Татьяна Александрова - День рождения Лукана
Домик у Марциала был крошечный, без прикрас, словно с трудом втиснутый в прогал между двумя более представительными особняками. За вестибулом, в котором едва помещался раб-привратник, следовал тесный атрий, бывший атрием в древнем смысле слова: стены с облупившейся однотонной штукатуркой были почти лишены росписи и закопчены. Сам поэт вышел к нему в домашнем платье, с первого взгляда он показался Стацию утомленным и потрепанным, недовольным тем, что его вновь кто-то потревожил. Но он вмиг как будто надел маску ироничной веселости, знаком предложил гостю сесть в продавленное кресло, уселся в такое же сам и заговорил довольно неприятным тоном, с преувеличенным почтением:
– Что привело тебя, о Классик[149] и победитель Августалий, к нашим убогим пенатам? Как поживает великое творение? Этеокл и Полиник уже сразились? Что там учинил дерзкий Тидей? Может, они уже разгромили твой дом или супруга тебя выгнала, что ты решил разделить кров со мной?
Стацию захотелось встать и уйти. Марциал был уже почти старик – лет на пять старше его самого, да к тому же от беспорядочной жизни он выглядел старше своих лет. Тем более неуместными казались в его устах подобные шутки.
– Слушай, Марциал, перестань ерничать! – не скрывая своего раздражения, ответил Стаций. – Ты, должно быть, понимаешь, что, если бы у меня не было к тебе дела, я бы не пришел.
Марциал стер с подвижного лица улыбку и взглянул на него колючими глазами.
– Ну и что за дело?
– Предлагаю тебе в третий день до ноябрьских нон отпраздновать день рождения Лукана. В Неаполе.
Марциал широко открыл глаза:
– Что? Где? С каких это пор ты у Лукана в распорядителях? Кто это тебя уполномочил?
– Его вдова. Полла Аргентария.
– Полла?! – Марциал чуть не открыл рот от изумления. – Она решила оставить свое уединение?
– Ну, по крайней мере она решила попробовать отпраздновать этот день.
– И что нужно?
– Что можешь. Самое меньшее – просто приехать, самое большее – что-нибудь написать.
– Это смотря для кого приехать меньшее, – проворчал Марциал. – У кого на это есть деньги…
– Ну, значит, напиши. Времени еще более чем достаточно, а стиль у тебя быстрый.
– И что, она заплатит?
– Без сомнения.
– Что ж? Спасибо за предложение! А все же как ты сделался ее поверенным?
– Случайно. Ее нынешний муж – приятель моей юности. Я встретился с ним после Августалий.
– Поллий Феликс?
– А ты откуда знаешь?
– Ну, это только ты сидишь, уткнувшись в свою «Фиваиду», и лучше осведомлен о последних новостях Фив времен Креонта, нежели о событиях нашей жизни. Я давно знаю. Но знаю также, что живет она уединенно, общества не ищет, потому и удивился. Я бы даже не решился напрашиваться к ней на повторное знакомство, хотя когда-то знал ее.
– Ты знал ее… еще тогда?
– Да… – ответил Марциал, и тут Стаций впервые заметил, что лицо его приобрело естественное выражение. – Я тогда только приехал из Бильбилиса в Рим. Как раз в год пожара. Ну и, разумеется, первым делом стал искать своих испанских земляков. Познакомился тогда и с Сенекой, и с Галлионом, и с Луканом… Они мне помогли удержаться на плаву. Не случись с ними то, что случилось, может, и моя жизнь пошла бы по-другому…
– И каким ты помнишь Лукана?
– Непростой он был. Высоким слогом Квинтилиана выражаясь, «пламенный и возбужденный», а в жизни это означало – высокомерный, колючий, дерганый. Да и она, Полла, была даже не то что скромницей – казалась почти дикаркой. Но когда они были вместе, их как будто все время озаряло солнце. Такая трогательная была парочка! Настоящие голубки! И ведь она была при нем до последнего. Потом чуть с ума не сошла. Одна из самых печальных историй, какие я знаю… До сих пор не могу ее представить рядом с кем-то другим…
– Она и сейчас продолжает чувствовать себя его женой. Как это там у него:
…Всю свою лютую скорбь затаивши в сердце стесненном,
Льет она слезы ручьем, вместо мужа печаль о нем любит.
Марциал удивленно покачал головой, а потом, немного помолчав, заговорил вновь:
– Кстати, он ведь был серьезно болен, и, похоже, не только телесно. Все эти его ужасы… Здоровый человек так не напишет. Мне кажется, он бы и сам не зажился, если б Нерон его не тронул. Ну, может быть, еще несколько лет ему оставалось… Бывают такие дарования, которые рано вспыхивают, горят как факел, и так же быстро сгорают, и чем ярче горят, тем быстрее догорают… Кто на память приходит? Персий, Катулл, Эринна…
– Да, но даже за несколько лет он успел бы закончить «Фарсалию» и еще много бы чего создал…
– Не спорю. Тем отвратительнее это убийство. Агенобарб переплюнул своего дядю, который в сходном положении все-таки пощадил Сенеку.
– И сколько прожил после этого Сенека!
– Сенека не был таким факелом. Он вызревал медленно, неуклонно поднимаясь все выше и выше.
Они еще поговорили о том, в каком ключе выдержанными Полла хотела бы видеть написанные стихотворения. Стаций сказал, что Поллу очень огорчают разговоры о том, что Лукан не поэт, и слухи о его поведении на допросах.
– Ну, что касается первого – это все опять же с легкой руки нашего ученейшего Квинтилиана, – усмехнулся Марциал. – Ну да ладно, возразим. А про допросы – я не знаю, что там было, знаю, что меня там не было. Но Тигеллин любого мог заставить заговорить, так что я избегаю судить об этом. Нерон ведь тогда, можно сказать, снес голову мыслящему обществу. Уже за одно это его нельзя простить.
Стаций уходил от Марциала со странным чувством: кажется, впервые Марциал был с ним самим собой и не был ему неприятен…
Наконец долгожданный день настал. За три дня до него Стаций приехал в Неаполь вместе с Клавдией, остановившись, как всегда, у тетки. Марциал должен был приехать за день до события вместе с несколькими поэтами своего круга. Поллий с женой уже перебрались из Суррента в пригородный Леймон, что упрощало задачу. Обмен письмами с Менекратом, произведенный накануне, подтвердил, что Полла ждет гостей и не отказывается от своего намерения.
День выдался ясным и теплым, но неспокойным. Быстрый ветер с моря гнал по небу жемчужные облака, деревья с желтеющей листвой, казалось, готовы были улететь вслед за ними. Стаций всегда любил осеннее небо, оно виделось ему самым глубоким и просторным. Освещенные тревожным солнцем ветреного дня опустевшие виноградники Гавра радовали глаз проблесками золотой и пурпурной листвы.
Леймон располагался в миле от моря, в стороне от густо теснившихся соседних вилл. Подъехали все вместе, в нескольких карруках. Всего гостей собралось человек пятнадцать – значительно больше числа муз. Из окружения Марциала Стаций хорошо знал только элегика Аррунция Стеллу, на бракосочетание которого сам недавно написал эпиталамий. Из приглашенных Менекратом он был знаком лишь с Силием Италиком, консуляром[150] и эпическим поэтом, автором поэмы о Пунических войнах. Это был человек хрупкого телосложения, вида болезненного, хотя, кажется, никакой болезнью он не страдал. Силий купил имение, на землях которого находилась могила Вергилия, и хотя новый владелец не препятствовал желающим поклоняться его памяти, Стаций считал своим долгом извещать его о своих посещениях священного для него места. В этом они сходились: Силий тоже ходил на эту могилу как в храм.
Поллий был, как обычно, рад гостям, хотя и открыто удивился их общему неожиданному желанию собраться без видимого повода. Но сразу же повел их осматривать виллу. Эта вилла была более обычной, нежели суррентинская. Два крыла, портик с ионическими колоннами, более высокий в центре, внутри все росписи – в том самом архитектурном стиле, который нравился Поллию: раздвинутые стены, морские картины, продолжение ионических колонн. И здесь повсюду стояли греческие мраморные статуи, порой даже работы мастеров двухсот-трехсотлетней давности или же их бронзовые копии. Будучи на этой вилле в первый раз, Стаций с удовольствием рассмотрел бы ее поподробнее, но его начинало немного тревожить то, что Полла не показывается. Однако внезапно она вышла откуда-то из бокового прохода и предстала перед собравшимися.
Туника и стола на ней были аметистового цвета, складки уложены особенно продуманно – как на статуе; на шее поблескивало золотое ожерелье с аметистами, волосы были убраны очень тщательно, хотя прическа была обычная, простая. Лицо ее было бледно, но в осанке, в движениях чувствовалась решимость. На этот раз Стаций особенно поразился ее красоте и изяществу. Несмотря на седину в волосах, она казалась молодой, и в этом было что-то божественное: не просто молодость – вечная молодость. Все замолчали с ее появлением.
Она приветливо поздоровалась с гостями, после чего, попросив Поллия прерваться, пригласила всех в атрий. Видно было, что Поллий в некотором замешательстве, но, как и рассчитывал Стаций, устраивать объяснения на людях было не в его обычае.
