Николай Кочин - Князь Святослав
Так и сделали. Когда князь приехал в Киеве, гридница была уже полна бояр-дружинников, именитого купечества, отроков. И споры были в полном разгаре. Князь понял, что большинство недовольно его приготовлениями к новой войне. И все беспокоились, на кого же Святослав оставит княжество.
— Сидел бы дома, как Ольга сидела, — сказал боярин, а в это время холоп сгонял мух с его огненной лысины. — И нам дешевле и князю спокойнее. Нет, туда же…
— Тебе спокойнее, а не нам, — возразил купец с фиолетовым носом. — Куда я свои товары дену, если стану на печке лежать. И что ты, старичина, будешь делать, ежели я не свезу твои дани за море. Гноить добро в подвалах.
Боярин умолк и отвернулся.
— Ходят слухи, что князь радеет не о своей земле, а о чужой. Оставил там на Дунае воеводу Волка и свою девку грекиню, — забормотал боярин в другую сторону.
Много общих речей выслушал князь. Выслушал терпеливо, потом сказал:
— О русской земле я радею, и ради её затеял эту войну… и намерен перенести столицу Руси поближе к Царьграду. Мои походы на Волгу, на Дон, на Дунай были не зря. Надо ж когда-нибудь выходить к морю. Покорив Волжскую Болгарию, мы превратили её в союзницу Руси. Теперь можем беспрепятственно плавать по Волге. Усмиривши Хазарию, мы вышли к берегам Понта и основали там Тмутаракань. И наше желание перенести столицу Руси на берега Дуная вовсе не есть забвение родной земли. Придвинувши столицу ближе к Царьграду, мы можем и плавать по морям и торговать везде вольготно. Большому народу впору большие дела. Только неразумные домоседы могут роптать на меня и на мою дружину.
— Добро, — крикнул кто-то из купцов. — Уважительное слово. Мы имеем славные реки: Дон, Волгу, Донец, Днепр, а выход из них в море — не наш. Куда это дело годится? Мы заперты… как в сундуке.
— Заперты! Заперты! — послышалось со всех сторон. — Слепой дом. Ни выпрямиться, ни потянуться… Дурашная жисть.
— Бабий кут. Затина.
— Вот именно, — встрянул Святослав, — затина. Какой толк владеть большими землями и не иметь морей? Можно задохнуться.
— Можно задохнуться, — пронеслось как шум по гриднице. — Не слушай, князь, супротивников. Людям ленивым да боязливым никогда ни в чём не везёт.
— Вот видите, дружина идёт со мною, — сказал Святослав. — Я хочу спросить воинов киевских полков и их воеводу, поедут ли они со мной?
Киевский воевода — богатырь с отвислыми усами подумал, потом вымолвил:
— Что делать нам? Не обращаться же к наёмникам-печенегам за помощью, когда свои воины есть. Согласны, князь, мои полки идти с тобою за море. Вот только людишек родной земли негоже оставлять без призора. Ты уедешь, а киевляне останутся здесь без князя. Наследники ещё малы. Сам видишь.
— Что ж такого, что малы? — ответил Святослав. — При сыновьях останутся мудрые бояре-советники, да матери, а за врагами Руси я сам буду следить издалека. Наследники как раз подрастут, да и сейчас они в годках.
Закричали бояре:
— Позвать сюда молодых князей, полюбуемся на них.
Привели Ярополка с женой. Черноокая, чернокосая, чернобровая, налитая женской силой жена Ярополка держала мужа за руку, и видно было, что мальчик уже привык к своей «грекине», которая обучила его византийскому этикету, и не безуспешно. Ярополк выглядел не так мешковато, как раньше. Их поставили рядом впереди, а Олега с матерью сзади. Вид князей-мальчиков умилил собравшихся.
— Вот вам и князь, киевляне, — сказал Святослав, указывая на старшего сына. — Любите и жалуйте.
— Добро, добро! — произнесли бояре.
Грекиня, которая была взрослее мужа на пять лет и опытнее и выглядела ему старшей сестрой, совсем утеряла прежний постный вид монашки и выглядела теперь бодрой и игривой.
Она толкнула мужа в бок и тот по-ромейски поклонился. Бояре заулыбались:
— При такой хлёсткой бабе, гляди, и он вскоре в ум войдёт.
— А нам младшего, — сказали древлянские бояре. — Бабка Ольга Коростень пожгла, а внук будет его отстраивать и блюсти.
— Дело, дело! — порешили бояре, дружина и старцы градские.
Олег уткнулся в подол матери и ответил:
— Никуда я от матушки не пойду. Ну вас…
— А ты, сын, с матушкой и поедешь на чужую сторону. И ту сторону привыкнешь своей считать… Ты будешь там княжить.
— Эта невидаль, — ответил мальчик, — я лучше в прятки поиграю.
Все заулыбались. Святослав погладил его по волосам:
— Все как будто довольны.
— Ай нет, князь, — сказали новгородские бояре. — Вот поделили князей, а нас-то и забыли.
Создалось неловкое молчание. Никто первым не хотел вспоминать о Владимире, самом младшем сыне Святослава. Сыну холопки вроде княжить не пристало. Все глядели на Святослава, а он молчал. Знал он нрав новгородцев, — строптивых, разборчивых, сварливых, прогонявших своих князей-варягов за море, а сейчас управлявшихся посадником. Святослав не хотел им навязывать своего любимого сына. Взбунтуются да малолетка и утопят, али отравят.
Тогда Добрыня сказал:
— Есть ещё один наследник у великого князя, пресветлые бояре.
Он не назвал имя, но все насупились. Никто не выскочил первым со своим мнением. Так этим дело и кончилось. Князь распустил думу и уехал к кривичам. А через несколько дней заявился к нему в лес холоп от Малуши из Будутина, она просила Святослава немедленно приехать: прибыли послы из Новгорода, просят отпустить к ним Владимира на княжение. Святослав тут же прибыл в Будутино. Выслушал послов.
— Вот у Владимира есть мать, есть дядя… Пусть решат, я уезжаю за море… И на всё согласен.
Добрыня пояснил:
— Новгородское вече согласно принять Владимира… А уж мы за него постоим…
А мальчик Владимир в это время играл с собачонкой, ему не до престола.
Когда дело было улажено и Святослав оказался наедине с Малушей, он не узнал её: куда девалась робость, сковывающая душу холопке. Перед ним стояла мать новгородского князя. Он невольно залюбовался ею:
— Прощай, Малуша. Ты уезжаешь на самостоятельную жизнь, а я в новый поход. Может быть мы больше никогда не увидимся. Не поминай лихом, я любил тебя пуще жён и никогда не забуду.
— Сокол ты мой ясный, — ответила Малуша. — Любовь — тепло и свет. В одном мгновении любви — целая жизнь. Нет в жизни счастья выше и сильнее, чем наслаждение любовью, но лишь тогда, когда любовь свободна. Я любила бы тебя крепче, если бы к этому была не принуждаема…
Святослав удивился.
— Ты так горячо любила, что мне казалось — это искренно. Выходит, ты притворялась?
— Отчасти. У нас, женщин, только одно оружие — хитрость и притворство. Милый князь, нельзя искренно любить того, кого боишься.
Князь подумал и сказал:
— Однако ты умнее, чем я думал.
— Я тебя любила, ты лучше других, однако, я не убеждена, что в одно время, пресытившись мною, ты не выменяешь меня на пса или не продашь на базаре другому, из одного только побуждения, чтобы освободиться от надоевшей холопки.
Святослав расхохотался:
— Поступают так искони. Но я, кажется, не сделал бы этого. И беспокоилась ты напрасно. Тебе ни в чём не отказывали.
— Ни богатства, ни знатность не избавляют женщину от унижения, пока она в зависимости. А зависимость ждёт женщину везде. Я знаю только один случай, когда женщина была независимой — твою мать Ольгу. Но это как раз один только раз случилось на моей памяти. Я слышала, что прежде женщине было легче…
— Мне не нужно друга, который во всем со мной соглашается. Тень делает то же самое, даже лучше, — сказал Святослав. — Живи, как хочешь. Теперь в твоих руках и своя судьба и судьба сына. Вырасти хорошего хозяина своей земли. Надейся на Добрыню. Очень дельный парень. Немножко плутоват, но это не повредит. Он даже с новгородскими боярами будет ладить и при случае, кому надо даст взбучку.
— Да, начинается новая жизнь. Предстоит ли мальчику уцелеть и послужить родной земле, или недовольные бояре задушат его.
— Ухо держи востро. Новгородцы — ухарцы, вольница. Я их сам опасаюсь. Они привыкли к своевольству. У них каждый голодранец на вече глотку дерёт. Ну вот, посудачили… Тяжело расставаться. Ты знаешь, как я тебя люблю. Но если в моих делах любовь или даже семья являются помехой, я всегда, хоть и скрепя сердце, отказываюсь от счастья ради долга… Я — воин.
— Знаю. Слава, корысть всегда у вас, князей, заслоняла дорогу к счастью.
— Что делать? Извечно так. Но если хочешь, поедем вместе за Дунай… Немало дружинников берут жён в походы. И даже при случае те берутся за меч.
— Хоть и надоела мне эта золотая клетка — княжеские хоромы… Но сына я не брошу… Впрочем… Да… У тебя есть там жены?
— Да, есть одна, гречанка… С крестом ходит, кланяется доске с изображением удавленного бога…
Малуша выпрямилась, строго сказала, как отрезала:
— Не хочу на Дунай. Кроме того, я — христианка.
