейтенанты Борис Черкасов и Гараль. (Имени своего последний не говорил: боюсь, его звали Моисей. Зато Черкасов оказался вовсе не Борис, а Иван. «Борис» ему казалось «красивше».) Оба старше Юрия, но еще вполне молодые, приятные из себя, подтянутые, исполнительные. Ваня, то есть, пардон, Борис любил погулять, когда представлялась возможность. Под гуляньем здесь имеется в виду вполне определенная его ипостась: прелюбодеяние.
Как-то под хутором Михайловским он предложил Юрию «сходить погулять» к хорошим знакомым и уговаривать своего командира не пришлось. С кем именно он там «гулял», Юрий помнил смутно. Кажется, она была ничего из себя; кажется, высокая; кажется, худощавая; кажется, неплохо пела, ну, и это самое…
Но до этого, в тот самый вечер, произошло еще одно событие. Юрия уже совсем поздно вызвал комбат Шехтер. Зачем — Юрий так и не понял, потому что был достаточно пьян, и Шехтер тоже не меньше, если не больше. Комбат стал к чему-то придираться, Юрий резко отвечал — не вполне по уставу; комбат схватился за пистолет, Юрий тоже вытащил свой, под номером ДХ 577… Кто-то их своевременно успокоил — возможно, писарь штаба. После этой стычки оба капитана окончательно перестали разговаривать друг с другом. Распоряжения передавались Юрию, в основном, через помпотеха; а сам он, если была необходимость, докладывал то, что нужно, начальнику штаба батальона Дороняну. Почти как в Баку общались его двоюродные сестры — через кошку.
Вскоре доброхоты сообщили Юрию, что девушка, с которой он на днях «погулял», известна почти всему Михайловскому как недавняя немецкая подстилка и к тому же у нее этот… как его… твердый шанкр. Или мягкий — кто их разберет.
Юрий и не разбирал — одинаково страшно. Не знал он, разумеется, что твердый шанкр появляется в виде язв при заражении сифилисом после тридцати с лишним суток инкубационного периода и что за ним следует воспаление лимфатических узлов, а дальше — еще хуже… И все это делает такая бледная-пребледная извилистая спирохета по имени трепонема. О сифилисе он если и ведал, то больше понаслышке, а потому реальнее и страшнее казался триппер (по-научному гонорея) — заболевших этой штукой было пруд пруди. Они, впрочем, довольно быстро излечивались сульфидином (если тот бывал у медиков), а также всякими другими доморощенными средствами. Во всяком случае парторг их батальона почти уже вылечился.
Приходила на память Юрию и разудалая песенка, которую они распевали еще в школе:
Как английский шкипер
Налетел на три…
Не подумайте плохого —
Три подводных камня.
Второй куплет был уже о другом:
Как у тети Нади
Все девчонки бля…
Не подумайте плохого —
Бляхами торгуют.
И все же настоящего страха Юрий не испытывал. Был почти уверен, что пронесет: так же, как тяжелое ранение, смерть, авария… Что там еще бывает плохого? Арест?.. Тем более, другие доброхоты говорили, что все это болтовня, про девушку, не была она ни с какими немцами и ничем вообще не больна, даже насморка нет. Чтобы убедиться в этом (в чем?), Юрий еще раз встретился с ней в какой-то компании, но ни о какой близости разговора не вел, а она и не настаивала. Была веселая, пела, как и в первый раз, очень хорошо. Насколько помнится, вот этот вальс:
Ночь коротка,
Спят облака,
И лежит у меня на ладони
Незнакомая чья-то рука…
А дальше особенно трогательно:
…Будем дружить,
Петь и кружить…
Вот и он «подружился» с ней (с этой лярвой!), а она, может, заразила его каким-нибудь из шанкров… на выбор.
Но все, к счастью, обошлось.
5
Даже в далеких от них военных «верхах», видимо, «допетрили», как тогда выражались, что дальше работать на таких автомашинах невозможно, и 9-му полку СВГК приказано было отправиться за новой американской техникой, которая доставлялась в пограничный с Ираном город Джульфу. Местом дислокации полка назначили большое селение Ольгинское под Владикавказом (тогда — Дзауджикау), куда и перегоняли из Джульфы все эти темно-зеленые, с иголочки, «форды», «шевроле», «студебекеры». Загляденье просто! Заводятся не от рукоятки, а прямо от стартера (представляете?). Ничего не прикручено проволокой, веревками, борта целые, кузова с брезентом. Правда, «шевроле» вскоре начали барахлить: что-то им не понравилось — то ли в государственном строе, то ли в бензине, зато «форды» работали безотказно.
Вам, наверное, приходилось, читатель, смотреть фильмы о второй мировой войне, и вы не один раз видели кадры, на которых внезапно растворялись двери железнодорожных вагонов и оттуда выскакивали фигуры в серых мундирах с автоматами наперевес, и — «Хальт! Хальт! Шнеллер!..» И выстрелы… Но не припомню что-то, чтобы эти вагоны были товарными, с раздвижными дверями, называемые теплушками, а также «телячьими». В таких вагонах немцы перевозили только заключенных или военнопленных.
Солдаты и офицеры Советской Армии (а с 43-го года красноармейцы стали именоваться солдатами, а командиры и начальники — офицерами) перевозились по железной дороге на правах заключенных — в телячьих вагонах. Не говорю, конечно, об исключениях для высоких чинов. Во всяком случае, солдаты и офицеры 9-го автополка, Юрий в их числе, ехали в декабре 43-го года из-под Сталинграда во Владикавказ именно так: в теплушках, где, несмотря на название, тепла не было. Грелись мутной самогонкой, если удавалось достать на остановках, да мыслью о новых автомашинах.
В Ольгинской, куда прибыли, войны почти не чувствовалось. Туда не дошли немцы — их остановили немного восточнее, а вскоре отбросили еще дальше. В селении полностью сохранились дома; у жителей было вдоволь пищи, свекольной араки, даже постельное белье. Юрий там просто отдыхал душой и телом, позабыв о взрывах, выстрелах, минах и вшах — в теплом чистом доме, где жили две гостеприимные женщины: пожилая осетинка и ее невестка — черноокая красавица Тамара, чей муж воевал где-то далеко. Регулярным ухаживаниям Юрия, что случалось ежедневно к вечеру, она регулярно не поддавалась, в остальном же у них были прекрасные отношения. Дружба с пожилым помпотехом Мерсье тоже скрашивала существование.
