Исай Калашников - Последнее отступление
— Слышь, Артем, а я выцыганил-таки у одного парня табачку. Ты прикрой меня, я прикурю.
Артем распахнул полу своего зипуна. Кузя уперся головой в его грудь и долго возился со спичками.
— Отсырели, паскудные, — шепотом ругался он.
Наконец огонек вспыхнул, в нос Артему ударил едкий табачный дым. Кузя, зажав папиросу в кулак, затягивался, от удовольствия причмокивал губами.
— Где вы отстали? — донесся из темноты сердитый голос Чуркина.
— Идем, не бойся! — повеселев, ответил Кузя.
Дождь разошелся. Под ногами хлюпала вода. Дождевые струи больно секли лицо. Артемкин зипун быстро промок. Сначала стало холодно плечам, а потом, заставляя вздрагивать, по спине поползли холодные змейки.
Ребята дошли до конца своей улицы, поднялись на мост. Медленно, словно нехотя, занимался рассвет. Чуркин поставил винтовку к перилам и молча показал ребятам свою правую ногу. Подошва сапога почти совсем отстала, держалась только у каблука.
— Нет ли веревки какой-нибудь? — спросил он.
Артемка размотал с ноги подвязку, выдернул ее из ушка ичига и отдал Артамону.
— Ты переобувайся, а мы пойдем потихоньку. — Артем взял винтовку. Чуркин кивнул головой.
Когда отошли немного, Кузя стал просить винтовку.
— На, неси, — Артем накинул ремень на плечо друга. Но на плече ее Кузя не понес, взял в руки и, выставив вперед ствол, спросил:
— В атаку так ходят, да?
— А я почем знаю, — Артем не удержался от усмешки: очень мало напоминал Кузя солдата.
Из-за угла на Малую Набережную тихо выехала пароконная подвода. Она двигалась навстречу ребятам и вдруг стала круто разворачиваться. На подводе сидели двое. Один — в островерхом малахае, другой — в черном пальто и шляпе.
— Обождите, дяденьки! — крикнул Кузя и побежал к ним, размахивая винтовкой. Артемка бросился за ним.
Подвода не остановилась. Но человек в шляпе соскочил на землю и пошел навстречу ребятам. Обе руки он засунул в карманы пальто и, подняв плечи, ссутулился.
— Куда едете, что везете? — напуская на себя строгость, спросил Кузя.
— Сколько сразу вопросов! — незнакомец дружелюбно усмехнулся. Был он смугл, скуласт, из-под пальто выглядывал белый воротничок рубашки. — Я сам могу вас спросить: кто вы такие, откуда? — не переставая улыбаться, неторопливо проговорил незнакомец. — У вас спички есть?
Левой рукой он вынул из кармана пачку папирос, тряхнул, предлагая закурить. А подвода тихо удалялась. Возница беспокойно оглядывался.
— Закурим потом, — Артем отстранил рукой протянутую пачку папирос. — А сейчас выкладывай документ. Да скажи, пусть коней остановит.
Кузя взял винтовку под мышку, ткнул стволом в живот незнакомцу.
— Живей, живей, а то мы люди, знаешь, сердитые!
У незнакомца улыбка медленно сползла с лица, губы плотно сжались. Он отступил на шаг, выхватил из правого кармана пальто револьвер.
— Не шевелитесь, сопляки, убью, — тихо предупредил он.
Кузя как будто нисколько не испугался нагана.
— Ах ты, гад! — крикнул он и неловко, неумело дернул рукой затвор винтовки. Из нагана вылетел короткий снопик пламени, бумажной хлопушкой прозвучал выстрел, и Кузя, выбросив вперед руки с винтовкой, упал на землю. Почти в ту же минуту второй выстрел сбил с головы Артемки шапку.
Стрелявший в несколько прыжков скрылся за углом. Еще не зная, что он будет делать, Артем схватил винтовку, присел на колено. Повозка была уже в конце улицы, возница нахлестывал лошадей. На повороте лошади оказались боком к Артемке, и он, почти не целясь, нажал на спусковой крючок. Одна из лошадей упала, повозка опрокинулась, возница, перелетев через голову, как кошка, вскочил на ноги, перемахнул через забор и скрылся во дворе.
Кузя корчился, пытаясь встать на ноги, руки и песок под ним были в крови. Артем поднял его, поставил на ноги.
— Голова кружится, тошнит! — виновато сказал Кузя.
— Куда он тебе попал?
— Не знаю. В грудь, кажется. Положи на землю…
Грузно топая сапогами, бежал Чуркин.
— Кто вам разрешил стрельбу? — кричал он, размахивая руками, но, увидев бледное лицо Кузи, кровь на дороге, в испуге остановился.
— Ты… р-ранен? — заикаясь, спросил он.
Артем сбросил с себя зипун.
— Сейчас мы тебя понесем. Тебе больно, Кузя?
— Нет, совсем не больно. Нехорошо как-то…
К повозке подбежала вторая тройка дежурных. Они порылись там и подошли к ребятам.
— Целый воз винтовок и пулеметы, кажется, есть разобранные, — сказал старший. — Сильно тебя саданули, а? Ничего, до свадьбы все зарастет. Горевать нам, солдатам революционным, не приходится.
Артем так посмотрел на «революционного солдата» в замызганной женской курме, что тот сразу замолчал.
На зипуне Кузю принесли в городскую больницу. Заспанная сиделка побежала разыскивать врача.
— Вы, ребята, идите в штаб, а я здесь побуду, — сказал Артем.
Кузя лежал на широкой скамейке, с его рваных ичиг на желтый пол стекали капли грязной воды.
— Закурить бы сейчас, — вздохнул Кузя, — у того гада папироски-то какие были, ты заметил? Хорошие папироски.
— Тебе не больно? — уж в который раз спрашивал Артемка.
— Нет же. Только около сердца жарко стало.
— Доктора тебя быстренько вылечат. А я тебе папирос принесу, лампасей сладких. Да, — вспомнил Артем, — матери-то твоей сказать надо. Где она живет?
Кузя закрыл глаза. Долго молчал.
— Не след ее беспокоить, — наконец сказал он, не открывая глаз. — Она печалиться будет. Засохнет обо мне.
— Нельзя так, Кузя. Мать все должна знать. Я ее разыщу. Ты уж лучше скажи, Кузя, чтобы не бегать мне по городу зазря.
— Нет у меня мамы, — почти не разжимая губ, проговорил Кузя. — Брехал я тебе все. Я и живу в типографии, там клетушка есть такая. Не помню я свою мать…
— А зачем ты брехал-то?
Кузя подложил руку под голову и опять плотно закрыл глаза.
— Что это доктора долго нет? Изжога в груди…
— Сейчас должен прийти, потерпи маленечко. Попить хочешь?
— Нет, тошнить будет с воды-то. А брехал я тебе не со зла… неохота сиротой быть… У всех батьки, матери, братья, у меня — никого…
Артем стыдливо и нежно погладил маленькую руку Кузи с приставшими к ней кусочками грязи и пятнами засохшей крови.
— Я теперь буду тебе все равно как брат, Кузя. Попрошу Игната Трофимовича, и будешь жить у него. Тетка Матрена хорошая, прямо не хуже моей матери.
— Я один уж привык жить. Раньше было плохо. Теперь — ничего…
Когда сиделки унесли Кузю из приемного покоя, Артем вышел на улицу.
Дождь перестал. На востоке полыхала огненная заря. Холодный ветер гнал по небу обрывки кроваво-красных туч, на улицах розовели лужи воды. Из-за синих гор появилась золотая игла, прошила красное небо, скользнула по верхушке чахлой сосны, дремавшей на пригорке, уперлась в крест церкви и разлетелась горячими искрами.
Из больницы Артемка пошел в типографию, днем сходил в магазин, купил полфунта «красного» сахару и пакетик изюма, завернул в белый платочек и направился в больницу. Сиделка в палату его не пустила и не приняла передачу.
Он стал дожидаться доктора, который был на обходе. Ждать пришлось долго. В приемном покое было тепло, пахло лекарствами. Артемку разморило, он щипал себя за руку, чтобы не задремать. Наконец появился доктор. Артемка встал.
— Товарищ доктор, дозвольте другу сладостей передать. Узюму вот немного… Он сроду узюму не ел. А охота ему попробовать: говорил, как заработает много денег, так три фунта купит и зараз все съест.
Доктор остановился, отвел взгляд в сторону.
— Вашему другу уже не придется есть изюм. Вообще ничего не придется есть.
Артемка похолодел, заныли пальцы, сжимавшие узелок.
— Как так?
Врач положил руку на плечо Артемки, устало проговорил:
— Если бы я был ангел-спаситель… Я всего лишь врач.
— Не может быть, чтобы Кузя помер! — криком отчаяния захлебнулся Артемка.
— Все помрем: ты, я, другие… — все так же устало сказал врач. Он вдруг махнул рукой и отвернулся.
Сиделка провела Артемку в палату. Кузя лежал па спине, чуть повернув голову на бок. Глаза у него были плотно закрыты синеватыми веками. Возле уголков белых губ образовались две скорбные складочки. Одной рукой он уцепился за простыню на груди. Простыня была белая. Возле руки темнели полосы — следы судорожно сжатых пальцев Кузи. Густой ком застрял в горле Артема, он по-детски всхлипнул и зарыдал, уткнувшись лицом в узелок с гостинцами. Из развязавшегося узелка сыпался изюм, вздрагивали плечи, по лицу катились слезы. Со слезами уходила юность.
Сиделка осторожно взяла его за руку, повела по коридору, помогла спуститься со ступенек крыльца. Здесь Артемка остановился, всхлипывая, вытер слезы узелком, бросил его, пошел. Резкий, сырой ветер дул в лицо, давил на грудь, распахивая полы зипуна.
