Юрий Хазанов - Мир и война
Юрий Хазанов - Мир и война краткое содержание
Юрий Хазанов
Мир и война
«Лучше нас найдешь — нас забудешь; хуже найдешь — нас вспомянешь».
(В.Даль)От автора
Эта книга и самостоятельна, и служит, в то же время, продолжением предыдущей, носящей не слишком ясное название «Знак Вирго», что означает «Знак Девы», под которым автор появился на свет.
Общее заглавие для всего повествования о своей жизни, жизни моего поколения и, в какой-то степени, страны я бы выбрал «Круги…», или (просто) «Это был я…» А подзаголовком поставил бы пускай несколько кокетливые, но довольно точные слова: «вспоминательно-прощально-покаянный роман». Третью книгу, если появится, хотел бы назвать «Исповедь нервного человека» (так меня окрестил когда-то в зале суда со скамьи для обвиняемых мой ближайший друг).
Ю.Х.ГЛАВА I. Ленинград 116, почтовый ящик 812. Три письма. Зазорная болезнь. Экзамены и шпаргалки. «Весна не прошла, жасмин еще цвел…» Лагеря… да не те
1
Письмо пришло из Москвы в декабре 1938-го года. Светло-зеленый конверт, двадцатикопеечная тоже зеленая марка. На ней — радостно улыбающаяся работница в комбинезоне, в белой блузке, белой косынке. Адрес на конверте: Ленинград 116, почтовый ящик 812, слушателю Юрию Хазанову. Слушатель Хазанов вытащил это письмо из ячейки большого деревянного ящика, стоявшего в вестибюле академии.
Юрочка!
Как ни странно, ты все-таки написал. Не могу сказать, что совсем не ждала от тебя каких-нибудь сведений, но все же надежды было не очень много. Очень рада, что ошиблась, даже больше, чем рада.
Так, значит, ты в Ленинграде живешь и учишься. Как-то не верилось до сих пор, а теперь вот, кажется, дошло. Жалко, что ты сам, по-моему, не дооцениваешь того, что сделал. Серьезно, ты чудак какой-то, надо гордиться, а он вбивает себе в голову разные глупости — нравится, не нравится — как будто на экскурсию приехал. Надо уметь применяться и примиряться. Как мы живем в своем подвале и не жалуемся. И мама все время болеет, и племянник Колюшка вот заболел, очень высокая температура. Про сестру говорить не буду, ты, наверно, немного знаешь. Тебе же надо выбросить все из головы и, по мере возможности, заниматься. Думаю, там у вас не скучнее, чем в Москве.
Как хотелось бы посмотреть на всех людей, окружающих тебя, и, конечно, на тебя, окружающего их. Насчет твоих финансов, это у тебя так без привычки. Привыкнешь — будет хватать.
В Москве однообразица и скучища, но, как ни странно, время летит быстро, не успеешь опомниться, а уже выходной. Работаю в поликлинике в регистратуре, собираюсь поступить на курсы подготовки.
Из школьных ребят чаще вижу Милю Кернер и Маню Соловьеву, они показываются. Остальных так, встретишь случайно. Я к Миле захожу редко, чаще она забегает. Занимается она в своем юридическом с удовольствием, сейчас готовит какой-то доклад о Платоне, вообще увлечена философией. Я передала ей твой привет и через нее вашему другу Муле, а она обижается, что сам написать не можешь. Соня Ковнер опять на очный не поступила, говорит: неохота, останусь в заочном. А Ванда, молодец, учится, несмотря, что совсем без родителей. Катюша тоже, мать у нее работает, я была у них дома — вроде ничего, настроение терпимое, я думала, будет хуже, но, вообще-то, ужасно. Женя Минин, по сведениям, тоже учится, он к Миле совсем не заходит. Аня и Маша поступили в железнодорожный… (От автора: это, в основном, о тех, у кого арестовали родителей — поодиночке или обоих сразу).
На этих днях была в филиале Художественного на концерте памяти Островского. Вспоминала тебя — как мы ходили. Силы были очень хорошие, вроде Яблочкиной, Тарханова и т. д. (От автора. У Лиды, которая прислала это письмо, к тому времени появится любовник — впрочем, слово тогда чуть ли не ругательное, — появится возлюбленный, друг, покровитель, намного старше ее; он кем-то работал в театре, помогал Лиде деньгами. Она так и не выйдет замуж, эта девушка с удивительно красивыми коровьими глазами, отзывчивая, рассудительная… Будет ухаживать за больной матерью, опекать спившуюся старшую сестру, ее двух детей, Колю и Таню. Таня попадет в дурную компанию, станет пить, воровать, сядет в тюрьму. Лида будет их всех вызволять, наставлять, кормить из своей скудной зарплаты регистратора поликлиники. Долго будет длиться связь с тем пожилым, женатым… И жизнь пройдет…)
Ну, Юраш, хватит на сей раз. Надо идти в аптеку за лекарством для Колюшки. Если появится еще желание черкнуть, ни минуты не раздумывай. Буду очень, очень рада. Пока всего хорошего. И, пожалуйста, не скучай и учись как следует.
Лида ОгурковаМосква, 4/XII-38 г.
На этом их переписка с Юрием закончилась. (Эпистолярный жанр не был тогда в почете.)
Еще раньше Лиды прислал Юрию письмо его одиннадцатилетний брат Женя.
Надо признаться, что теперь, когда думаю об этом, поступок брата представляется почти героическим. Ведь все годы совместной жизни Юрий относился к нему, мягко говоря, не лучшим образом — придирался, одергивал, порою рукоприкладствовал, устраивал скандалы — словом, вел себя примерно как их бабушка с самим Юрой. Поэтому ничего, кроме облегчения, после его отъезда Женя чувствовать не должен был. И уж, тем более, никак не стремиться поскорее увидеть снова своего раздражительного братца. Однако меньше чем через месяц Юрий читал следующее.
Дорогой Люка! Как поживаешь? Я так себе. Эти строки пишу нашей испорченной авторучкой, которую перед тем, как писать, починил. Способ починки очень прост: взял спичку, вставил в отверстие и начал вывертывать перо и, представь, я его вывернул, спичку обломал, и… все! Недавно прочел «Овод», который произвел на меня довольно большое впечатление. За это время, когда мы перееха… (тут стоит огромная клякса) с дачи, я прочитал следующие книги: 1) Герой нашего времени. 2) Овод. 3) Начал Кюхлю. 4) Всадник без головы. А ты что прочитал? Напиши мне в письме. Как ты живешь? Какая форма? Какие нашивки на воротничке? Сообщи все письмом. Извини меня за кляксу. Клякса произошла, потому что я в мою импровизированную ручку налил много чернил, и они пошли через перо. А в общем, дела идут и жизнь легка. Печальных сюрпризов нет, но хороших тоже. Скоро пойду смотреть «Профессор Мамлок». Письмо напиши обязательно только мне.
До свидания. Надеюсь, что в январе приедешь.
Женя.Как видим, благородный ребенок совсем не держал зла. Впрочем, возможно, усиленная тяга Юрия к покаянию заставляет его сейчас несколько преувеличивать свои прегрешения…
И еще одно письмо — посланное на целых полвека позднее, в Москву, но имеющее отношение к тем годам, о которых речь. Адресат тот же.
Дорогой Юра!
Давно не писала, но вы все всегда со мной, с нами… О том, что происходит у вас, мы информированы, понимаем и представляем довольно ясно, от этого весело на сердце не становится. Сюда ринулись сейчас тысячи, тысячи, и, как все будет, предсказать трудно. Людям нужны квартиры, работа… Меня беспокоит ваше здоровье, имеете ли достаточно нужных лекарств…
Ты пишешь, что закончил первую часть своего «вспоминательного» романа. У меня нет терпения, так хочется прочесть его: пройтись по нашему городу, нашим улицам, встретить дорогих мне знакомых людей — Лиду Огуркову, покойного Мулю, Женьку, Таню… саму себя…
Ты спрашивал про Ленинград. Помню очень немного: как приехала в сороковом году, как гуляли по его прекрасным проспектам, как ты важно выглядел в своей военной одежде. По правде сказать, на настоящего военного ты похож не был, а будто бы мальчик надел форму и красуется в ней.
Помню, ходили на вечер в Военно-морское училище, где был курсантом мой двоюродный брат Нюма. Он потом всю войну служил на торпедных катерах — «смертниками» их называли, но остался жив. Сейчас на военной пенсии, живет в Баку, преподает в военном училище. Когда случились там эти страшные события — убийства, грабежи и все такое, — тоже хотел уехать, но остался. Что же это делается, Юра? До чего дошло? Раньше такого не было, в годы нашей юности. Почему? Неужели нужна только грубая сила, чтобы не допустить всего этого? А если дается послабление, то и начинается во всех концах? Не хочется так думать, но получается так…
Еще вспоминаю, в один из дней мы пошли с тобой в ресторан — ты же был настоящий «ресторанный волк» — в «Квисисану». Недалеко от нас сидела веселая мирная компания. Вдруг в зал вбежала разъяренная женщина, подскочила к одному из сидящих и с истерическим криком ударила его по лицу. И вся компания ушла. Вот так в нашу жизнь врывается что-нибудь: война, арест, смерть, отъезд на чужбину — мало ли что… Но тогда меня эта история не заинтересовала и философских выводов я из нее не делала. Тогда меня поразило, как ты выпил чуть не подряд два стакана водки. (Они подавали в стаканах, Боже мой!..)
