Татьяна Александрова - День рождения Лукана
Потом попросила служанку зажечь маленькую серебряную лампу, поднесла ее к маске, чтобы получше осветить черты лица. Помолчав некоторое время, она обернулась к Стацию:
– Ну вот вы и встретились!
После этого она отдала лампу служанке, и сама резким движением задернула занавес.
– Все. Пойдем отсюда!
Они покинули комнату, перешли под портик и медленно двинулись по переходам виллы. Некоторое время они молчали. Потом Стаций решился заговорить:
– Госпожа Полла! Я все же лелею надежду помочь тебе. Я напишу стихотворение, которое со временем будет издано. Но если ты не против, я попытаюсь устроить, чтобы ты могла хотя бы раз в год сама отмечать день рождения поэта, если тебе этого хочется.
– Конечно, хочется! – почти простонала она. – Хочется, чтобы это был праздник его гения, чтобы звучали его стихи, чтобы он… хоть на денек вернулся ко мне. Обычно я хожу к нему, а тут – чтобы он ко мне! Мне и раньше этого хотелось, но я не знала, как все устроить, кого позвать. Но что ты собираешься сделать?
– Просто приехать к вам в этот день с гостями, среди которых будут поэты и ценители поэзии, чтобы Поллий не смог воспротивиться. Насколько я его знаю, он не любит прилюдных сцен и просто смирится с этой данностью. Но мне нужно твое согласие, иначе это будет та же тирания.
Полла взглянула на него недоверчиво, но искорка оживления загорелась в ее печальных глазах.
– Ну попробуй! Если у тебя получится, я буду несказанно благодарна тебе… Ты можешь обратиться за содействием к Менекрату. Я напишу ему письмо и передам через тебя. И не забудь: третий день до ноябрьских нон. Отмечать… весенний день рождения Поллий точно не позволит.
– Но если мы приедем, тебе придется самой сказать, что это ты нас пригласила по случаю празднования дня рождения поэта. Иначе мы будем выглядеть просто разбойниками, ворвавшимися в чужой дом. Надеюсь, ты меня не поставишь в столь неловкое положение?
– Об этом не беспокойся! – улыбнулась она.
2
Возвратившись в Город, Стаций долго не мог отойти от воспоминаний о Полле. Он вернулся к работе над «Фиваидой», но и здесь тот же образ не покидал его. Всем известна судьба Антигоны, похоронившей брата. Но ведь были и жены у тех семерых вождей! Молодые женщины, проводившие их на битву. Вдову Полиника звали Аргия. Он уже давно ввел ее в поэму – обладательницу рокового ожерелья, приносившего несчастье всем женщинам ее рода. Странно, Аргия, Аргентария – какое-то созвучие! Но не он же это выдумал! Он еще и не помышлял о Полле, когда начинал писать. Однако бывают странные совпадения – он замечал это не раз. Когда что-то пишешь и всей душой сопереживаешь своим героям, кажется, что та когда-то бывшая жизнь отзывается сама, подает знаки, подсказывает дальнейший ход событий. Или это муза незримой, но твердой рукой ведет поэта по пиэрийским тропам? Может быть, не только ради Поллы, но ради его собственного труда привела она его в тот жаркий августовский день триумфа на приморскую виллу в Сурренте?
Кончаются гражданские войны, остаются безутешные вдовицы, матери, сестры. Святая, неутолимая женская скорбь… Нередко именно она добивается возмездия и воздаяния. Воображению Стация представилась вереница аргосских женщин, пустившихся в долгий, тягостный путь к семивратным Фивам, у стен которых пали их мужья.
Первой средь горестных жен царица скорбного сонма,
То на печальных склонясь служанок, то вновь распрямляясь,
Жалкая Аргия путь выбирает: ее не заботят
Царство, отец, но одна надежда, одно Полиника
Имя у ней на устах, – близ Дирки в чудовищных Кадма
Стенах хотела б она поселиться, забыв о Микенах…
Следом, с лернейским смешав калидонянок толпы отрядом,
Не уступая сестре, Деипила к останкам Тидея
Шествует. Жалкая, ей преступленье – недолжная ярость
Мужа – известно уже, но, покойного не осуждая,
Все забывает любовь. С подобающим воплем Неалка
Рядом – ужасна лицом, но и сожаленья достойна
Гиппомедонта зовет….
Аргия погибнет вместе с Антигоной – просто потому, что не может уступить ей в мужестве и любви. Антигона отдаст жизнь за сестринское благочестие, Аргия – за супружескую верность. Но другие аргоссские вдовы умолят Тесея вмешаться и восстановить справедливость; Тесей убьет нечестивого Креонта, запретившего хоронить умерших. Стаций опять подумал о созвучии имени Аргии с именем Поллы. Нет, да не постигнет вдову Лукана судьба вдовы Полиника! А потому в этой истории ему самому надо поскорее сыграть роль Тесея и сразить Креонта – ту цепкую клевету, которая пытается опутать память погибшего поэта.
Стихотворение на день рождения Лукана Стаций написал очень быстро – оно родилось у него легко, словно кто-то продиктовал ему. Он хорошо помнил про то, что стихотворение будет прочитано в третий день до ноябрьских нон, но картины ему представлялись весенние, потому что он все не мог забыть слов Поллы о «весеннем дне рождения». И изображенная им Каллиопа, предсказывавшая новорожденному Лукану его краткий и славный путь, была похожа на Поллу, сидевшую рядом с ним в мраморной беседке, и в неутешной Лаодамии, пытающейся вернуть на землю своего Протесилая, ему тоже виделась она. Когда стихотворение было написано, он, как обычно, прочитал его Клавдии. Та сразу заплакала.
– О чем ты плачешь? – спросил Стаций встревоженно. – Ты узнаёшь в ней себя? Ты тоже живешь только в прошлом?
– Нет. Почему ты так подумал? – удивилась Клавдия, вытирая глаза. – Просто за душу берет. Она, должно быть, необыкновенная! А я обычная женщина. Я, конечно, помню все, что было, но так, как будто той меня уже нет. Я сейчас другая, и моя жизнь – с тобой.
Он сжал ее руку, с нежностью посмотрев на ее увядающее лицо. Когда-то в молодости она была очень хороша, но сейчас черты лица ее немного расплылись, потеряли определенность. Но он обычно не замечал этого, и вообще не замечал, как она выглядит. Это просто была родная, близкая душа.
– Так тебе понравилось?
– Да, очень! Но ты не боишься сравнивать ее с Лаодамией?
– А что? – растерянно спросил Стаций. – Она сама себя с ней сравнивала и сама говорила, что хотела бы хоть на день вернуть его.
– Но ты ведь помнишь, чем кончается история Лаодамии. Не мне тебе напоминать. Вернув Протесилая на три часа, Лаодамия не вынесла его вторичного ухода и последовала за ним.
Стаций вздрогнул. Почему-то он правда не додумывал до конца эту мысль. За что он и любил совет Клавдии: всегда твердившая, что она – обычная женщина и мало понимает в поэзии, его жена всегда умела подметить то, чего не замечал он сам.
Но переделывать конец ему не хотелось.
– Я оставлю как есть. Но дам ей его прочитать, прежде чем декламировать публично.
– Может быть, мне поехать с тобой? – робко спросила Клавдия.
– Может быть… – уклончиво ответил Стаций. Он еще не знал, как отнестись к такой мысли, и отложил решение на потом.
Попутно он вел приготовления к празднованию дня рождения поэта. Еще в Неаполе навестил Юлия Менекрата, который оказался молодым человеком лет тридцати, учтивым и просвещенным. Менекрат прочитал письмо Поллы, выслушал Стация и произнес в раздумье:
– Дело достойное, надо бы помочь. Только как-то боязно мне… Нет, я не тестя боюсь. Я боюсь, перенесет ли эту затею сама Полла. Поллий ведь не изверг. Он как-то говорил мне, что просто она сама не своя делается от этих воспоминаний. Она не может вспоминать прошлое спокойно. Потому он и старается ее от него беречь. Я, конечно, понимаю, что он чудак и переусердствует, но…
– Я понимаю, – ответил Стаций. – Но ведь она все равно живет в своих воспоминаниях. Просто скрывает это и носит в себе. А ведь не случайно говорят: «Сказал – облегчил душу».
– Ладно, давай попробуем. Я знаю нескольких почитателей Лукана, которые с радостью согласятся устроить его рецитации. Тот же Силий Италик, например…
– Силий Италик? А ты уверен, что Полла захочет его видеть? Все-таки говорили, что при Нероне он был добровольным обвинителем…
– Да, но здесь об этом уже никто не вспоминает. У Поллия он бывал в гостях, – они сблизились на почве своих антикварных увлечений, – и я не заметил, чтобы Полла его сторонилась. Ну и ты сам пригласи кого считаешь нужным.
Однако вопрос, кого можно уговорить отправиться из Рима в Неаполь в начале ноября, был не таким простым. После долгих раздумий Стаций решился обратиться к Марциалу. Он недолюбливал его и знал, что эта неприязнь взаимна. Марциал всегда казался ему каким-то вертким, шустрым, въедливым, и Стаций не мог понять, когда он бывает собой и бывает ли вообще. Однако он был уверен, что Марциал легко сорвется с места и отправится в Неаполь в ноябре, если забрезжит надежда заработать. Застать поэта в его многократно воспетом домике на Квиринале возле Квиринова портика и храма Флоры оказалось делом нелегким. Он постоянно у кого-то обедал, и Стаций раза три преодолевал подъем от Субуры по узкой улочке, чтобы услышать, что господина нет дома. Можно было, конечно, написать ему письмо, но Стаций не хотел доверять письму важные вопросы, потому как не слишком доверял самому Марциалу. Наконец, он решился оставить ему записку с просьбой назначить день и час для посещения. Вечером письмоносец принес ему письмо с приглашением на завтра, и на следующий день поэт вновь отправился уже привычным путем.
