Владислав Бахревский - Свадьбы
В Тобольске оставались Михаил Михайлович Темнин- Ростовский да Андрей Васильевич Волынский, в Томи — Ивап Иванович Ромодановский да Андрей Богданов, на Таре — Федор Петрович Борятинский да Григорий Кафтырев.
Приказом большой казны по-прежнему ведал Иван Борисович Черкасский. Разбойным — Михаил Михайлович Салтыков. Судным — Дмитрий Михайлович Пожарский.
Никто из близких да знатных людей государства не был обойден или забыт.
20 сентября Михаил Федорович наградил великой своей наградой легкую донскую станицу атамана Осипа Петрова и отпустил ее на Дон со своей государской грамотой.
В грамоте к Войску Донскому было писано: «Предосудителен буйный поступок ваш с послом турецким. Нет случая, который бы давал право умерщвлять послов. Худо сделали вы, что взяли Азов без нашего повеления, не прислали старейшин своих, атаманов и казаков добрых, с которыми бы можно было посоветовать, как тому быть впредь. Исполните сие немедленно, и мы, дождавшись их, велим выслушать ваше мнение и тотчас с ними же пришлем указ — как поступить с Азовом».
За бережение границ государства московский царь казаков хвалил и обещал пожаловать по службе и радению.
На словах атаману Осипу Петрову было сказано, что вслед за его легкой станицей на Дон будет послано сто пудов зелья ручного, сто пудов зелья пушечного и сто пятьдесят пудов свинца.
В тот же день, 20 сентября, государь отправился на богомолье.
Веселый, он пришел проститься с сыном Алексеем. И у сына весело — потеха. Накрачеи[49] в бубны бьют, на канате пятеро метальников пляшут, кувыркаются и не падают! Алексей так и бросился к отцу.
— Батюшка, гляди! У меня теперь пятеро метальников! Было два, а теперь пятеро. Видишь, как искусно обучились.
Накрачеи в лазоревых своих кафтанах на заячьем белом меху при государе пустились колотить по барабанам что есть мочи.
— Славно! Славно! — сказал государь, наклонился к уху сына, шепнул: — Казаков-то я на Дон отпустил.
У царевича руки так и взлетели, так и потянулись к отцу: обнять хотел, да сдержался. Слуги кругом.
— Батюшка, господь наградит тебя! — только и сказал.
А отцу радостно: сын — дитя совсем, а умеет держать себя по-государственному.
* * *На Москве остался у дел Федор Иванович Шереметев. В помощь ему назначили хранителя государственной печати, старика Ивана Тарасьевича Грамотина и думного дьяка Федора Лихачева.
День 21 сентября прошел обыденно и скучно.
Федор Лихачев, сидя в своем Посольском приказе, к делам не притрагивался. Тут бы, пока государя нет, пока привычная монотонность деловой жизни нарушена, и закрутить бы что-нибудь значительное. Господи, да хотя бы главные улицы в самой Москве начать мостить. Ведь, коли начали, пришлось бы и закончить. Так нет! И Шереметев и Грамотин не то чтоб развернуться, притормаживают колымагу российской государственности. Им удобнее жить в старом, привычном миру. Они старого мира хозяева. А ведь умны оба. И весь этот ум идет на то, чтобы отживающее удержать. Неужто сие в обычае у старости? Весь бы день просидел думный дьяк перед чистым листом бумаги, да протиснулся к нему дотошный подьячий Тимошка Анкудинов. Молодой, в Москве без году неделя — выкормыш Вологодского митрополита. Учен! А все равно глуп. Приехал в Москву судьбы мира вершить, подьячишка несчастный! Судьбы мира… Знал бы, дурашка, что твой величайший начальник, сам Федор Лихачев хочет да не может замостить московские улицы. Послы со всего света грязь московскую месят! Стыдобушка!
Ни ростом, ни статью, ни красотой лица господь Тимошку не обидел. Был бы княжеского рода — рындой при государе бы состоял. А все равно дурак. На ум свой полагается.
— Что тебе? — намолчавшись, спросил Лихачев Тимошку.
— По сибирским вестям…
— Ну, что по сибирским вестям?
— Полгода дело лежит… Решить бы надо.
— Ну и как бы ты его решил?
Лихачев нарочно не глядел на Тимошку: попадется на крючок или нет.
— Я думаю…
«Попался! „Я думаю“. Много ли ты надумать можешь, червяк? Вот коли я надумаю… Не место тебе в Посольском приказе».
Однако прислушался.
— …дьяк Савва писал о сибирской земле, — говорил Тимошка, — «И быть реки пространны и прекрасны зело, в них воды сладчайшие и рыбы различные многие». По этим рекам казаки выходят к студеному морю. Казна от них бесценна и бессчетна! Соболь, зуб морского зверя, русское золото… И всего-то на Лене крошечный острог. Поставлен пять лет тому назад, а казаки уже покорили на реке Вилюй тунгусские племена. Из городка Жиганска, который поставлен на Лене же, казаки ходили на Яну, на Собачью реку…
— Что же ты хочешь, Тимошка?
— На приказчика Парфена Ходырева, который сидит на Лене, жалобы страшные. Ходырев творит зло. Он мешает притоку сибирской казны и своей злобой и алчностью может иссушить источник. На Лене нужна сильная государственная власть. Нужен большой город. Нужно создавать Ленское воеводство.
«А ведь все правильно надумал, бумажный червяк!» — зло отметил себе Лихачев.
— Уж не хочешь ли ты воеводой поехать?
— Я бы поехал, да родом не вышел.
«Ишь ты как! Гордыня-то какая непомерная».
— Вот и знай свой шесток, Тимошка. Воеводства создавать — дело государя, а твое дело — бумаги переписывать. И гляди у меня, за каждую кляксу головой будешь отвечать. Ступай.
Тимошка, бледный, улыбнулся-таки побелевшими глазами…
«От страха или злости?» — с тоской подумал Лихачев.
И вспомнил вдруг библиотекаря Никиты Одоевского. Сбежал, говорят.
«Умники! Кланяться бы сначала научились. С наше бы спины погнули, чтоб „Я думаю“!» — И совсем уже с яростью решил: «А ведь город на Лене давно пора ставить. И без воеводства нового не обойтись».
Торопливо набросал черновик государева указа. Запер бумагу под замок и уехал домой пить водку.
А ночью его поднял с постели гонец.
— Татары в Новосиле!
— Какие татары?
— Войско ведет нуреддип.
— Если в походе нуреддин, значит, большой набег. С нуреддином ходят и десять и все сорок тысяч.
На самых легких дрожках помчался через всю Москву к дому Шереметева.
— Нуреддип в Новосиле? Духов монастырь разорил? — Шереметев в исподней рубахе, в шубе, накинутой на плечи, стоял посреди горницы, не приглашая сесть.
Пожевал тяжелыми губами, медленно поглядел на Лихачева, на гонца, и вдруг на серые щеки его вспорхпул румянец. Хлопнул в ладоши и стал сыпать на головы набежавших подьячих приказ за приказом.
— Гонца к государю! Втолковать — опасность великая. Государь должен вернуться в Москву. К государю поедешь… ты поедешь, Лихачев.
— Собрать Думу! Чтоб все бояре утром были в Кремле.
— Найти стольника Телятевского. Это самый расторопный воевода. Пусть готовится в поход, в Тулу, на место Ивана Хованского.
— К Хованскому гонца! Пусть едет в Москву.
— Москву приготовить к осаде. У Серпуховских и Калужских ворот быть Ивану Андреевичу Голицыну и Федору Андреевичу Елецкому.
— За Яузою будет стоять окольничий и воевода князь Семен Васильевич Прозоровский.
— За Москвой-рекой деревянный город ставить боярину Андрею Васильевичу Хилкову, ему же вести земляной вал от Яузы по Чертолскую башню.
— За Чертолскими воротами встанет Михаил Михайлович Салтыков. Как вернется с государем, так и встанет.
— За Яузой деревянный город будет ставить Дмитрий Михайлович Пожарский.
— Поднять стольников, стряпчих, жильцов, стрельцов. Всем быть готовыми к походу.
— Назначения предварительные, покуда Дума и государь не укажут.
Государь повернул к Москве из Братовщииы. Всю дорогу молчал, молча сидел в Думе и произнес лишь два слова:
— Все так.
Назначения Шереметева были приняты.
* * *Стольник Телятевский с небольшим конным отрядом на вторые сутки прибыл в Тулу. Здесь ему надлежало объединить местный полк с полками городов Дедилова и Крапивны, преградить татарам путь к Москве.
Большой кровопролитной битвы Телятевскому надлежало избегать, но зато велено было искать мелких стычек, чтобы татары не знали покоя, чтобы сбить их с толку, выиграть время.
В Москве спешно собирали большое войско. Воеводами государь назначил самых родовитых: Черкасского, Львова, Стрешнева.
Большой русский полк в походы ходил не торопясь, а потому на помощь Телятевскому решили отправить еще один конный отряд. Воеводами назвали князя Трубецкого, окольничего Литвинова-Мосальского и сына князя Шаховского Федора. Для приходу крымцев в порубежные города назначались самые опытные воеводы.
В Крапивну посылали князя Федора Куракина и Никифора Плещеева. В соседний городок Вену — Василия Ромодановского да Ивана Еропкина.
