Леон Юрис - Суд королевской скамьи
— Нас зарегистрировали, провели в душ, побрили с головы до ног и выдали полосатую форму.
— Чем вы занимались, когда оказались в лагере.
— Я был на общих работах.
— Немцы знали, что вы врач?
— Может быть, а может, и нет. В лагерь поступали тысячи рабов, и мои данные могли затеряться. Вначале я боялся говорить о себе, ибо немцы старались уничтожить всю польскую интеллигенцию.
— Но потом вы изменили свою точку зрения.
— Да. Я видел, как страдают вокруг меня люди, и подумал, что смогу помочь им. Я не мог и дальше скрывать свою профессию.
— Но на первых порах и вы были жертвой существовавших там условий, не так ли?
— Нас одолевали вши, и я заболел тифом. Несколько месяцев я был на грани жизни и смерти. Оправившись, я попросил перевести меня на работу в медицинский блок, и мое ходатайство было удовлетворено.
— Довелось ли вам пережить что-то еще, кроме тифа?
— Да. Личные унижения.
— Один раз? Дважды?
— О, таких случаев были десятки. Нас постоянно наказывали за подлинные или выдуманные нарушения. Капо то и дело гонял нас. Нас лишали прогулок. Обычным наказанием являлась ходьба на корточках, и в таком положении заставляли покрывать сотни метров, а когда ты от изнеможения падал, тебя били. Мне пришлось столкнуться с серьезной эпидемией дизентерии. Вот тогда я почувствовал, что я в самом деле врач. Немцы старались не иметь дело с эпидемическими заболеваниями.
— А что последовало после эпидемии?
— Мне было разрешено организовать прием хирургических больных в двух бараках медицинского комплекса. Я старался убедить немцев, что имею дело только с незначительными случаями, такими, как фурункулы, абсцессы, порезы.
— Мы говорим о конце 1940 года. Могли бы вы описать условия, в которых проводились медицинские процедуры?
— Они были очень плохими. Нам постоянно не хватало лекарств, и порой мы были вынуждены пользоваться бумажными бинтами.
— Работали ли вместе с вами другие квалифицированные хирурги из числа заключенных?
— На первых порах нет. У меня было несколько помощников. Больница скоро заполнилась жертвами гематом.
— Чем вы можете объяснить это?
— Крупные синяки, особенно в области ягодиц, связаны с кровоизлияниями в ткани, после чего может начаться воспаление или заражение крови. Порой нам приходилось вычищать до полпинты гноя. Мышцы бывали настолько поражены, что пациент не мог ходить, сидеть или даже лежать. И мне приходилось проводить хирургическое вмешательство, чтобы облегчить их страдания, прибегая к иссечению, дренажу и поэтапному лечению.
— В чем была причина таких гематом?
— Избиение заключенных немцами.
— Доктор Кельно, проводили ли вы какие-нибудь ампутации в ранний период своего заключения?
— Да. Большей частью фаланги пальцев на руках и ногах, которые были отморожены. Или если начиналась гангрена после избиений.
Сняв очки, Хайсмит подался вперед.
— Доктор Кельно, — подчеркивая каждое слово, сказал он. — Проводили ли вы операции, когда в них не было необходимости?
— Никогда. Ни тогда, ни позже... Никогда.
— Итак, как с вами обращались с конца 1940 года и до 1942-го?
— Я много раз был подвергнут избиениям.
— И к чему они приводили?
— Я был весь в синяках. Некоторые из них были размером с футбольный мяч. Порой боль была невыносимой. У меня поднималась температура, сводило ноги, так как я приобрел в лагере варикозное расширение вен, которое удалось вылечить только после войны.
— Когда в Ядвиге изменилось положение дел?
— В середине сорок первого года, когда немцы напали на Россию. Ядвига была главным лагерем, рабочая сила которого производила продукцию для германской военной машины. Они стали понимать, что из-за жестокого обращения было потеряно много рабочих дней, и поэтому решили организовать соответствующее медицинское обслуживание заключенных.
— Можете ли вы припомнить случай, который заставил начать возведение медицинских бараков?
— В середине зимы сорок первого года начались сильные холода, и мы столкнулись с тысячами случаев воспаления легких, отморожений конечностей и гибели людей, которым вовремя не была оказана помощь Мы ничем не могли им помочь, разве что давать вод для питья Они лежали на по у бараков бок о бок так что с трудом можно было ходить. Они умирали сотнями. Изможденные люди не могли работать у станков, так что немцам пришлось менять подход.
— Интересно, доктор Кельно, вели ли немцы учет погибших?
— У немцев была буквально страсть к скрупулезности. Во время эпидемии они несколько раз производили перекличку, которая начиналась в полшестого утра. Живые должны были выносить мертвых из бараков. Счет должен был сходиться.
— Понимаю. Позже мы вернемся к этой теме. Итак, значит, после эпидемии зимы 1941 года вам было разрешено заняться организацией медицинского обслуживания.
— Более или менее. У нас не хватало материалов и лекарств, так что по ночам, когда в бараках не было эсэсовцев, мы совершали набеги на склады. Позже снабжение улучшилось, но не намного. Тем не менее, когда ко мне присоединились и другие врачи, стало полегче. Мне удалось провести несколько довольно сложных операций в двадцатом бараке. Немецкие врачи с крайней неохотой лечили узников, и постепенно эти обязанности перешли к врачам из заключенных.
— Какое вы лично тогда занимали положение?
— В течение двух лет я считался главным хирургом, а в августе сорок третьего на меня был возложен общий контроль за состоянием медицинского обслуживания.
— Общий?
— Да. По сути, главным был полковник СС доктор Адольф Восс, а остальные врачи-эсэсовцы приказывали, что мне делать.
— Часто ли вы виделись с Воссом?
— Он главным образом посещал бараки с первого по пятый. Я старался, насколько возможно, держаться от него подальше.
— Почему?
— Он проводил эксперименты.
Помолчав, сэр Роберт тоном дал понять, что подходит к ключевому вопросу.
— Велись ли записи в связи с теми операциями, что вы проводили, и с вашими методами лечения?
— Я настаивал, чтобы записи велись предельно аккуратно. Я считал это очень важным, чтобы впоследствии не возникло никаких вопросов по поводу моих действий.
— Каким образом велись записи?
— В хирургическом журнале.
— Он был в одном экземпляре?
— В нескольких.
— Учитывалось каждое назначение и каждая операция?
— Д.
— И вы подписывались?
— Да.
— Кто вел регистрацию?
— Лаборант. Чех. Я забыл его фамилию.
Эйб перекинул Шоукроссу записку. «Мне захотелось встать и крикнуть „Соботник", и потом посмотреть, вспомнит ли он его».
— Вы знаете, что случилось с журналами.
— Не имею представления. Когда пришли русские, большая часть лагеря превратилась в бедлам. И я молю Бога чтобы тут оказались эти записи, потому что они убедительно доказали бы мою невиновность.
Сэр Роберт многозначительно помолчал. Судья неторопливо повернулся к Кельно.
— Сэр Адам, — сказал Гилрой, — у вас нет необходимости доказывать свою невиновность. Вы истец по этому делу, а не ответчик.
— Я имел в виду... обелить мое имя.
— Продолжайте, сэр Роберт, — сказал судья.
Хайсмит тут же приступил к делу, стараясь устранить эффект, произведенный оговоркой сэра Адама.
— Итак, все это время вы были в положении заключенного, за которым надзирали немцы.
— Да. Я всегда оставался заключенным. Санитары- эсэсовцы контролировали каждый мой шаг.
— Можете ли сообщить нам, что представляло собой отделение лагеря Ядвига-Западная?
— Там производилось уничтожение людей.
— И вы это точно знаете?
— Это было известно всем. История давно подтвердила, что там делалось. Я лично сам никогда не видел, что представляет собой Ядвига-Западная, но впервые мне сообщили об этом в подполье.
— А эти немецкие санитары, подчинявшиеся Воссу, — были ли у них другие обязанности, кроме как шпионить за вами?
— Они отбирали из моих пациентов... жертв для газовых камер в Ядвиге-Западной.
Тихий шепот прошел по залу. И снова в нем стало слышно только тиканье часов. До англичан доходили лишь смутные известия, которые воспринимались ими как чистая абстракция. И сейчас, стоя здесь, сэр Адам Кельно, лицо которого заливала мертвенная бледность, словно отдернул занавес, открыв перед ними сцену своей памяти, заполненную ужасными картинами.
— Может, вы хотите сделать перерыв? — спросил судья.
— Нет, — ответил Адам. — Не было и дня в жизни, чтобы я не помнил об этом.
Вздохнув, сэр Роберт одернул мантию и, понизив голос так, что присяжным пришлось напрягать слух, чтобы услышать его, спросил:
— Каким образом шел отбор?
— Порой немец просто тыкал пальцем в какого-то человека, и его забирали. Тех, кто выглядел слишком слабым и нежизнеспособным.
