Кадзуо Навата - Тигриное око (Современная японская историческая новелла)
На щеки разгневанного Кэнгё тихо сыпался снег. Внезапно носилки опустились на землю, чьи-то руки вытащили оттуда Кэнгё и поставили на снежную тропу. Никто не сказал ни слова. Кэнгё услышал шаги поспешно удаляющихся от него носильщиков, и сердце его сжалось.
Он застыл на месте, чувствуя, как подгибаются колени.
И когда от ужаса расширились его невидящие глаза, рука Юроку воровски скользнула ему за пазуху. Он попробовал было сопротивляться, но силы были неравны. Его повалили на землю и сорвали с него обернутый вокруг тела пояс с заработанными монетами.
Скрючившись на снегу, Кэнгё завыл от бессильной ярости. Однако вопль его тут же оборвался — в лицо ему залепили увесистым снежком. Юроку бросил его или Риё? Вот и третий, и четвертый — Кэнгё в отчаянии катался по снегу и стонал.
Немного погодя он стал кричать как сумасшедший, протягивая руки навстречу тихо падающему снегу. Дороги он не знал, направления определить не мог, спросить было не у кого, к тому же, пробиваясь через снежный ад, Кэнгё не раз падал, теряя равновесие, когда от порывов жестокого ветра на него обрушивался снег с ветвей.
Солнце зашло, однако небо можно было еще различить в светлом снежном пейзаже. Снег в какой-то момент утих, но с приближением ночи в округе сделалось еще пустыннее и бесприютней. Правда, Кэнгё этого не знал.
— Нет ли кого на дороге? Домов поблизости нету ли? Вы что же, решили уморить бедного слепого? Злодеи! Совесть-то у вас есть или нет? Люди! Нет ли тут кого? Дома поблизости нет ли?..
Он не забыл о ненавистных Юроку и Риё, но сейчас, когда кровь стыла в жилах от холода, он желал одного — добраться туда, где нету снега. Чтоб не было снега, чтоб было тепло — только это сейчас и важно.
Опершись о снег потерявшими чувствительность руками, Кэнгё приподнялся было, но от усталости не мог сдвинуться с места. Ног он тоже уже не чувствовал. И по собственному дыханию понял, что лицо его тоже засыпано снегом.
— Конец мне пришел…
Да, это был конец. Сомневаться не приходилось.
«Но ведь я — Магистр-Слушай-до-Зари, и пусть я умираю вот так, на обочине заброшенной тропы, но стыдно было бы умереть, не подготовив к этому душу…»
Он почувствовал, что его, словно демон, одолевает непреоборимая сонливость. И стал бороться из последних сил. Сам не зная, зачем.
«В минуту кончины…»
Да, именно это. Из уст его еле слышно зазвучала любимая «Кончина благородной монахини» — пусть она станет его последним утешением:
— «В храме Дзяккоин, храме Сияния Нирваны, слышен звон колокола, и сегодня он, как и прежде, возвестил закат, вечернее солнце склоняется к западу…Государь-монах пустился в обратный путь, и государыня-монахиня невзначай вспомнила о давнем; горестных слез поток не остановить запрудой рукавов, она смотрит назад, в безоглядную даль…»[9]
Голос его вдруг набрал силу. Словно позабыв о метели и стуже, Кэнгё, слушая собственный голос, наслаждался знаменитой мелодией…
2— Господин слепой, ну как вы, уже получше?
Кэнгё пришел в себя. Даже невидящие глаза его почувствовали пламя очага. Промокшее кимоно, как видно, успело высохнуть. Он протянул руки, чтобы ощупать пространство перед собой — там не было ни снега, ни холода, под руку ему попалась сломанная подставка под котелок для варки риса.
— Значит, я не умер…
— Ну да. Давеча это… на развилке трех дорог слышу — из-под снега звуки какие-то. Вот так я вас нашел и сюда притащил. А вы живы остались, господин слепой, вот и славно. Я сперва-то вас в уголке комнаты положил. И вот огонь обустроил, дом обогрел. Чтоб господин слепой понемногу отогревался, а то, глядишь, кожа да мясо лопаться начнут. А теперь можно и нутро погреть.
Спасен… Кэнгё несколько раз повторил это слово, сложив ладони и благодаря за возвращенную жизнь.
— Сейчас этого не надо, благодарить-то — только в утомление вам будет. А куда следовали-то, господин слепой?
— Я живу в столице. Слушай: а ты меня до столицы не доведешь ли?
— Снег кончился. Звездочки на небо вышли. Завтра точно распогодится. Дорогу, правда, развезет, но как солнышко пригреет, можно и в путь отправляться.
— У меня вот только ни гроша теперь нет. Мои же спутники меня и ограбили и бросили в снегу. Где мы сейчас, я не знаю, и на дорогу до столицы нет у меня ни гроша. — Из его невидящих глаз полились горькие слезы.
— Нет денег на дорогу. Это вот жалко. Ведь и я — такой же бедняк, как господин слепой, тоже без гроша в кармане. Вас ограбили — это даже не так и плохо, стало быть, было что грабить, а у меня и взять-то нечего. Поглядите-ка сами — да что это я, ведь господин слепой глядеть-то не может, в общем, дом у меня — развалина, словно и нежилой. Уж коли я спас вас, господин слепой, так рад бы и до столицы довести, но вот беда — бедняк я, не на что мне в дорогу собираться. А на одном только хотении далеко не уйдешь. Я вот тут кашу сварил — поешьте, покуда тепленькая. А рассветет — может, что и придумаем…
— Вот спасибо… Каша — ну это просто счастье… Так ты, стало быть, тоже бедняк?
— Ох, бедняк, — а это похуже нищего попрошайки. Однако если в душу мою заглянуть — пожалуй, нет, не хуже. Только и есть во мне хорошего что душа… Ха-ха-ха!
Кэнгё, слушая, как он грустно смеется, потянулся к каше.
— И спать в доме не на чем, да все лучше, чем на снегу. Как-нибудь переночуем. Не только для вас, господин слепой, для гостя то есть, но и для меня самого постели нету. Так что завидовать не придется, ха-ха-ха…
— Ох, ну до чего же вкусно, наконец нутро отогрелось. Благодарствуй, а я свой должок тебе не позабуду.
— Да ничего вы мне не должны. Я человек легкий. Никто ведь не знает, когда вдруг свалится на ровном месте, кто ему поможет… Вот я вам услужил, а в другой раз мне кто-нибудь поможет, ха-ха-ха…
Опять зазвучал его невеселый смех…
— А это что у тебя тут?
— Это? Огонек, чтобы согреть господина слепого.
— Вроде и не дрова, и не валежник.
— Буддийский алтарь, вот что.
— Как же это ты буддийский алтарь сжег?
— А больше и жечь было нечего. Завтра и дом к чужим людям перейдет, только я этого тут дожидаться не намерен. Вообще-то я надумал нынешней ночью отсюда ноги уносить. Погоревал, повспоминал обо всем, что с этим домом связано, слезу пролил да и в путь отправился. А по дороге господина слепого нашел, вот и вернулся. Завтра-то дом другим перейдет, потому даже если хоть одну доску вынуть да сжечь, — оно нехорошо получится. А очаг топить нечем. Только это одно у меня и осталось из имущества — не продашь ведь, вот я алтарь на спину и взвалил, выходя из дому… А что порушил я его, чтоб человеку в беде помочь, так за это, я думаю, и Будда не накажет… Я свой домашний алтарь на дрова пустил, зато господин слепой здоровье поправил, да и мне теперь не надо будет тяжесть этакую на себе тащить, так что порубил я его — вот теперь огонек горит. Но поминальные таблички с домашнего алтаря буду всегда пуще глаза беречь, уж с ними ни за что не расстанусь. По правде сказать, у меня и утвари нужной не осталось, чтоб, как положено, каждый день ставить на алтарь цветы да благовония — это давно уж пришлось продать.
— Ну просто слов не найду, как я тебе благодарен.
— Да не надо мне кланяться, мне уж и того довольно, что вы радуетесь. Стойте-ка, а что это у вас за воротником блестит?
— Где? Здесь, что ли?
— Нет, пониже, да, вот оно.
— Это…
— Деньги! Вот чего давно не видывал! Да, никак, целый бу!
— Наверно, каким-то чудом выпал, когда этот мерзкий Юроку у меня кошель вытаскивал, а я сопротивлялся.
— Ну ты гляди, вот это удача! Господин слепой, раз у вас есть один бу, так и беспокоиться не о чем. Завтра вместе и выйдем. А по дороге я найду вам погонщика с лошадью, который тоже идет в столицу, его и наймете. В общем, завтра раненько и отправимся. А до того, как сядете на лошадь, я вас вести буду.
— Но я прошу тебя вместе со мной в столицу пожаловать. Дом у меня на Четвертом проспекте немаленький. А уж там я бы тебя отблагодарил, как только могу.
— Нет, у меня своя мысль есть. Хочу когда-нибудь сюда вернуться, выкупить обратно поле, и дом наш надо бы отстроить…
— Да ведь ты мне жизнь спас, и я готов деньгами услужить… насколько смогу, так что прошу тебя непременно пожаловать со мной в столицу, сделай такое одолжение…
— Прощения просим, но это никак невозможно… Я хочу попробовать своими руками деньгу заколотить, ха-ха-ха… Дайте-ка мне, господин слепой, вон тот обломок алтаря, что возле вас лежит, а то огонек что-то слабоват стал.
— Ну хорошо, не сейчас, так потом, — в любое время, когда захочешь. Приходи в столицу, на Четвертый проспект. Спросишь там на Четвертом проспекте Кэнгё-Слушай-до-Зари, сразу дом покажут.
